Скрюченный домишко. День поминовения — страница 32 из 34

Откуда-то издалека до меня донесся голос Софии, ясный и сдержанный:

– Мы все неправильно понимали… Это не Эдит.

– Не Эдит, – сказал я.

София подошла ко мне совсем близко… и прошептала:

– Это была Жозефина, да?

Мы вместе прочитали первую строчку в черной записной книжечке, выведенную еще не сформировавшимся детским почерком: «Сегодня я убила дедушку».

26

Можно только удивляться, почему я был так слеп. Истина буквально рвалась наружу, и, если вдуматься, одна лишь Жозефина отвечала всем отцовским характеристикам. Ее тщеславие, постоянное важничанье, непомерная любовь к разговорам, бесконечные заявления о том, какая она умная и какая полиция глупая.

Я никогда не принимал ее всерьез, потому что она была еще ребенком. Но дети ведь не раз совершали убийства, а в данном случае убийство было вполне в пределах ее возможностей. Дед сам указал ей точный способ – он фактически дал ей в руки готовый план. Единственное, что от нее требовалось, – не оставлять отпечатков пальцев, а этой науке легче легкого выучиться даже при самом поверхностном знакомстве с детективной литературой. Все остальное – просто мешанина, почерпнутая из шаблонных романов. Тут и записная книжечка, изыскания сыщика, тут и ее якобы подозрения, многозначительные намеки на то, что она не хочет говорить, пока до конца не уверена…

И наконец покушение на самое себя. Почти невероятная операция, принимая во внимание то, что Жозефина могла легко погибнуть. Но она чисто по-детски этого не учитывала. Она была героиней, а героинь не убивают. Здесь, однако, появились улики – комочки земли на сиденье старого стула в прачечной. Жозефине и только Жозефине могло понадобиться влезть на стул и пристроить на двери мраморный брусок. Он, очевидно, не один раз пролетал мимо (судя по вмятинам на полу), и она снова терпеливо взбиралась на стул и снова укладывала кусок мрамора на дверь, пользуясь шарфом, чтобы не оставлять отпечатков. А потом, когда брусок упал, она едва избежала смерти.

Это была великолепная постановка – блестящее воплощение ее замысла: ей грозит опасность, она «что-то знает», на нее совершено покушение.

Теперь мне было ясно, что она нарочно привлекла мое внимание к чердаку и бакам, когда она там была. Сама же она и устроила артистический беспорядок в своей комнате перед тем, как отправиться в прачечную.

Однако после возвращения из больницы, когда она узнала, что арестованы Бренда и Лоуренс, у нее появилась неудовлетворенность. Расследование было закончено, и она, Жозефина, оказалась вне огней рампы. Тогда она и выкрала дигиталис из комнаты Эдит и опустила таблетки в свой собственный стакан с какао, оставив его нетронутым на столе в холле.

Знала ли она, что няня его выпьет? Вполне возможно. Судя по ее словам в то утро, она не одобряла критического отношения к себе няни. А няня, умудренная долголетним опытом общения с детьми, не могла ли она что-то заподозрить?… Мне кажется, няня знала, всегда знала, что Жозефина не совсем нормальная. Раннее умственное развитие сочеталось в ней с отсталостью нравственного чувства. Не исключено также, что в ее генах столкнулись разные наследственные факторы – то, что София назвала «семейной жестокостью».

Она унаследовала властную безжалостность бабушки с материнской стороны и безжалостный эгоизм Магды, которая видела всегда все только со своей колокольни. Будучи чувствительной, как Филип, Жозефина страдала от клейма некрасивого, «приблудного» ребенка. Несомненно и то, что ей передалась изначальная искривленная сущность старого Леонидиса. Плоть от плоти своего деда, она напоминала его и умом и хитростью, но с той лишь разницей, что любовь его изливалась наружу, на его семью, а у нее лишь на самое себя.

Я решил, что старый Леонидис понял то, чего не понимал ни один член семьи – а именно, что Жозефина может быть источником опасности для других и в первую очередь для самой себя. Он не пускал ее в школу, потому что опасался, что она может наделать бед. Дома он мог укрыть и уберечь ее, и теперь мне стала понятна его настойчивая просьба к Софии последить за Жозефиной.

И не было ли продиктовано страхом за девочку неожиданное решение Магды отправить ее за границу? Это мог быть и неосознанный страх, скорее неясный материнский инстинкт.

А как Эдит де Хевиленд? Она, очевидно, что-то заподозрила… ее охватил страх, и в конце концов она поняла всю правду.

Я взглянул на письмо, которое все еще держал в руке.

«Дорогой Чарльз, это конфиденциально – для Вас… и для Софии, если Вы сочтете нужным дать ей это письмо. Необходимо, чтобы кто-нибудь знал правду. Я вкладываю в письмо то, что я нашла в пустой собачьей будке у черного входа. Это подтвердило мои подозрения. Действие, которое я собираюсь предпринять, можно судить двояко – не знаю, правильно я поступаю или нет. Моя жизнь в любом случае близится к концу, и я не хочу, чтобы ребенок пострадал, по моему мнению, она пострадает, если ей придется держать земной ответ за то, что она совершила.

В помете всегда есть «бракованный» щенок.

Если я не права, Бог простит меня – я делаю это из любви. Да благословит Господь вас обоих.

Эдит де Хевиленд».

Я колебался только одну минуту, а затем вручил письмо Софии. Вместе мы раскрыли Жозефинину черную книжечку.

«Сегодня я убила дедушку…»

Мы перевернули страницу. Это было очень любопытное сочинение, особенно, как я себе представляю, интересное для психолога. С поразительной откровенностью оно описывало ярость, которую вызывали любые препоны, чинимые эгоцентрическим желаниям. Мотив преступления был изложен так по-детски и был настолько несоразмерен, что мог вызвать только жалость.

«Дедушка не позволяет мне брать уроки танцев, и поэтому я решила его убить. Тогда мы поедем жить в Лондон, а мама не будет против танцев…»

Я привожу только несколько пассажей, но все они очень важны для понимания.

