– Мне, э-э… нужно еще и перевязать его, – сказала она.
– Валяй, – сказал Шляпник.
Наматывать бинт оказалось еще хуже. Пришлось проделать это несколько раз, близость к Шляпнику была уже почти невыносима. Один раз ее лоб коснулся его щеки. Кровь уже просачивалась под повязку, окрашивая белую ткань в пурпурный цвет. Кожа мистера Рамиреса была холодной. Слишком холодной? Ну как тут поймешь? Дыхание у него было слабым и затрудненным. Глаза Сэм наполнились слезами, и она не знала – из-за страха ли перед Шляпником, или же от осознания того, что мистер Рамирес умирает, или, может, по той причине, что все это было уже просто слишком. Шмыгнув носом, Сэм продолжала наматывать бинт, изо всех сил стараясь перевязать рану как можно туже.
Наконец она закончила. Закрепила концы бинта и отстранилась, прерывисто вздохнув. Взяла еще один спиртовой тампон и вытерла с рук липкую кровь.
Шляпник опустил неподвижное тело учителя на пол и, ни слова не говоря, вновь уселся перед компьютером и уставился в экран.
Сэм застегнула рубашку мистера Рамиреса. Покончив с этим делом, осмотрела его на предмет других ран. Брюки у него были пропитаны кровью, и она проверила, нет ли на них дырок. Под тканью вырисовывались очертания лежащих в карманах бумажника и телефона. Держал ли он в бумажнике фотографии детей? Отображался ли на его телефоне пропущенный звонок от жены или близкого друга? Сэм резко выдохнула. Она сделала все, что могла.
Все это время Сэм действовала по необходимости, методично решая задачи по мере их поступления. И теперь, когда делать было уже больше нечего, вдруг почувствовала себя потерянной. Вернулась в угол и присела рядом с Фионой. Взяла подругу за руку, их пальцы переплелись. Фиона слегка сжала ей руку. Сэм глянула на свою подругу, одарив ее намеком на улыбку.
Будут ли они когда-нибудь вспоминать этот момент, как вспоминали все остальные? С восклицаниями типа: «О, а ты помнишь, как…» или «Просто не могу поверить, что…», как при обсуждении прочих своих общих воспоминаний? Иногда Сэм казалось, что они с Фионой только и делают, что припоминают какие-то прошлые события. Например, как в тот день, когда Фиона в первом классе обрезала Бритни косичку прихваченными из дома ножницами. Или когда Сэм случайно застукала миссис Эру́, их учительницу французского, целующейся с чьим-то отцом. Или как во втором классе Фиону стошнило прямо на уроке – на самом-то деле проделано это было намеренно, чтобы избежать предстоящей контрольной по математике. Или когда им было по пять лет и они, спрятавшись под письменным столом отца Фионы, обе съели по большому листу бумаги, чтобы проверить, какова та на вкус.
А теперь вот это… Несмотря ни на что, Сэм и представить себе не могла, как они говорят про этот день. Даже если все они выйдут отсюда целыми и невредимыми. Она положила голову на плечо подруги, пытаясь найти утешение в этом прикосновении.
Второй мужчина – Гусеница – вышел из кабинета директора.
– Я поговорил с той теткой и выиграл нам немного времени.
– А как насчет частного вертолета? – спросил Шляпник.
– Это мы с ней еще не обсуждали, – сказал Гусеница. – Я сделал все возможное, чтобы помешать им штурмовать здание.
– Ты трендел с ней целую вечность! – рявкнул Шляпник. – О чем, черт возьми, вы говорили? О погоде?
– Я все еще пытаюсь выяснить, можем ли мы вообще доверять ей. – Гусеница повысил голос. – Ты хочешь, чтобы я предложил обмен заложниками после десяти минут разговора?
– Лучше не пытайся заключить с ней какую-то сделку, – угрожающе произнес Шляпник.
– Ты что, плохо меня знаешь? – ответил Гусеница.
Выросшая в доме с родителями, чей брак понемногу разваливался, Сэм научилась внимательно слушать, делая вид, будто ничего не слышит. Каждый раз, когда мама и папа ссорились, Сэм ходила по дому, словно глухой призрак, не производя ни малейшего шума, едва дыша, не обращая внимания на повышенные голоса, обвинения, а иногда и крики. Сначала она пряталась в своей комнате под одеялом, ожидая, когда это наконец прекратится. Но когда поняла, что конца этому не видно, научилась с этим жить. Научилась прислушиваться к каждому слову, почему-то веря, что если она поймет, что именно происходит, то сможет остановить следующую ссору. Сможет помешать папе уйти.
Теперь Сэм опять прислушивалась – в надежде, что знание того, что происходит, поможет ей благополучно выбраться из этой ситуации.
Шляпник несколько секунд смотрел на Гусеницу, после чего вроде расслабился.
– И что? Как думаешь, можно ей доверять?
– Пока не знаю, но она явно не из тех агентов, про которых мы знаем. И, похоже, искренне не хочет, чтобы кто-то пострадал.
– Да? А как ее зовут?
– Эбби.
Фиона невольно ахнула, а Сэм сильно сжала ее руку, чувствуя, как колотится ее собственное сердце. Так это мама разговаривала с Гусеницей по телефону… Знала ли она, что Сэм у них в заложниках? Изменит ли это мамин подход к переговорам?
Сэм позволила себе ощутить надежду. Мама была рядом, пыталась вытащить ее отсюда в целости и сохранности. А если кто-то и мог это сделать, так только ее мама.
