УЛЬДИССИАН… ОТПРЫСК ДУРАКА ПО ИМЕНИ ДИОМЕД… ОН ОСМЕЛИЛСЯ СДЕЛАТЬ ЭТО…
Инарий не сделал ни единого движения с тех пор, как вернулся с проникновения в сон смертного, но теперь он вскочил, в сияющей ярости расправив крылья и вытянув руки в праведном гневе на последний грех.
ОН… УЛЬДИССИАН… ОН ПОСМЕЛ ПРИЧИНИТЬ МНЕ БОЛЬ!
Это не должно было быть возможно, но это случилось. Во время вторжения в сон смертного Инарий легко управлял его сознанием и заставил его поверить, что его сил больше нет. Он сделал это, чтобы дать Ульдиссиану шанс молить о прощении, вымаливать возможность снова стать членом паствы ангела.
Но вместо того чтобы прислушаться, грешник ударил его! В самом деле, хотя Ульдиссиан думал, что его атака с треском провалилась, она обожгла Инария, на кратчайший миг прервав самый его резонанс.
На этот короткий миг ангел был, по меркам смертных, мёртв.
И хотя Инарий не был смертным, он испытал, что значит пустота вселенной без него, и это потрясло его до глубины его сути. Даже во время сражений с Пылающим Адом он не доходил до такой стадии. О, он испытывал боль раньше, особенно во время битв с демонами, но это было нечто глубоко отличное — и при этом дело рук простого человека!
Ульдиссиан уль-Диомед должен быть наказан за свой тяжкий грех. Его жизнь должна быть раздавлена, самое его существо должно быть проклято всеми, а затем все знания о его способностях стёрты из памяти остальных смертных. Это меньшее, что он должен претерпеть за свои деяния.
И с ним должны пойти эдиремы. Инарий перебирал возможные методы возвращения их в паству, когда Ульдиссиан будет усмирён, но они были запятнаны теми же мерзкими чертами, что и Линариан, даже в большей степени. Какое изменение Лилит ни внесла в Камень Мира, оно создало грязнейших существ, чем их сын.
В самом деле, сам Ульдиссиан тоже изменил Камень Мира, причём невероятным образом. Вспомнив об этом, Инарий засомневался. Одной из причин, по которым он хотел направить смертного на свой путь, было желание, чтобы Ульдиссиан повернул вспять все изменения в кристаллической структуре артефакта. Для этого ему нужен был глупец, поскольку ни одна попытка ангела, который не только был привязан к артефакту, но и черпал из него свои несметные силы, не увенчалась успехом.
НЕТ… ОН ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ… ДОЛЖЕН БЫТЬ ДРУГОЙ СПОСОБ ВЫЛЕЧИТЬ КАМЕНЬ… ДАЖЕ ЕСЛИ МНЕ ПРИДЁТСЯ НАЧАТЬ ТОЛЬКО С НЕГО И БЕЗ ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО САНКТУАРИЯ…
Тысячи способов должным образом наказать человека за его проступки мелькали в сознании Инария, но в каждом из них имелся изъян. Все они требовали, чтобы ангел напрямую противостоял Ульдиссиану. Он не считал это необходимым. Ульдиссиан был ниже его, он был менее ценен, даже чем червь, что ползает в земле. Нечего Инарию унижаться снова до тесного контакта, нет нужды. Неожиданная боль тут ни при чём — просто это недостойно ангела.
Но… Если это было дело, недостойное его…
Инарий посмотрел на запечатанные двери и вдруг взмахнул рукой.
Двери распахнулись.
ГАМЮЭЛЬ, Я ХОТЕЛ БЫ ПОГОВОРИТЬ С ТОБОЙ, МОЙ ЗАВЕТНЫЙ СЛУГА…
Крепко сложенный жрец выронил свиток, который читал, и быстро покинул свои личные покои. Со времени беседы с Орис он изо всех сил старался отслеживать ситуацию со столицей, чувствуя, что Пророк ожидал бы от него этого.
К его дальнейшему изумлению, когда он прибыл, то увидел, что двери широко раскрыты. Стражники живо приветствовали его, когда он приблизился, — «пробуждение» хозяина воодушевило их.
— Гамюэль! — Орис выскочила из другого коридора. — Стража только что рассказала мне. Когда…
— Я сейчас не могу говорить. Пророк вызвал меня!
Она казалась обескураженной.
— Вызвал тебя? А как же я? Я ничего не слышала от него!
— Я знаю только, что он вызвал меня, и это срочно, — ответил Гамюэль с терпением, на какое только был способен. — Правда, Орис, я должен идти к нему!
С этим женщина не спорила, но она и не остановилась. Она примет участие в аудиенции, и Гамюэль не остановит её. Пусть Пророк сам прогонит её, если не хочет, чтобы она присутствовала.
Гамюэль достиг входа. Орис шла за ним по пятам и вдруг остановилась, словно налетела на невидимую стену. Он попыталась сделать шаг вперёд, но вместо этого пошла назад.
Жрец сочувственно посмотрел на неё, продолжая идти. Пророк изъявил свою волю. Аудиенция была только для Гамюэля.
Двери захлопнулись перед изумлённым лицом Орис. Гамюэль изгнал из головы мысли о ней. Он сомневался, что она чем-то обидела Пророка, — просто у хозяина были мысли, которыми он захотел поделиться с Гамюэлем наедине.
Что именно это было, жрец не представлял.
