По какой-то причине мы провели в Чите два дня. Хозяин гостиницы, чтобы развлечь меня и своих постояльцев, также ссыльных поляков, приглашал нас в гостиную на чай. Я внимательно прислушивалась к разговору умных молодых людей. Маевский был старым морским капитаном, опытным и задумчивым человеком. Один из молодых людей горько сожалел о его бесплодных усилиях, загубленной молодости и потере богатства.
– Как вы могли пожертвовать собой? – восклицал он. – Нам дана только одна жизнь, и мы должны наполнять ее удовольствиями.
– Вы правы, – тихо ответил Маевский, – но именно потому, что нам дана лишь одна жизнь, мы не должны жить как свиньи, если хотим умереть как мужчины.
Второй случай произошел при смене лошадей на одной из станций. К кибитке подошел какой-то господин и заговорил со мной. У него был польский акцент. Он сказал:
– Вы едете в ссылку, и вам понадобятся деньги. Пожалуйста, возьмите у меня столько, сколько вам нужно.
Такая доброта со стороны незнакомца посреди глухих мест согревала душу, но я отказалась, искренне поблагодарив его. Впоследствии я узнала, что это ссыльный поляк, сумевший разбогатеть на золотых приисках Баргузина.
Когда мы приближались к Байкалу, я заметила, что на одной из станций ямщики в своих деловых разговорах постоянно повторяют имя «Лондониха». Мне стало любопытно, что это за всемогущая особа. Я узнала, что ей принадлежат все рыбные промыслы и мастерские. Один человек рассказал мне:
– Мы все ей задолжали. Она – умная, но очень вспыльчивая женщина и начинает свару по малейшему поводу. Ее все боятся – и из-за ее богатства, и из-за ее сварливости.
Она была жена еврея-талмудиста, который тоже явно боялся ее и не вмешивался в ее дела. Будучи грубой, деспотичной женщиной, она требовала от всех уважения и почтительности. (Много лет спустя, когда я в каком-то смысле попала к ней в зависимость, она сурово покарала меня за былое неуважение к ее власти.)
Лондониха и гигантский торос на льду Байкала стали моими главными впечатлениями от дороги из Кары в Баргузин. Торос – это ледяная глыба, поднимающаяся над ледяным полем. Тот торос, о котором я говорю, образовался в декабре, когда замерзал Байкал, под воздействием сильных бурь и ветров. Байкал стал непроезжим до конца февраля, когда ледокол «Ермак» начинал прорубать путь во льду. Озеро замерзало целиком, и ледяные глыбы высотой в несколько метров создавали вдоль берега настоящую стену.
Примерно посередине восточного побережья Байкала в него впадает извилистая, стремительная река Баргузин, начинающаяся среди забайкальских хребтов. Долина Баргузина узкая, скалистая и заросла лесом. В ней, как в трубе, скапливается холодный воздух с замерзшего Байкала, и ехать по долине было ужасно холодно.
Баргузинская полиция ожидала меня. Помощник исправника спросил:
– Вы, наверное, хотите жить вместе с вашими товарищами?
– Да, конечно, – ответила я.
Меня отвели в дом к старику Бутлицкому, где жили трое ссыльных – Николай Сергеевич Тютчев, Константин Яковлевич Шамарин и Дмитрий Григорьевич Любовец. Первые двое были сосланы в административном порядке, последний по приговору суда; но в то время разница между двумя этими категориями существовала только на бумаге. Считалось, что административно-ссыльные не лишены своих прав и обладают некоторыми привилегиями; однако на практике им приходилось даже хуже, чем сосланным по суду, потому что не существовало никаких положений, защищающих их, и они во всем зависели от капризов местных властей. Вся их переписка просматривалась полицией, и им строго запрещалось покидать место жительства. Их попыткам вести просветительскую работу и контактам с населением ставились всяческие препоны, а охота или владение огнестрельным оружием считались преступлением.
Я знала все эти правила и была приятно удивлена, узнав, что они здесь не соблюдаются. Исправник, его помощник и подчиненные им шесть – восемь казаков не притесняли наших товарищей и закрывали глаза на небольшие отступления от правил. Причиной тому отчасти была отдаленность этих мест, а отчасти то, что полиция – единственная власть во всей округе – больше интересовалась своими доходами, чем вопросами политики. Впрочем, я думаю, что главным образом сказалась жизнерадостность, приветливость и общительность всех трех молодых людей, особенно Тютчева. У него было крепкое тело и красивое лицо – то серьезное, то веселое, то беззаботное, то гордое, то решительное и отважное. В минуты опасности он всегда шел впереди, но не придавал особого значения своему мужеству. Его горячее сердце и пылкий темперамент требовали выхода в интенсивной деятельности, а безделье и скука ожидания были для него почти невыносимы. В отсутствие творческой работы он порой направлял свою энергию в сферы, которых не одобряла его совесть. Он заглушал стремление к излюбленной работе вином, женщинами и песнями. Двое других страдали вместе с ним и прибегали к тому же лекарству, но, будучи слабее своего вожака, не могли сравняться с его блеском и отвагой.