Глава 26
Когда Сэм было восемь лет, Эбби повела ее в торговый центр за покупками. Сэм понадобились новые туфельки. Им потребовалось сорок пять бесконечно долгих минут, чтобы найти подходящую пару – белую, с розовой сверкающей полоской. Эбби, успокоенная и измученная, встала в очередь, чтобы купить их. Сэм держалась рядом с ней. И вдруг куда-то девалась.
Это произошло так быстро… Эбби огляделась, сначала недоумевающе, потом раздраженно. А потом встревожилась.
А через несколько секунд пришла в ужас.
Сэм бесследно исчезла.
Она постоянно звала ее, бегая по всему магазину, выскакивала на улицу и опять возвращалась внутрь – глядя на Эбби, все тоже начинали озираться по сторонам, спрашивали ее, не пропал ли ее ребенок, и да, конечно, у нее пропала дочь, отвечала она, и какие-то люди спросили, как он выглядит, а Эбби уставилась на них, пока не поняла, что они решили, что Сэм – мальчик, и она закричала, что это девочка, просто маленькая девочка, ее зовут Саманта, и не видел ли кто-нибудь, куда она пошла…
А потом Сэм объявилась.
Там была еще одна пара туфелек, которая ей понравилась, с фиолетовой сверкающей полоской. И она решила сама проверить, есть ли пара ее размера, и зашла в подсобку в задней части магазина.
Этот момент навеки запечатлелся в памяти Эбби. Это чувство абсолютного ужаса, от которого замирает сердце. Иногда по ночам ей снилось это, и она просыпалась, тяжело дыша, и понимала, что лежит в постели, что это был всего лишь сон, и что Сэм в своей собственной спальне, и что в тот день с ней ничего ужасного не случилось, просто ее не было несколько ужасных минут.
Теперь это чувство вернулось. Секунды шли, а ощущение не ослабевало.
Незнания.
Отчаяния.
Дыхания, застрявшего в горле.
Страха.
– …думаю, что все трое сейчас находятся в школе, – закончил фразу Уилл.
Эбби моргнула и посмотрела на него, вдруг осознав, что даже не слышала его предыдущих слов.
Они с Уиллом находились в мобильном командном центре вместе с Эстрадой. Уилл вводил руководителя операции в курс дела. А Эбби…
Эбби пыталась вспомнить, как дышать.
Пыталась напомнить себе, что, когда все делается правильно, ситуации с захватом заложников обычно заканчиваются ненасильственно. Пыталась напомнить себе, что Сэм – смышленая девочка. Пыталась выбросить из головы все остальные ужасные события такого рода – среднюю школу Плэтт-Каньон, стрельбу в школе амишей в Найкл-Майнс, Руби-Ридж, пожар в секте Уилкокса, ситуацию с захватом заложников в Сакраменто[13] и… и…
– Эти дети тоже взяты в заложники? – спросил Эстрада. Разговаривал он с Уиллом, но мельком взглянул на Эбби.
Так нельзя говорить при родителях! Родителей не посвящают в подробности. Их заверяют, что «мы делаем все, что в наших силах» и что «у нас большой опыт в подобных ситуациях». Вы не говорите родителям, что не знаете, держат ли их детей в заложниках, или же те прячутся где-нибудь в классе, боясь, что их найдут. Вы не говорите родителям, что не знаете, кто эти люди, удерживающие их детей, и что все, что у вас есть, – это ник в интернете. Вы не говорите родителям, что у этих людей одни только пистолеты и ограниченное количество боеприпасов, но этого все равно более чем достаточно, чтобы убить их детей и остальных заложников несколько раз подряд.
Всего этого вы родителям не говорите.
– Наверняка мы этого не знаем, но считаем, что в ходе последнего телефонного разговора слышали на заднем плане голос Фионы Брок, – ответил Уилл.
– Понятно, – сказал Эстрада. – Касательно тех детей, которых недосчитались на перекличке: меня уведомили, что Лисбет Рейнольдс объявилась у себя дома. А Барри Джонса нашли в нескольких кварталах отсюда – он побежал, заблудился и спрятался в каком-то переулке. Итак, двое из четырех недостающих детей найдены. О двух других нам пока ничего не известно.
А вдруг Сэм решила сбежать домой, как поступила Лисбет? Там сейчас никого нет. А вдруг прямо сейчас она в своей комнате? Эбби достала свой телефон, собираясь еще раз позвонить дочери. Палец завис в дюйме над экраном. Ужасающий образ расцвел у нее в голове. Сэм прячется под партой где-то в школе. Мимо проходит вооруженный мужчина, Сэм задерживает дыхание, чтобы он ее не услышал. И тут… звонит ее телефон.
Эбби тихонько вздохнула и опустила мобильник. Сэм никогда не пошла бы домой, никому ничего не сказав, как Лисбет. И давно бы уже позвонила, если б могла.
Это легкое движение заставило обоих мужчин повернуться к ней.
– Мы добились определенного прогресса в переговорах, – произнесла она, пытаясь говорить ровным голосом, но безуспешно. Ее голосовые связки были забиты слезами страха, скованы от напряжения. Каждое слово выходило хриплым, прерывистым. – Нам удалось выиграть достаточно много времени, и захватчики пообещали держать стационарную линию свободной для наших звонков, так что на данный момент мы можем поговорить с ними, когда только захотим. Они также подтвердили, что Карлос Рамирес находится там и ранен, и, похоже, готовы каким-то образом решить вопрос с оказанием ему медицинской помощи, хотя мы пока не договорились ни о чем конкретном.