«Я не хочу ехать в Швейцарию и не поеду. Если мама заставит меня, я ее тоже убью – только мне негде достать яд. Может, я сама его сделаю. Из тисовых ягод. Говорят, они тоже ядовитые.

Юстас меня сегодня очень разозлил. Он говорит: я девчонка, и пользы от меня никакой, и моя сыщицкая работа дурацкая. Небось он никогда не думал бы, что я дура, если бы знал, что я совершила убийство.

Мне нравится Чарльз, но он какой-то глупый. Я еще не решила, на кого я свалю вину за преступление. Может, на Бренду и Лоуренса… Бренда противная, говорит, что у меня не все дома, а Лоуренс мне нравится – он рассказал мне о Шарлотте Корде: она убила кого-то там в ванне. Но сделала она это не очень-то умело…»

Последний абзац был весьма недвусмысленным:

«Я ненавижу няню… ненавижу… ненавижу. Она говорит, что я еще маленькая. Говорит, что я рисуюсь. Это она подговаривает маму послать меня за границу… Я хочу ее тоже убить – я думаю, на это сгодится лекарство тети Эдит. И если будет еще одно убийство, полиция вернется и снова станет очень интересно.

Няня умерла. Я рада. Я еще не решила, куда я спрячу пузырек с маленькими таблетками. Может быть, в комнате у тети Клеменси или у Юстаса.

Когда я буду умирать в старости, я пошлю ее шефу полиции, и тогда все увидят, какая я великая преступница».

Я закрыл книжечку. У Софии по щекам лились слезы.

– Чарльз, Чарльз, это ужасно. Она маленький монстр… но при этом… жаль ее до ужаса.

Я испытывал те же чувства.

Мне была чем-то симпатична Жозефина… И я все еще не утратил симпатии к ней… Не любишь ведь ты кого-то меньше из-за того, что у него туберкулез или другая смертельная болезнь? Жозефина была, как сказала София, маленьким чудовищем, но чудовищем трогательным. Она родилась с дефектом – выкрученный ребенок из скрюченного домишка.

– А если бы… она не погибла, что бы с ней сталось? – спросила София.

– Очевидно, ее бы послали в исправительное заведение или в специальную школу. Потом освободили бы или, на худой конец, признали невменяемой.

София содрогнулась:

– Лучше уж так, как есть. Но вот тетя Эдит… Мне невыносимо думать, что она взяла на себя вину.

– Она сама выбрала этот путь. Не думаю, что это получит огласку. Мне представляется, что против Бренды и Лоуренса, когда начнется суд, не будет выдвинуто никаких обвинений, и их освободят. А ты, София, – я переменил тон и взял обе ее руки в свои, – ты выйдешь за меня замуж. Я получил назначение в Персию – мне только что стало известно об этом. Мы поедем туда вместе, и ты забудешь о скрюченном домишке. Твоя мать будет ставить пьесы, отец сможет покупать больше книг, а Юстас скоро поступит в университет. О них больше не надо беспокоиться. Подумай обо мне.

София посмотрела мне прямо в глаза:

– Чарльз, ты не боишься на мне жениться?

– Чего же мне бояться? В бедной маленькой Жозефине сосредоточилось все самое худшее, что есть в вашей семье, а тебе, София, – в этом меня не переубедить – досталось все самое честное и мужественное. Твой дед был о тебе высокого мнения, а он, судя по всему, редко ошибался. Выше голову, друг мой, у нас впереди будущее.

– Я постараюсь, Чарльз. Я выйду за тебя замуж и сделаю тебя счастливым. – Она поглядела на записную книжечку. – Бедная Жозефина, – сказала она.

– Да, бедная Жозефина, – повторил я.

– И какова же правда? – спросил отец.

Я не привык обманывать старика.

– Это не Эдит де Хевиленд, – сказал я. – Это Жозефина.

Отец понимающе кивнул:

– Я и сам уже какое-то время думал об этом. Несчастное дитя…

ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ

Часть IРОЗМАРИ

Что сделать я могу, чтоб с глаз долой прогнать воспоминанья?

Джон Китс

Глава 1РОЗМАРИ


I

Айрис Марль думала о своей сестре, Розмари.

Почти год мысли о Розмари она усиленно гнала прочь. Вспоминать не хотелось. Посиневшее от яда лицо, скрюченные в конвульсии пальцы...

А всего за день до этого — веселая и очаровательная Розмари... Какой контраст! Ну, может быть, не совсем веселая. Она ведь переболела гриппом, отсюда низкий тонус, упадок сил... Все это всплыло на поверхность в ходе расследования. Айрис и сама говорила, что у сестры была легкая депрессия. Вот вам и причина самоубийства, правда?

Расследование завершилось, и Айрис попыталась освободиться от этой истории, выбросить ее из головы. Какой толк в таких воспоминаниях? Забыть — раз и навсегда! Будто этого кошмара и не было.

Но теперь она поняла — придется вспомнить. Придется мысленно вернуться в прошлое... И самым тщательным образом вспомнить все, до кажущихся мелочей...

Да, нужно все вспомнить — вчерашний разговор с Джорджем прямо-таки выбил ее из колеи. Это было так неожиданно, так пугающе. Хотя... так ли уж неожиданно? Разве раньше никаких признаков не было? Джордж все больше уходил в себя, становился все более рассеянным, порой вел себя необъяснимо... прямо скажем — подозрительно! И вот вчера вечером он позвал ее в кабинет и достал из ящика письма.

Теперь ничего другого не остается. Она вынуждена думать о Розмари — и вспоминать.

Розмари — сестричка...

Айрис вдруг открылось, к собственному изумлению, что она по-настоящему думает о Розмари впервые в жизни. Объективно, как об отдельно взятой личности.

Она всегда принимала Розмари как некую данность, вовсе о ней не думая. В самом деле — ты же не думаешь о матери, отце, сестре или тете? Они просто есть, они — часть твоей жизни. Вот ты о них и не думаешь. И никогда не спрашиваешь себя — а что они за люди?

Каким человеком была Розмари? А ведь сейчас очень важно это понять — чтобы во всем разобраться. Айрис обратила мысленный взор в прошлое. Она и Розмари — еще дети... Розмари на шесть лет старше.