Златовласый юноша ожидал его не на длинном изящном диване, где он часто отдыхал, но в самом центре комнаты. Вид у Пророка был отнюдь не сонный; будь это кто-нибудь другой, Гамюэль сказал бы: печальный.
Руки у Пророка были сведены за спиной, он с нетерпением следил за быстрыми шагами жреца.
Гамюэль встал на одно колено перед ним. Низко опустив голову, он пробормотал:
— Прости мне мою медлительность, великий Пророк! Я хотел быть быстрым, как ветер, но мне не удалось…
— Всех нас постигают неудачи, сын мой, — провозгласил прославленный Пророк. — И как только это происходит, мы стараемся исправиться, не так ли?
— Я сделаю для этого всё, что в моих силах! Клянусь!
Пророк мягко тронул Гамюэля за плечо, из-за чего тот посмотрел вверх.
— Ты — человек многих призваний, Гамюэль. Как ни коротка человеческая жизнь, ты уже успел перевидать самые разные её стороны.
— Я прошёл… Несколькими путями, — согласился жрец. Ему не нравилось говорить о своих прошлых стремлениях, особенно относящихся к поре бытности его солдатом и, от случая к случаю, наёмником.
— И если некоторые пути и увели тебя от света, они также научили тебя многому, что помогает тебе и по сей день.
Слова хозяина задели Гамюэля, который всё ещё чувствовал вину за былое. Каждый день он старался жить, как проповедовал пророк, используя жизнь самого Пророка в качестве примера.
— Встань, дитя моё.
Жрец подчинился.
Пророк гордо оглядел его.
— Славный Гамюэль, если быть точным, некогда ты был умел в военном искусстве.
— Постыдное время для меня. Я стараюсь забыть…
Его ответ вызвал осуждающий взгляд его господина. Когда Гамюэль опустил голову, Пророк тихо заметил:
— Ложь не к лицу тебе. Ты всё ещё практикуешь движения в своей комнате, а потом молишь меня о прощении. Ты всё тот же воин, каким был, когда я только нашёл тебя.
— Я… Прошу… Прощения!
— Почему? У Собора есть свои инквизиторы. Велика ли разница?
С напускным чувством собственного достоинства широкоплечий жрец ответил:
— Хозяин, ты знаешь, что́ я совершал как… Боец. Мои грехи велики, как стражей инквизиторов и офицеров вместе взятые!
— И при этом ты на моей стороне, не так ли?
— Чудо, которого я чувствую, что не достоин.
Пророк наградил его великолепной улыбкой.
— Хочешь стать более достойным? Хочешь показать себя передо мной так, как не может никто другой?
Теперь Гамюэль понял, почему вызвали его одного. У Пророка было для него особое задание! Глаза жреца воссияли. Ему была оказана невиданная честь.
— Готов пожертвовать жизнью и душой!
— Как и должен, дитя моё, как и можешь. Дело это непростое. Я должен уверовать, что ничто не собьёт тебя с пути.
— Клянусь, ничто не собьёт! Ничто! Только скажи, что я должен сделать!
Соединяя кончики пальцев, Пророк спокойно сказал:
— Я дарую тебе честь лично отнять жизнь грешника Ульдиссиана уль-Диомеда.
Несмотря на прямоту, с какой были сказаны слова, Гамюэлю потребовалось несколько секунд, чтобы понять смысл сказанного. Затем, когда до него дошло, лицо его приняло выражение фанатичной решимости.
— Я принесу тебе его голову!
— Его головы будет достаточно. У тебя есть навыки: как заклинания, которым я научил тебя, так и, что ещё важнее, школа твоей жизни.
Сияя, Гамюэль вытянулся по струнке.
— Считай, что дело сделано, хозяин! — затем он вдруг замешкался. — Прости мне этот вопрос… Но Орис и я раньше призывали к этому, и ты запрещал.
Вечный юноша кивнул:
— А теперь разрешаю.
Это был удовлетворительный ответ для столь посвятившего себя служению, каким был жрец. Он снова низко поклонился, поцеловал руку Пророка.
— Будет исполнено, хозяин.
И потому что голова его была низко наклонена, Гамюэль не увидел, как ожесточилось лицо юноши.
— Да, уж об том я позабочусь, Гамюэль. Позабочусь…
Мендельн помогал Серентии вести эдиремов к городу, но он знал, что если дойдёт до дела, приказы отдавать будет она. Это его устраивало, потому что он чувствовал себя неудобно во главе войска.
В первый день они не встретили сопротивления. Из деревень, которые они повстречали на пути, люди сбежали заранее. Мендельн был этому рад, потому что это означало, что меньше невинных людей пострадает. Однако он знал, что вскоре положение изменится, потому что сама столица никак не могла быть оставлена. Там найдутся те, кто приложит все усилия к избиению эдиремов.
Правда, вышло так, что им не пришлось ждать столицы, чтобы встретить первое сопротивление. Конный патруль, на который наткнулись эдиремы, насчитывал добрую сотню человек и, на взгляд Мендельна, вероятно, был создан путём слияния двух или трёх меньших патрулей. Люди выглядели угрожающе и явно отлично знали, что очень сильно проигрывают числом, но не сходили с места.
Во время сцены, напоминающей встречу со стражниками мастера Фахина, избранный капитан потребовал, чтобы они развернулись.
— Мы не желаем зла, — ответила Серентия, и её тон говорил о том, что она считает приказ офицера абсурдным при данных обстоятельствах. — Вам лучше расступиться.
Кеджанский патруль этого не сделал. Капитан предпринял ещё одну попытку: