Ульдиссиан стоял, не в силах реагировать. Он хотел спасти мир, но его попытка уже выплеснула на мир такую силу, что он боялся, что следующая вконец уничтожит его. Однако если сын Диомеда не станет ничего делать, получится тот же трагический результат.
Он чувствовал, что эдиремы ждут своего страшного конца. Кеджан тоже излучал ужасную безнадёжность — город наконец-то заметил опасность, которая стремительно к нему приближалась. Ульдиссиан чувствовал ужас обитателей джунглей, ассенианцев, как называли его расу, и людей, которые жили гораздо дальше. Он ощущал, что как люди, так и животные готовились к своей неизбежной кончине.
«Если бы только я понял раньше! — в отчаянии подумал он. — Если бы я только слушал Мендельна и остальных, я смог бы победить это, зарыть глубоко внутри! Но теперь…»
Ульдиссиан замер. С широко распахнутыми глазами он обдумывал одну сумасбродную мысль. Это его сила вызвала такое разрушение. Его сила. Быть может, он мог как-то одержать над ней верх. Он бы…
В спешке под давлением ситуации, Ульдиссиан попытался втянуть обратно в себя всё, что он высвободил. Однако он быстро обнаружил, что, оказавшись на свободе, эти силы увеличились больше, чем в тысячу раз. Теперь они были такой же частью природных сил Санктуария, как и частью его. Даже если он втянет в себя всё, что выпустил, этого больше не будет достаточно, чтобы спасти хоть что-нибудь.
Но Ульдиссиан не отступил. Для него не существовало других целей, кроме как обратить вспять то, что он натворил. Он готов был пойти на что угодно. У него не было выбора. Он должен был справиться.
Было время, когда сын Диомеда размышлял, есть ли предел потенциалу его дара эдирема. Теперь он молился о том, чтобы, даже если был предел, дара оказалось достаточно, чтобы выполнить эту великую задачу.
Собравшись с силами, сделав глубокий вдох, Ульдиссиан начал приказывать необузданным силам возвратиться.
Он закричал, когда его пронизала первая волна, ибо она обжигала жарче огня. Но Ульдиссиан представил брата, представил Серентию, Ахилия и всех, кто преданно шёл за ним. Представляя их лица в своей голове, он потребовал, чтобы его воля свершилась. Ничто иное не имело значения, ни сознательное, ни подсознательное.
Его тело уже сверкало ослепительным золотом и становилось ещё более ярким по мере того, как Ульдиссиан поглощал всё, что приближало конец Санктуария. Область вокруг него излучала несметные количества магической энергии, и вся она была направлена на человека. Угодившие в поток такой ошеломляющей силы, огромные камни, куски древесины и многое, многое другое кружились в воздухе вокруг него.
Ульдиссиан не обращал на это внимания. Для него ничего не существовало, кроме задачи закончить то, что он начал. Он видел только непрестанное втекание магии не только в его тело, но в его душу. Каждый миг бывший фермер был уверен, что больше не выдержит, однако он продолжал стоять, тысячекратно испытывая тысячи пыток, ни одну из которых не испытало живое существо до него.
Он слышал отдалённые голоса, но, приняв их за крики умирающих, Ульдиссиан старался игнорировать их. Ему нельзя было отвлекаться. Всё его существо должно было оставаться полностью сконцентрированным на претворении его последней надежды.
Энергия продолжала вливаться. Ульдиссиан кричал, но держался. Он молился о том, чтобы до того, как сломается, ему удалось спасти нескольких людей.
Оно продолжало вливаться в него, как бушующая река расплавленной земли. Он упал на колени, но держался. Но и поток не ослабевал. Он всё бежал и бежал…
Затем…
Прекратилось.
Уверенный, что что-то пошло не так, Ульдиссиан продолжал пытаться втянуть в себя больше, но ничего не последовало.
Он прямо всхлипнул от этого чуда — не из-за себя, но из-за того, что это означало надежду для других. Однако до окончания было далеко. Ульдиссиан чувствовал, как всё, что он принял, рвётся наружу. Ему приходилось прикладывать все силы, чтобы удержать это, и как долго такое положение могло продлиться, сын Диомеда не знал.
Затем настал миг понимания, принятия того, что необходимо, чтобы положить конец угрозе. Ульдиссиан понял, что ему нетрудно принять то, что должно было свершиться, потому что это был не только единственный вариант, но вариант правильный.
Он поднялся. Сверкая ярче солнца, представая куда большим, чем человек, сын Диомеда оглядел свой мир. Ульдиссиан восхитился реками, лесами, горами и морями. Он осмотрел многочисленных людей Санктуария и подивился их многообразию. А ведь все они обладали таким же потенциалом, таким же величием.
Но в случае Ульдиссиана и его последователей проблемой было, что всё пришло к ним слишком скоро. Человечество — и, в первую очередь, его — слишком поспешно подвели к их судьбоносному пути. Это было дело рук Лилит — демонесса была слишком нетерпелива, чтобы дать векам навести людей на этот путь. Ульдиссиану не было дано возможности толком дорасти до своего дара.