В памяти поплыли какие-то эпизоды из прошлого, вспышки воспоминаний, отдельные сценки. Вот Айрис — маленькая девочка, сидит за столом, ест хлеб и запивает молоком, а Розмари, вся такая важная, с конскими хвостиками, сидит за столом и делает уроки.

Лето на берегу моря, Айрис завидует Розмари — та «взрослая» и умеет плавать!

Розмари учится в интернате — приезжает домой только по праздникам. Вот и Айрис уже школьница — а Розмари проходит «доводку» в Париже. В школьные годы она была какая-то неуклюжая, угловатая. И вот «доведенная» Розмари приезжает из Парижа: пугающе элегантная, нежноголосая, изящная, выпуклые формы, покачивание бедрами, каштановые с рыжиной волосы, большие васильковые глаза, окаймленные черной тушью. Прекрасное, волнующее душу существо — выросшее... словно в другом мире!

А дальше они встречались достаточно редко — разница в шесть лет достигла своего пика.

В школьные годы Айрис была тихой девочкой. Розмари — всегда на «гребне волны». Даже когда она вернулась домой, расстояние между ними не стало меньше. Розмари по утрам нежилась в постели, потом — поздние завтраки в компании «золотой» молодежи, по вечерам почти всегда — танцы. Айрис зубрила уроки в классной комнате с гувернанткой, прогуливалась по парку, ужинала в девять часов, а в десять ложилась спать. Общение между сестрами сводилось к пустяковому обмену репликами: «Привет, Айрис, будь хорошей девочкой, вызови мне такси, я вернусь до жути поздно», или «Розмари, эта юбка мне не нравится, она тебе не идет. Какая-то дурацкая».

А потом — помолвка с Джорджем Бартоном. Волнение, суета, магазины, покупки, платье невесты. Свадьба. Айрис идет по проходу следом за Розмари и слышит чей-то шепот: «Не невеста, а загляденье...»

Почему Розмари вышла за Джорджа? Айрис и тогда не могла взять этого в толк. Вокруг Розмари крутилось много интересных молодых людей, они ей звонили, куда-то приглашали. Зачем, спрашивается, ей Джордж — ведь он на пятнадцать лет старше? Да, он добрый, обходительный, но такой зануда!

У Джорджа водились деньги, но дело было не в этом. Розмари тоже была обеспечена очень даже неплохо.

Деньги дядюшки Пола...

Айрис пыталась разложить воспоминания по полочкам: что ей было известно тогда, и что она знала теперь? Например, о дядюшке Поле?

На самом деле никакой он не дядя — это ей было известно всегда. Им никто не говорил этого напрямую, но факты были известны, так же? Пол Беннет был влюблен в их маму. А она предпочла другого, человека победнее. Свое поражение Пол Беннет воспринял в романтическом ключе. Он остался другом семьи, выказывая чувство платонической преданности. Его нарекли дядюшкой Полом, он стал крестным первенца семьи — Розмари. Когда он скончался, оказалось, что все свое состояние он завещал маленькой крестнице, тринадцатилетней Розмари. Так что она была не только красавица, но и наследница. И вот вышла замуж за милого, но занудного Джорджа Бартона.

«Зачем?» — спрашивала себя тогда Айрис. Ответа на этот вопрос у нее не было и сейчас. Ведь ясно же, что Розмари никогда его не любила. При этом она была с ним вполне счастлива и относилась к нему тепло — да, именно так. Айрис это видела своими глазами, потому что через год после свадьбы их мама, очаровательная и хрупкая Виола Марль, умерла, и Айрис, семнадцатилетней девушке, пришлось перебраться к Розмари Бартон и ее мужу.

Семнадцать лет! Айрис всматривалась в свою фотографию той поры. Что за человеком она была? Что чувствовала, о чем думала, что ее волновало?

Пришлось сделать неутешительный вывод: молоденькая Айрис Марль быстротой ума не отличалась, о происходящем не задумывалась, в суть вещей не вникала. Например, огорчал ли ее тот факт, что любимицей мамы была Розмари? Пожалуй, нет — не огорчал. Она безоговорочно мирилась с тем, что Розмари была очень важной персоной. Ведь Розмари была где-то там, далеко, и, конечно, мама старалась как-то поддержать старшую дочь, насколько позволяло здоровье. Это же естественно. А ее, Айрис, черед еще наступит. В какой-то степени Виола Марль всегда была мамой «на расстоянии», ее прежде всего занимало собственное здоровье, а детей она перепоручала няням, гувернанткам, школам, но в краткие минуты физического общения всегда согревала их своим обаянием. Гектор Марль скончался, когда Айрис было пять лет. Осознание того, что отец заглядывал в рюмку чаще допустимого, проникло в нее совершенно незаметно — Айрис не имела понятия, как именно ей стало об этом известно.

Семнадцатилетняя Айрис Марль принимала жизнь без размышлений, она, как полагалось, поплакала об ушедшей матери, походила в траурной одежде, а потом перебралась жить к сестре и ее мужу в их дом на Элвастон-сквер.

Случалось, в этом доме ее одолевала скука. Формально Айрис выходить в свет не полагалось еще год. Это время она посвятила занятиям французским и немецким — три раза в неделю, посещала она и занятия по домоводству. Нередко ей просто было нечего делать и не с кем поговорить.

Джордж был с ней добр, окружал ее заботой, опекал ее, как старший брат. Так было всегда. Да и теперь его отношение к ней не поменялось.

А Розмари? Айрис ее почти не видела. Ее все время не было дома. То она у портного, то на коктейле, то партия в бридж...

Что же ей, если разобраться, все-таки известно о Розмари? О ее вкусах, чаяниях, страхах? Поразительно: живешь с человеком под одной крышей и так мало о нем знаешь! Надо признать: особой близости между сестрами не было.

Но теперь она заставит себя подумать. Подумать и вспомнить. Может быть, вспомнится что-то важное.

Да, с виду Розмари была счастлива...

