ии Немзера к другой, не погружаясь в собственно рецензируемые тексты, то возникает чувство глубокого удовлетворения все возрастающим богатством этой самой русской словесности — когда бы не послевкусие: после чтения заметок и рецензий не покидает ощущение титанической, повторяю, работы, результат каковой не равен ни рецензируемому произведению, информация о котором чаще всего расплывчато-туманна, хотя и изящно-филологична, ни личности самого рецензента, странным образом сочетающей в своих пристрастиях безнадежно несочетаемое — беллетристическую увлекательность Алексея Слаповского с философической скукой Марка Харитонова. Кто нами избран, с тем пойдем до конца. Определенный «лоббизм» критики «Сегодня» диктует и художественный пафос, которым отмечена страница «Искусство». Пафос — и затаенную мечту о художественности, унаследованную от стилистики критиков предшествующих поколений, тексты которых были непременно украшены замечательными образами.
То тут, то там щедрой рукою критика были разбросаны либо «крик освобождения, вырвавшийся из груди литературы», или катаракта несвободы, «которую только сильные могут содрать со своих глаз. Да и то при условии, если она вообще может покрыть глаза сильных». У художественного критика обязательно возникало или «острие ножа», которым правдивая литература «вспарывает действительность»; или «народ в массе своей», или «паралич», от которого должно «очнуться» общество (медицинские образы, образы всяческих болезней относились к излюбленным в лексиконе художественной критики); или, наконец, «геркулесовы усилия по чистке народного сознания, по выведению его на свет божий». Примеры позаимствованы мною из статьи И. Золотусского «Крушение абстракций» («Новый мир», 1989, № 1), но тяга к образности — не его индивидуальная стилевая мета. Так, И. Виноградов в своей статье «Между отчаянием и упованием» («Континент», № 83) не может не опереться на тотальный образ («…коммунистический монстр, без особых потерь преодолев опасную хрущевскую оттепель, стал разбухать от собственного цинизма и безнаказанности, расползаясь наглой идеологической, террористической и прямой военной экспансией по всему миру и высасывая последние жизненные соки из страны»), собственно говоря, находящийся в непосредственной стилистической близости с образной системой газеты «Правда» — там мы легко всегда обнаруживали и старого знакомца «монстра», только капиталистического, который «разбухал, расползаясь», непременно «но всему миру» и уж, конечно, «высасывал все соки» из какой-нибудь Мексики, Латинской Америки или в крайнем случае Африки (я не касаюсь сути этапного сочинения критика о судьбе и месте в отечественной словесности Владимира Максимова — речь идет только о стиле).
Тогда, как правило, и названия книг или статей были метафорическими, образными — скажем, «Тепло добра» или «Ядро ореха»; и зачин статьи шел с какого-нибудь образа, как бы метафоры времени, выразительного примера из жизни, или какой-нибудь байки, которая при внимательном рассмотрении оказывалась чуть ли не притчей: «Недавно в одном высоком собрании, куда я попал, как кур в ощии» — и так далее.
Так вот, эта тяга к художественности (по-своему, конечно) преобразилась и в текстах новых газетных критиков, которым быть учителями «народа в массе своей» уже как-то неловко, а просто информаторами (главная все же задача газетной критики) — скучно. Поэтому зачин и в новой критике, при всем ее отличии от старой, остается высокохудожественным: «В годы застоя обозреватель "Сегодня" дружил с молодой домохозяйкой, которая…» — и заметка понеслась прямой дорожкой к метафоре незавершенного гобелена, под условным названием «Изнеможенье» («Сегодня», 1995, 21 сентября).
Готова была сама с собой поспорить, что после изложения содержания журнала «Иностранная литература», № 8 за 1995 г. критик не избежит искушения в качестве финальной коды закольцевать изнеможенье «изнеможеньем» — так оно и вышло, да еще и с непременным «я», за состоянием души которого с особым трепетом следят читатели ежедневной газеты: «От самого себя: от собственных твоих гордыни, изнеможенья, нежности, любви. Уберечь». Нет, до жеманных инверсий и душистых перечислений предшественники критиков-«газетчиков» не доходили.
В принципе, родственного обнаруживается (при внимательном рассмотрении) не так уж и мало. Там, где у предшественников присутствует что-нибудь «глубинно-духовное» (И. Золотусский) или по крайней мере «духовно-экзистенциальное» (И. Виноградов), «новый» в газетной заметке блеснет «контекстом» и «семантикой» (А. Н. «Сегодня», 1995, 13 сентября) или «коллапсом… арматур-идеологий» (Б. К. «Сегодня», 1995, 21 сентября). А разговорные обороты вроде «кура, попавшего в ощип», в контексте «критики феномена» или все той же «семантики» сменяются не менее смелыми и удачными оборотами, как «плевать с высокой колокольни», «натурально» («натурально, читал»), А у еще более изысканного (правда, после нескольких рецензий А. Н., написанных в стихотворной форме, я, честно говоря, засомневалась, кому вручить пальму первенства по части изысканности) критика, Б.К., появится «надсада неумелой любви». Что еще? О пафосе мы уже говорили. Соблазн учительства, громоподобного «выговаривания» плохо успевающим («грязь блудословия», «бракодел», «мерзко») тоже, увы, остается. Так что текст — текстом, контекст — контекстом, «новые» сменяют «старых», а стилистические отличия при ближайшем рассмотрении не столь уж и контрастны.