Едва познакомившись с ними, я сразу же спросила:
– Как вы готовитесь к побегу?
Оказалось, что они размышляют над этой проблемой и заводят знакомства, но еще не предпринимали ничего определенного. Они сказали, что еще не уверены, на кого из их знакомых можно смело положиться. Поэтому я начала руководить их работой в этом направлении, так как каждый день ссылки казался мне греховным и больше меня ничего не интересовало. Я заводила друзей и совершенно искренне им помогала, но подсознательно всегда помнила о возможности использовать их в своем великом предприятии. Мои молодые товарищи старались делать все необходимое для осуществления моих планов, но их мысли, в отличие от моих, были направлены и на другие темы, я же все свои поступки и замыслы подчинила одной-единственной цели. Мои товарищи уже знали многих людей и в самом городке, и в его окрестностях. Баргузин не имеет никакого значения как культурный центр, но представляет собой довольно важный деловой центр для рабочих и владельцев золотых приисков в южной части Олекминской системы. Весной и осенью рабочие, направлявшиеся на прииски или покидавшие их, останавливались в Баргузине, забирали свой заработок и растрачивали его в игорных домах либо пропивали. Через поселение постоянно проезжали управляющие, персонал и шахтовладельцы, привнося в него оживление. Мы их всех знали. Они были рады знакомству с новыми интересными людьми, хотя, естественно, не могли принести никакой пользы мне с моими планами.
Я понимала, что бежать из Баргузина очень трудно вследствие его географического положения. За исключением двух государственных почтовых пароходов, навигации в Сибири не было, как и железных дорог. Путь из Баргузина на запад преграждал Байкал. На севере и востоке к городку подходили горы, покрытые тайгой. Единственная дорога вела на юг вдоль озера к Верхнеудинску на главном сибирском пути, который протянулся от Балтийского моря до Тихого океана, но бежать по этой дороге было безрассудно, так как там негде было спрятаться от погони, и быстрый арест беглеца был бы неизбежен. Таким образом, вся надежда была на дикие горы. Если пересечь их на восток, точно по прямой линии, как летают птицы, то за шесть или семь дней быстрой ходьбы можно было добраться до Читы и далее до Владивостока, откуда до поздней осени ходили пароходы в Америку.
Тщательно исследовав ситуацию, мы решили отправиться этим путем. Забайкальская тайга не похожа на западносибирскую. В Западной Сибири тайга представляет собой равнину, покрытую глухими лесами, в которых водятся дикие звери, но препятствий там гораздо меньше, чем в горной тайге. Глядя на карту, невозможно получить ни малейшего представления об истинном характере этой местности. Судя по карте, она покрыта довольно однообразными выветренными хребтами различной высоты, но на самом деле вся обширная область на тысячи верст к востоку и северу от Байкала представляет собой высокое плато, изрезанное высокими и низкими кряжами. Горные ручьи, в июле и августе бурные и полноводные, а в остальное время года едва заметные, прорезали в этих кряжах бесчисленные глубокие ущелья, склоны которых порой так отвесны, что их не заметишь, пока не подойдешь к самой кромке. Сами эти ущелья невозможно пересечь из-за валунов, упавших деревьев и земляных насыпей. Есть и не такие глубокие ущелья, тоже с отвесными стенами, которые порой разрушены потоками воды и поросли травой, кустарниками и даже лесами. Настоящих долин в этих горах очень мало. Местные жители используют их весной как пастбища для оленей и даже для лошадей и коров, строя для себя хижины, а для животных – загоны. Но эти долины попадаются так редко, что их отделяют сотни и даже тысячи верст, и известны они лишь туземцам, торговцам спиртом и золотоискателям. Тот, кто не знаком с тайгой в любое время года, наверняка в ней пропадет, каким бы храбрым и умным человеком он ни был.
Шамарин и Тютчев с готовностью согласились вместе со мной пересечь забайкальскую тайгу. Мы прекрасно понимали, что это предприятие не удастся без проводника, который знает тайгу и ходил по ней в избранном нами направлении. После нескольких тайных вылазок в соседние горы мы вдвойне убедились, что проводник необходим. Во время одного из этих походов мы с одной из горных вершин смогли взглянуть на море гольцов к северу от Байкала. Серые глыбы походили на волны какого-то фантастического океана, навечно замороженные холодным дыханием полярных льдов. На вид эти пустыни были совершенно безжизненны.
Дело было в июле, но солнце жгло так, как может жечь лишь в середине северного лета. Хотя мы были очень легко одеты, по нашим телам струились ручьи пота. Однако на гольце мы постепенно остыли и жара уступила место почти болезненному ознобу. Мы обошли гору кругом и начали спускаться к маленькой речке Бамной по толстому слою льда, который не в силах было растопить короткое лето. Держаться на ногах нам помогали альпенштоки с железными остриями.
Мы совершили этот поход в компании двух охотников, которые много раз были в тайге. Мы отсутствовали три дня, но никто нас не хватился, так как мои товарищи часто уходили на охоту, несмотря на официальный запрет. Они были так жизнерадостно-отважны и веселы и в то