Вплоть до того дня — за неделю до происшедшего. Тот день Айрис не забудет никогда. Он живет в ее сознании в мельчайших подробностях, она помнит каждый жест, каждое слово. Блестящий стол из красного дерева, отодвинутое в сторону кресло, характерный летящий почерк...

Айрис закрывает глаза, и сцена всплывает в памяти...

Вот она входит в гостиную Розмари — и застывает на месте.

От увиденного ее бросает в дрожь. Розмари сидит за письменным столом, голова опущена на распростертые руки. Она плачет, нет — безутешно рыдает. Раньше плачущей Айрис не видела сестру никогда, и эти горькие всхлипы приводят ее в ужас.

Да, Розмари перенесла тяжелый грипп. Всего пару дней, как поднялась с постели. А где грипп, там и депрессия, это всем известно. И все же...

Айрис вскрикнула, голос детский, испуганный:

— Розмари, что случилось?

Та выпрямилась, откинула назад волосы — лицо перекошено гримасой. Изо всех сил постаралась взять себя в руки. Быстро сказала:

— Ничего... ничего... что ты на меня уставилась?

Она поднялась и, не обращая внимания на сестру, выбежала из комнаты.

Озадаченная, огорченная, Айрис прошла в глубь гостиной. В поле ее зрения оказался письменный стол — и вдруг она увидела собственное имя, написанное рукой сестры. Неужели Розмари писала ей?

Она подошла поближе, всмотрелась в лист голубой писчей бумаги и увидела знакомый размашистый почерк, еще размашистее обычного, потому что текст писался в спешке и волнении.

Дорогая Айрис!

Мне едва ли стоит писать завещание, потому что мои деньги все равно переходят к тебе, но кое-какие мои вещицы я хотела бы оставить конкретным людям.

Джорджу: ювелирные изделия, которые он мне подарил, и маленькую эмалированную шкатулку — мы купили ее вместе в период помолвки.

Глории Кинг: мой платиновый портсигар. Мэйси: китайскую глиняную лошадку, которую она обожа...

На этом месте текст обрывался яростной закорючкой, в этот миг Розмари отшвырнула ручку и разрыдалась. Айрис оцепенела.

Как это понимать? Не умирать же Розмари собралась? Да, у нее был грипп в тяжелой форме, но она выздоровела. И вообще от гриппа не умирают — случается, конечно, но уж Розмари точно не умрет. Она же поправилась, хотя еще слаба и истощена.

Глаза Айрис вернулись к тексту, и тут ей открылся смысл первой фразы:

«...мои деньги все равно переходят к тебе...»

Об условиях завещания Пола Беннета ей стало известно впервые. С детства она знала: Розмари унаследовала деньги дядюшки Пола, Розмари богатая, а сама она — относительно бедная. Но до этой минуты Айрис никогда не задавалась вопросом о том, что случится с этими деньгами после смерти Розмари. Спроси ее кто-нибудь об этом, она бы ответила: наверное, деньги перейдут Джорджу как мужу Розмари. И добавила бы: смешно думать, что Розмари умрет раньше Джорджа!

И вот перед ней, черным по белому, рукой Розмари был дан ответ на этот вопрос. После смерти Розмари деньги переходят к ней, Айрис. Но законно ли это? Ведь в случае смерти деньги переходят к мужу или жене, но никак не к сестре. Если только Пол Беннет не оговорил это специально в своем завещании. Да, наверное, так и есть. Дядюшка Пол написал, что в случае смерти Розмари деньги переходят к Айрис. Тогда это не будет так несправедливо... Несправедливо? Это слово, вспыхнувшее в голове, испугало ее. Значит, она считает, что дядюшка Пол поступил несправедливо, оставив все деньги Розмари? Наверное, где-то в глубине души она чувствовала себя обделенной. С ней поступили несправедливо. Ведь они сестры — она и Розмари. У них — одна мама. Почему же дядюшка Пол решил все деньги оставить Розмари?

Ей всегда доставалось лучшее! Вечеринки, юбки, влюбленные в нее молодые люди, обожающий муж. За всю жизнь с Розмари случилась одна неприятность: приступ гриппа. Да и эта беда продлилась всего неделю!

Айрис с сомнением посмотрела на лист бумаги, что лежал на столе. Розмари оставила его здесь специально, чтобы прочитали слуги?.. После минутного колебания Айрис взяла лист, сложила его вдвое и убрала в один из ящиков стола.

Там его и нашли после рокового дня рождения, и лист стал дополнительным доказательством — если таковое требовалось, — что Розмари после болезни была подавлена, пребывала в депрессии и с того дня реально помышляла о самоубийстве.

Депрессия как следствие гриппа. Этот мотив выдвинуло следствие, и показания Айрис указывали на вероятность именно этого мотива. Пожалуй, мотив сомнительный, но за неимением другого пришлось остановиться на этом. Грипп в тот год просто свирепствовал.

Ни Айрис, ни Джордж иного мотива предложить не смогли — тогда.

И теперь, вспоминая инцидент на чердаке, Айрис задавала себе вопрос: как она могла не видеть очевидного?

Ведь все происходило у нее перед глазами! А она ничего не видела! В памяти вспыхнула вечеринка в честь дня рождения, которая закончилась трагедией. Нет, незачем об этом думать! Эта страница давно закрыта. Забыть об этом ужасе, о расследовании, о дергающемся лице Джорджа и его налитых кровью глазах. Надо сосредоточиться на инциденте с сундуком на чердаке.


II

Он произошел примерно через полгода после смерти Розмари.

Айрис продолжала жить в доме на Элвастон-сквер. После похорон адвокат семьи Марль, пожилой аристократ с сияющей лысиной и на удивление проницательными глазами, обстоятельно поговорил с Айрис. С поразительной ясностью он объяснил ей: по завещанию Пола Беннета его состояние переходит к Розмари, а в случае ее смерти — к ее детям. Если Розмари умирает бездетной, состояние в полном объеме переходит к Айрис. Адвокат объяснил, что речь идет об очень большой сумме денег, которая будет целиком и полностью принадлежать ей по достижении двадцати одного года или при вступлении в брак.