В вышеупомянутой новомирской статье 1989 года И. Золотусский произнес общеизвестные, но верные слова о «приказной», или «заказной», критике.
В критике «новой» заказ внешний сменился внутренним — самозаказом по обслуживанию своей референтной группы. Например, ничего, кроме хорошего или очень хорошего, мы никогда не прочтем в газете «Сегодня» о прозе Андрея Дмитриева (я не оцениваю сейчас качество его прозы — я лишь о критике, даже скорее о внутренней ее ингонированности). Или — Алексея Слаповского. Непременного искреннего комплимента всегда будет удостоен Петр Алешковский. Что бы ни сочинили о текущей словесности Александр Архангельский или Андрей Немзер, в их «индексе цитирования» или просто именном перечне эти фигуры будут представлены непременно. Творческая солидарность прежде всего. К «чужакам» же применимо любое оружие — вплоть до тяжелой артиллерии, как к заметкам Коновалова-Голлербаха в «Звезде» (см. «Сегодня», 1995, 14 февраля; «Сегодня», 1995, 24 февраля), что дало выразительную возможность их автору (чью оценку деятельности «НЛО» я не разделяю вовсе), может быть, и не совсем справедливо, но очень грустно заметить: «Сколько трудов положено на создание этой шкалы, на притирку элементов, на выработку единого мнения. Как долго созидалась вся пирамида, каких усилий от каждого требовало создание этой иерархии, какой коллектив сложился…» («Звезда», 1995, № 6). Сложился.
Возникает ощущение, что, несмотря на твердое проведение границ и резкое размежевание «Сегодня» с «новой» критикой «НГ», стилистическому ее влиянию (подспудному) подвержены даже, выражаясь языком А. Н., ее идейные «супротивники». И вот уже мы становимся свидетелями погрома (без преувеличения), учиненного С. Гандлерскому («Трепанация черепа»), поводом к которому послужило неосторожное упоминание автором имени сотрудника газеты «Сегодня»…
Все мы варимся (привет образно-художественной критике) в одном, если гак можно выразиться, контексте.
И, естественно, влияем друг на друга, несмотря на все различия в языке, стиле, а также происхождении и принадлежности к поколению.
Журнальная (художественно-идеологическая) критика, как мы обнаружили, продолжает оказывать влияние на «новую», как бы та ни отделялась при помощи преувеличенного уважения или, наоборот, отстрела вроде курицынского (например, издевательская нигилятина но поводу романа Г. Владимова: «ЛГ», 1995, 11 октября), изощренного филологизма или всеохватного наплевизма. А газетная критика, в свою очередь, влияет на журнальную.
Толстые журналы начали разукрупнять монолиты. Так возникли новые мобильные, динамичные рубрики — «Эхо» Л. Аннинского в «Дружбе народов», «По ходу дела» А. Марченко и позже присоединившегося к ней П. Басинского в «Новом мире», «Литературный пейзаж» в «Знамени», где рядом с традиционной рубрикой «Критика» возник новенький «Наблюдатель».
В «Наблюдателе» по редакционному замыслу, который начал реализовываться со второго полугодия 1995 года, осуществляется задача как можно больше информировать читателя о текущей словесности — желательно без «прибамбасов», изысков и кокетничанья. В «Новом мире» рядом с рубрикой «По ходу дела», не без раздражителя со стороны насыщенных информацией о новых книгах газет, появились, кроме «Книжной полки», «Периодика», «Зарубежная книга о России» и «Русская книга за рубежом». В «Звезде» — «Путеводитель но книжному миру».
Так что с литературной информацией ситуация в журналах, ранее сосредоточенных на концепциях, а жанрово предпочитавших крупногабаритные статьи, потихоньку выправляется. Причем с объективной информацией: оценку в аннотациях дать сложновато, да и надо ли? не свидетельствует ли само появление аннотации уже об оценке (важности) книги, на которую обращено внимание? Хотя встречается оценка, от которой не может удержаться автор аннотации (порою безымянный), особенно в «Наблюдателе», где эзопов язык тоже переживает внецензурное рождение (поэтика намеков, аллюзий и характерных, акцентированных умолчаний).
Зато объективность эта с лихвой компенсируется авторскими рубриками-откликами, полемическими по замыслу, с обязательным задиранием оппонента и даже (поклон участникам забега «НГ») переходом на личности. Точно сформулировала в рубрике «По ходу дела» («Новый мир», 1995, № 4) Алла Марченко: отсутствие культуры «и превращает наши разногласия в мордобой». Но разве не этот отнюдь не респектабельный жанр с легкостью удивительной здесь же подхватывается и ею самой? Так же, как подхвачен в толстых журналах жанр «светской» литературной хроники, которую отчасти па