Не пришло время существа, которым чуть не стал Ульдиссиан. Не пришло…
Ты понимаешь…
Ульдиссиан знал, кто говорит.
Траг’Оул?
Я пытался коснуться твоего разума… Но мне это было не по силам, — признался дракон. Небесное создание по тону казалось ослабевшим, но довольным. — Я знал, что у тебя получится.
Нет… Ещё не получилось, пока это — пока я — представляю угрозу для Санктуария!
Он ощутил согласие дракона.
Я могу показать тебе, где это можно выпустить, но платить придётся тебе.
Меня не волнует! Покажи мне!
Траг’Оул показал, и Ульдиссиан в изумлении воззрился на то, что открыло ему существо.
Значит… Вот как…
Да, — только и нужно было ответить дракону.
Ульдиссиан улыбнулся, и все его тревоги как рукой сняло. Он воздел руки к небу.
Это всё, что мне нужно сделать? Просто дать этому случиться?
Выбор за тобой. Всегда был.
Ульдиссиан почувствовал, что дракон удаляется. Он больше не требовался для того, что предстояло человеку.
Сын Диомеда использовал свои силы, чтобы в последний раз взглянуть на тех, кто был дорог ему, — на Мендельна, Ахилия и Серентию. Перед тем, как продолжить, он должен был сделать две вещи. С тем, чем он мог свободно повелевать, Ульдиссиан мог исправить положение для своих друзей и брата.
Покончив с этим, Ульдиссиан посмотрел вверх, но глядел он не на небо. Он воззрился далеко за его пределы — в место и время, которые открыл ему дракон.
Ярость, которую он удерживал в себе, пыталась освободиться.
Настало время. Ульдиссиан улыбнулся ещё раз — и начал испускать. Свет осенил луга, джунгли — весь Санктуарий. Однако он не причинял вреда, а наоборот, заживлял. Он коснулся всех живых существ и вылечил всё от вреда, вызванного пришествием эдиремов и почти полным разрушением мира.
Затем Ульдиссиан снова собрал его вместе и выплеснул за пределы, где он рассеялся во всех направлениях. Он почувствовал, что давление вновь нарастает — теперь в последний раз, — приготовил к этому мир и приготовился сам.
И когда это пришло, оно сопровождалось взрывом беспримесной энергии, которая встряхнула Санктуарий до его основания. Ульдиссиан заревел — не из-за боли, но полнейшего экстаза от своей трансформации. Теперь он был не простым человеком, но чем-то, непостижимым даже для ангелов и демонов. На один миг он стал Санктуарием и всем, что окружало его. Рядом с ним казался ничтожным Траг’Оул… Любое создание. Его сознание распространилось над его драгоценным миром, откуда он взглянул на него в последний раз.
Затем, завершая то, что должно было быть осуществлено, что он желал осуществить, Ульдиссиан уль-Диомед дал себе разметаться повсюду; его отбытие из мира смертных повлекло восхитительную вспышку света, которая не могла напугать, но только обрадовать тех, кто был внизу.
Повлекло оно и изменение Санктуария, знал об этом кто-нибудь или нет.
Мендельн первым понял, что что-то не так. Вообще-то, для него это было так очевидно, что он удивился тому, что никто не закричал.
Луга были полностью восстановлены. Коричневые и зелёные стебли мягко колыхались под дуновением лёгкого ветерка. Мендельн осторожно повёл вокруг кинжалом и не нашёл в растениях никакой угрозы.
Но он обнаружил кое-что другое — причину молчания эдиремов. Они все замерли, словно статуи.
Хотя нет, не все. К нему шли два человека, которых ему было одновременно радостно и странно видеть.
Ахилий и Серентия — причём оба вполне себе из мира живых.
Они глядели на него с таким же изумлением, явно не представляя, что произошло не только со всем вокруг, но и с ними самими. Мендельн был уверен как минимум в причине последнего.
— Ульдиссиан, — сказал он им дрожащим голосом. — Ульдиссиан сделал это.
— Но как такое может быть? — спросил лучник, не в силах сдержать улыбку. Это был Ахилий, которого они все знали так хорошо, — даже дыра в его горле исчезла. — Как?
— Это вопрос, который даже они горячо обсуждают, — раздался голос Ратмы.
Они повернулись и увидели Древнего; тот осунулся и выглядел более соответственно своему возрасту. В его волосах имелись проседи, и морщины прочертили его некогда молодое лицо. В отличие от трио, Ратма отнюдь не выглядел радостным.
И когда их взгляд проследовал за его указывающим пальцем, они поняли, почему.
Пять крылатых фигур возвышались над миром, и такую силу они излучали, что всё прилетевшее войско в сравнении с ними казалось детьми.
— Совет Ангирис, — выдохнул сын Инария. — Ошибки быть не может. Отец говорил о них. Совет прибыл в наш мир.
Мендельн задрожал от такого зрелища:
— Но зачем?
Древний пристально взглянул на новоприбывших:
— Поскольку мы единственные незамороженные, нам и надлежит выяснить.
Он повёл их к ангелам, которые стояли полукругом. Когда четвёрка приблизилась, Мендельн начал слышать — и чувствовать — голоса.