Но прежде всего надо было определиться с местом жительства. Господин Джордж Бартон заявил, что будет счастлив, если Айрис останется жить в его доме, и предложил сестре ее отца, госпоже Дрейк, которая пребывала в стесненных обстоятельствах из-за финансовых притязаний ее сына (черная овца в семье Марль), переселиться к ним и готовить Айрис к выходам в свет. Что на это скажет сама Айрис?

Айрис с готовностью приняла предложение — как-то кардинально менять жизнь, строить новые планы ей не хотелось. Она помнила тетушку Лусиллу — симпатичный божий одуванчик, послушный чужой воле.

Вопрос был решен. Джордж Бартон трогательно опекал сестру жены и был доволен, что она остается в его доме, обращался с ней нежно, как с младшей сестренкой. Нельзя сказать, что госпожа Дрейк была вдохновляющей компаньонкой, но все желания Айрис она послушно исполняла, словно рабыня. В доме установился покой.

И вот почти через полгода Айрис поднялась на чердак и обнаружила там нечто важное.

На чердаках в доме на Элвастон-сквер хранилась всякая всячина — старая мебель, какие-то сундуки и чемоданы. Айрис поднялась туда, потому что не могла найти свой любимый старый пуловер красного цвета. Джордж просил ее не носить траурные наряды — Розмари бы этого не одобрила, считал он. Айрис знала: он прав, поэтому согласилась и продолжала носить обычную одежду, к неодобрению Лусиллы Дрейк — та была дамой старомодной и утверждала, что надо «соблюдать приличия».

Временами она и теперь носила траурную креповую повязку, хотя ее муж почил двадцать с чем-то лет назад.

Айрис знала, что отжившая свое одежда хранится в сундуке наверху. В поисках своего пуловера она наткнулась на разные позабытые штуковины, серую кофту с юбкой, гору чулок, лыжный костюм и два старых купальника.

Тут ей попался на глаза халат Розмари, который каким-то чудом уцелел — многие вещи Розмари раздали людям. Эдакий шелковый пятнистый балахон с большими карманами.

Айрис вытащила его — оказалось, халат в отличном состоянии, потом аккуратно сложила, намереваясь убрать назад в сундук. Тут под ее рукой в кармане что-то хрустнуло. Она вытянула на свет божий скомканный лист бумаги. Тут же узнала почерк Розмари, разгладила листок и стала читать.

Дорогой Леопард, неужели это правда? Не может быть... Не может... Ведь мы любим друг друга! Мы рождены друг для друга! И тебе это известно не хуже меня! Мы не можем просто попрощаться, а дальше каждый идет своей дорогой. Дорогой, ты же знаешь — это просто невозможно. Не-воз-мож-но! Мы созданы друг для друга и должны быть вместе, пока живы. Я — женщина без предрассудков, на мнение света мне плевать. Любовь — вот что для меня важнее всего на свете. Давай уедем куда-нибудь вместе и будем счастливы — я подарю тебе счастье. Как-то ты сказал: жизнь без меня для тебя — просто прах и пепел, помнишь, мой дорогой Леопард? А теперь ты спокойно пишешь, что нашим отношениям лучше положить конец и что это в моих же интересах. В моих интересах? Но я не могу жить без тебя! Мне жаль Джорджа, он неизменно добр ко мне — но он все поймет. Он захочет дать мне свободу. Какой смысл жить под одной крышей, если любви больше нет? Дорогой мой, Господь создал нас друг для друга — мне это точно известно. Мы будем самой счастливой парой на свете — но нужно решиться. Джорджу я все скажу сама — напрямую, без хождения вокруг да около, но после моего дня рождения.

Я знаю, что поступаю правильно, мой дорогой Леопард, потому что не могу жить без тебя — не могу, не могу... Как глупо, что я все это написала. Вполне хватило бы двух строчек. Просто: «Я люблю тебя и никуда не отпущу». Дорогой мой...

На этом письмо обрывалось.

Айрис застыла на месте, словно ее ударило громом. До такой степени не знать собственную сестру! Значит, у Розмари был любовник, она писала ему страстные письма и намеревалась с ним сбежать!..

Но что же произошло? Это письмо осталось неотправленным. Значит, Розмари написала другое? И что же они с этим незнакомцем решили?

(«Леопард»! Что творится в голове у влюбленных, с ума сойти! Надо же придумать такую дурость... Леопард!)

Кто же этот человек? Любил ли он Розмари так же сильно, как она его? Скорее всего. Ведь ее обаяние было беспредельным. Но из письма Розмари следовало, что ее возлюбленный предлагает «положить конец». Что за этим стояло? Осторожность? Видимо, он сказал, что им надо расстаться ради будущего Розмари. Что это «в ее интересах». Но мужчины часто говорят такое, чтобы как-то отвертеться. А на самом деле ему, кто бы он ни был, вся эта история просто наскучила? Может, для него это была лишь мимолетная интрижка? И ни о чем серьезном он вообще не помышлял? Видимо, этот незнакомец решил порвать с Розмари раз и навсегда. Но сестра этого не понимала. Она хотела получить свое любой ценой. И тоже была полна решимости...

Айрис поежилась.

Ведь она, Айрис, как говорится, ни сном ни духом! Даже не подозревала. Розмари всем довольна и счастлива, живут себе с Джорджем припеваючи, как два голубка... Какая слепота! Как она могла не заметить того, что для ее сестры составляло смысл жизни?

Но кто же этот человек?

Айрис заставила себя вернуться в прошлое, пройтись по закоулкам памяти. Поклонников и воздыхателей у Розмари хватало, они вывозили ее в свет, беспрестанно звонили. Но чтобы кто-то один пользовался особой благосклонностью... Тем не менее он существовал, а все остальные были прикрытием этого одного, единственного, кто был ей дорог. Айрис озадаченно наморщила лоб, пытаясь свои воспоминания как-то упорядочить.

В результате она выделила двоих. Наверняка «тем самым» был один из них.

Стивен Фарради? Скорее всего, именно он — Стивен Фарради. Но что в нем могла найти Розмари? Напыщенный индюк, к тому же не первой молодости. Да, говорили, что он — яркая личность. Успешный политик, метит в заместители министра, куча влиятельных друзей. Глядишь, в недалеком будущем выскочит в премьер-министры... Этим он приворожил Розмари? Вряд ли она могла любить в нем именно мужчину — холодный и самовлюбленный тип! Хотя... ведь в него была влюблена его собственная жена, она пошла за него наперекор желанию своих могущественных родителей — а он тогда был круглый ноль с политическими амбициями! И если одна женщина могла полюбить его так страстно, почему бы и не другая?

Да, скорее всего, это Стивен Фарради.

Потому что если не он, тогда — Энтони Браун.

А вот этого Айрис уже не хотелось.

Он вполне тянул на роль раба Розмари — все время у нее на побегушках, при этом как бы посмеивался над собой — мол, такова моя участь. Красивый, загорелый. Но вся эта его преданность уж слишком напоказ — все смотрите, любуйтесь. Вряд ли тут было что-то глубокое и серьезное. Странно, но после смерти Розмари он куда-то пропал. С тех пор его никто не видел.

Хотя что тут такого странного? Ведь Энтони — путешественник. Он рассказывал и про Аргентину, и Канаду, Уганду и США. Иногда Айрис казалось, что сам он — американец или канадец, хотя никакого акцента не было. Может быть, просто куда-то

уехал, и удивляться тут особенно нечему. В конце концов, его приятельницей была Розмари. Зачем ему встречаться с ее родней? Он был приятелем Розмари. Но не любовником! Нет, только не любовником! Сама эта мысль причиняла Айрис страдания...

Она еще раз взглянула на письмо в руке. Скомкала его. Надо его выбросить, сжечь...

Но что-то ее остановило. А вдруг в один прекрасный день оно пригодится...

Айрис разгладила письмо, унесла и спрятала в свою шкатулку с драгоценностями. Может быть, когда-то эта улика понадобится — показать, почему Розмари вдруг решила уйти из жизни.


Ill

«Что-нибудь еще?»

Нелепая фраза без приглашения возникла в мозгу Айрис, и губы ее сложились в кривую улыбку. Вопрос беззаботной продавщицы весьма точно отражал протекавший в ее голове мыслительный процесс.

Ведь именно это она пытается выяснить, занимаясь раскопками в шахтах своей памяти. Со своей неожиданной находкой на чердаке она как будто разобралась. Следующий вопрос: «Что-нибудь еще?» Так что же было дальше?

Джордж стал вести себя все более странно — вот что. Причем началось это давно. Какие-то мелочи часто ставили ее в тупик — и в свете вчерашнего поразившего ее разговора многое прояснилось. Невнятные фразы и действия вдруг разбежались по местам, Айрис открылся их тайный смысл.

И еще — объявился Энтони Браун. Видимо, хронологически это событие надо поставить следующим: он возник через неделю после того, как она нашла письмо. Какие же чувства она тогда испытывала? Сразу и не вспомнишь...

Розмари умерла в ноябре. В мае следующего года Айрис, под надзором Лусиллы Дрейк, стала делать первые шаги в обществе.

Потянулась череда званых обедов, чаепитий и танцевальных вечеров, но большого удовольствия эта «светская жизнь» Айрис не доставляла. Не вдохновляла, не приносила радости. И вот в конце июня, во время одной из таких скучных танцевальных вечеринок, она услышала за своей спиной голос:

— Айрис Марль, я не ошибаюсь?

Вспыхнув, она обернулась — и увидела перед собой вопрошающее загорелое лицо Энтони — Тони.

— Едва ли вы меня помните, — продолжил он, — но...

— Еще как помню, — перебила она его. — Конечно, помню!

— Замечательно. Думаю, вдруг вы меня забыли? Все-таки давно не виделись.

— Давно. Со дня рождения Розмари...

Она осеклась. Слова бездумно и весело сорвались с губ. Но тут же кровь отхлынула от щек, лицо ее обесцветилось, побледнело. Губы задрожали. Глаза в испуге распахнулись.

— Извините, ради бога, — быстро сказал Энтони Браун. — Я, идиот, вас напугал.

Айрис сглотнула.

— Не страшно.

(А ведь с того самого дня, дня рождения Розмари, дня ее самоубийства, Айрис об этом не вспоминала. Не хотела вспоминать!)

— Простите, ради бога, — повторил Энтони Браун. — Прошу вас, извините меня. Потанцуем?

Айрис кивнула. На начинавшийся танец она уже была ангажирована, но без раздумий пошла к танцевальному кругу, опираясь на руку Энтони. Она заметила, что ее партнер, розовощекий юноша со свободно болтающимся воротничком, ищет ее глазами. «Девушкам, осваивающим свет, с такими приходится мириться, — презрительно подумала она. — А приятель Розмари — это совсем другое дело».

Ее словно ударило током. Приятель Розмари. Письмо. Неужели оно было адресовано ему, человеку, с которым она сейчас танцевала? В его манере танцевать было особое кошачье изящество — вот тебе и «Леопард». Неужели он и Розмари...

— Где вы пропадали? — вопросила она, отгоняя эти мысли.

Чуть отодвинувшись, Браун внимательно взглянул на нее

сверху вниз. Улыбки не было, в голосе слышался холодок.

— Ездил... по делам.

— Понятно, — и, не удержавшись, спросила: — А зачем вернулись?

Теперь он улыбнулся. Потом игриво произнес:

— Допустим, повидать вас, Айрис Марль.

Энтони вдруг прижал ее к себе и решительно повел в танце — и она, ведомая им, поплыла во времени и пространстве. «Почему я должна его бояться, — мелькнуло у нее в голове, — ведь мне так приятно!»

С того дня Энтони вошел в ее жизнь. Они стали видеться — не реже раза в неделю. Айрис встречала его в парке, на танцевальных вечеринках, за ужином их сажали рядом.

Но в доме на Элвастон-сквер он не появлялся. Айрис обратила на это внимание не сразу — так ловко он уклонялся или просто отказывался от приглашений заехать туда.

Когда она это поняла, у нее возник вопрос: а почему? «Потому что он и Розмари...» Тут, к ее удивлению, о нем заговорил Джордж — всегда такой деликатный и обходительный.

— А кто он, этот Энтони Браун, с которым ты встречаешься? Что тебе о нем известно?

Айрис уставилась на него.

— Что известно? Да он же был приятелем Розмари!

По лицу Джорджа словно пробежала судорога. Веки дернулись. Он глухо подтвердил:

— Да, разумеется.

— Ой, прости! — воскликнула Айрис покаянно. — Зря я о ней вспомнила.

Джордж Бартон покачал головой и мягко произнес:

— Я не хочу, чтобы ее забыли. Нет, не хочу. Ведь, в конце концов, — неловко добавил он, отведя глаза в сторону, — ее имя означает именно это. Розмари — воспоминание[14], — он внимательно посмотрел на нее. — Я не хочу, Айрис, чтобы ты забыла свою сестру.

У нее перехватило дыхание.

— Я никогда ее не забуду.

— Так вот, — продолжал он, — насчет этого Энтони Брауна. Возможно, Розмари с ним дружила, но едва ли она много о нем знала. А тебе, Айрис, надо быть осторожной. Ты — очень богатая девушка.

Эти слова ее словно обожгли.

— У Тони — Энтони — своих денег хватает. В Лондоне он всегда останавливается в «Кларидже».

Джордж Бартон усмехнулся.

— Гостиница для респектабельных людей, и цена соответствующая. Тем не менее, дорогая моя, про этого человека никто ничего не знает.

— Он американец.

— Возможно. Но тогда странно, почему он никак не связан с собственным посольством. Да и у нас он не появляется.

— Не появляется. И теперь я знаю, почему. Ты же его терпеть не можешь!

Джордж покачал головой:

— Ну вот, влез не в свое дело. Извини. Просто хотел тебя вовремя предупредить. И с Лусиллой поговорю.

— С Лусиллой! — фыркнула Айрис.

— Что-нибудь не так? — заволновался Джордж. — Надеюсь, Лусилла делает все, что от нее требуется? Возит тебя по вечеринкам и так далее?

— Да, она трудится не покладая рук...

— Если тебя что-то не устраивает, сразу мне скажи, девочка. Найдем кого-то еще. Помоложе, посовременнее. Я хочу, чтобы ты радовалась жизни.

— Я и радуюсь, Джордж. Спасибо тебе.

— Ну, хорошо, — сказал он со вздохом. — От меня в этих делах мало толку, никогда вечеринками не увлекался. Но хочу, чтобы у тебя было все, чего желает душа. Экономить на тебе не собираюсь.

Вот такой он был, Джордж — мягкий, великодушный, неловкий.

Он сдержал свое «грозное» обещание и поговорил с госпожой Дрейк насчет Энтони Брауна, но, как часто бывает, момент для такой беседы оказался не самым подходящим.

Лусилла получила телеграмму от своего непутевого сына, которого боготворила, а он прекрасно знал, как сыграть на струнах материнского сердца для своей финансовой выгоды.

«Если можешь, пришли мне двести фунтов. Я в отчаянном положении. Речь идет о жизни и смерти. Виктор».

Джордж застал Лусиллу в слезах.

— Виктор у меня такой порядочный. Он знает, что я и сама не катаюсь как сыр в масле, и если просит денег, значит, по-настоящему приперло. Значит, надо. Мне так страшно — вдруг ему взбредет в голову застрелиться?

— Не взбредет, — сказал Джордж Бартон без особого сочувствия.

— Вы его не знаете. А вот я знаю душу сына — я мать. Если не выполню его просьбу, никогда себе этого не прощу. Придется продать акции — вот и деньги появятся.

Джордж вздохнул.

— Вот что, Лусилла. У меня в тех краях есть знакомые, я их попрошу все выяснить и прислать мне отчет по телеграфу. Мы выясним, что там за неприятности у вашего Виктора. Но мой вам совет — пусть выбирается из беды сам. А если спасать его всякий раз будете вы, толку из него не будет.

— Джордж, это слишком жестоко. Мальчику всегда так не везло...

Джордж решил свое мнение оставить при себе. Спорить с женщинами — какой в этом смысл?

— Я попрошу Рут немедля этим заняться, — только произнес он. — Завтра будем знать, что там приключилось.

Лусилла вроде бы успокоилась. Цифру двести потихоньку удалось снизить до пятидесяти, но уж пятьдесят фунтов она пошлет во что бы то ни стало.

Айрис знала — эту сумму Джордж выделил из своих средств, а Лусилле сказал, что продал ее акции. Щедрость Джорджа всегда приводила Айрис в восхищение, и теперь она ему об этом сказала. Его ответ был прост.

— Понимаешь, в любой семье есть черная овца. Кого-то обязательно надо пасти. А Виктора кто-то будет вызволять из беды до самой смерти.

— Но не ты же! Он тебе даже не родственник!

— Семья Розмари — моя семья.

— Ты прелесть, Джордж. А нельзя было решить эту проблему за мой счет? Ты всегда говоришь, что у меня денег куры не клюют.

Джордж широко улыбнулся.

— Пока двадцать один не стукнет — не могу. Да и после тратить на него деньги не советую. Могу тебе сказать одно: если человек шлет тебе телеграмму и говорит, что без двухсот фунтов ему конец, обычно оказывается, что ему с лихвой хватает двадцати... А еще лучше — десяти! Матушка, конечно же, готова раскошелиться, но сумму взноса всегда можно снизить — запомни это. А уж свести счеты с жизнью — на это Виктор Дрейк не отважится никогда! Люди, которые болтают о самоубийстве, никогда его не совершают.

«Никогда?» Айрис подумала о Розмари, но тут же прогнала эту мысль. Джордж, конечно, не имел в виду Розмари. Он говорил о бессовестном молодом прохвосте в Рио-де-Жанейро.

Одно хорошо, считала Айрис — Лусилла так занята своими материнскими обязательствами, что у нее просто нет времени следить за отношениями Айрис с Энтони Брауном.

Итак — «что-нибудь еще, мадам»? А еще — Джордж стал другим! И Айрис уже не могла закрывать на это глаза. Когда это началось? Что явилось причиной?

Даже теперь, оглядываясь назад, Айрис не могла точно указать момент, с которого начались эти перемены. Собственно, после смерти Розмари Джордж нередко был рассеян, невнимателен, мрачен. Он как-то сразу состарился, потяжелел. Но ведь это естественно. А вот когда его рассеянность перестала казаться естественной?

Наверное, после легкой стычки по поводу Энтони Брауна — Айрис стало казаться, что он смотрит на нее с каким-то смущенным, озадаченным видом. Потом у него появилась новая привычка — он теперь приходил с работы раньше и закрывался у себя в кабинете. Чем он там занимался? Вроде бы ничем. Однажды Айрис заглянула к нему — он сидел за столом и смотрел прямо перед собой. Джордж перевел взгляд на нее — глаза усталые, потухшие. Казалось, с ним что-то произошло, но на ее вопрос, не случилось ли что, он ответил коротким «ничего».

Шли дни, а с его лица не сходило выражение измученного заботами человека, которого явно что-то беспокоило. Никто, впрочем, не обращал на это внимания. Во всяком случае, не Айрис. Эти заботы всегда можно было списать на «бизнес».

Потом Джордж вдруг начал невпопад, без видимых причин, задавать вопросы. Тут она и стала замечать за ним какие-то «чудачества».

— Айрис, а Розмари часто с тобой разговаривала?

Айрис уставилась на него.

— Конечно, Джордж. По крайней мере... а о чем?

— Ну, о себе... о ее друзьях... о своих делах. Счастлива она или нет. В таком духе.

Она решила, что поняла причину его тоски. Наверное, до него дошли слухи о несчастной любви Розмари.

— Много она никогда не рассказывала, — произнесла Айрис, взвешивая каждое слово. — Она же вечно была чем-то занята.

— Конечно, а ты была еще ребенком. Да, знаю. Все равно, я подумал, а вдруг она тебе что-то рассказала...

И вопрошающе смотрел на нее — как пес, исполненный надежды.

Причинять Джорджу боль — этого ей не хотелось. К тому же Розмари и правда ничего ей не говорила. Айрис покачала головой.

Джордж вздохнул. Потом отрешенно сказал:

— Впрочем, какая теперь разница?

В другой раз он спросил, были ли у Розмари близкие подруги.

Айрис задумалась.

— Глория Кинг. Госпожа Этуэлл, Мейзи Этуэлл. Джин Реймонд.

— Они были достаточно близки?

— Не знаю точно.

— Ну, она могла бы с кем-то из них поделиться чем-то сокровенным?

— Трудно сказать... Вряд ли, если честно... А чем сокровенным?

Тут же она поняла, что ляпнула глупость, но еще больше ее удивил ответ Джорджа.

— Розмари никогда не говорила, что кого-то боится?

— Боится?

Айрис уставилась на Джорджа.

— Давай по-другому. У Розмари были враги?

— Среди женщин?

— Нет, я не об этом. Настоящие враги. Может, был кто-то, известный тебе, — кто держал на нее зло?

Айрис уставилась на него с откровенным недоумением. Джорджу даже стало неловко, он покраснел и пробормотал:

— Звучит глупо, сам знаю. Как какая-то мелодрама, но на всякий случай решил спросить.

Еще через пару дней он начал расспросы насчет семейства Фарради. Часто ли Розмари их видела?

Айрис затруднилась с ответом.

— Даже не знаю, Джордж, честное слово.

— Она про них что-нибудь рассказывала?

— Пожалуй, нет.

— Но у них были теплые отношения?

— Вообще-то, Розмари интересовалась политикой.

— Да. Когда познакомилась с Фарради в Швейцарии. До этого ей на политику было чихать.

— Верно. Думаю, политикой она стала интересоваться благодаря Стивену Фарради. Он давал ей какие-то статьи, журналы.

— А как к этому относилась Сандра Фарради? — спросил Джордж.

— К чему?

— К тому, что ее муж дает Розмари какие-то статьи.

— Не знаю, — ответила Айрис с чувством неловкости.

— Она ведь очень себе на уме. Холодна, сдержанна. Но вроде бы страстно любит мужа. Она не из тех, кому понравится, что ее муж водит дружбу с другой женщиной.

— Наверное.

— Как у Розмари складывались отношения с женой Фарради?

Айрис задумалась.

— Да никак. Розмари над Сандрой посмеивалась. Мол, женщина-политик, чучело с опилками, эдакая лошадка с карусели (кстати, есть в ней что-то лошадиное). Розмари еще говорила: «Ее проткнуть — опилки высыплются».

Джордж хмыкнул. Потом спросил:

— С Энтони Брауном все еще встречаешься?

— Да, часто.

В голосе Айрис прозвучал холодок, но повторять свое предупреждение Джордж не стал. Наоборот, проявил к этой теме интерес.

— Болтается по белу свету, да? Наверное, веселая у него жизнь? Он что-нибудь о себе рассказывает?

— Не особенно. Много ездит, это точно.

— Бизнес?

— Видимо, да.

— А что у него за бизнес?

— Понятия не имею.

— По-моему, это как-то связано с торговлей оружием?

— Никогда про это не говорил.

— Про мои расспросы ты ему не говори. Просто любопытно. Прошлой осенью он много общался с Дьюсбери, а тот председатель компании «Юнайтед армз»... А с Энтони Брауном Розмари виделась часто?

— Ну... да.

— Но знакомы они были недолго, да и познакомились более или менее случайно? Он сопровождал ее на танцах, да?

— Да.

— Вообще-то я удивился, когда она захотела пригласить его на день рождения. Не думал, что они близкие друзья.

— Он очень хорошо танцует... — вставила Айрис.

— Да, разумеется.

Сама того не желая, она позволила воспоминаниям того вечера возникнуть в памяти. Круглый стол в ресторане «Люксембург», приглушенный свет, цветы. Оркестр без передышки играет танцевальную музыку. Вокруг стола семь человек: она, Энтони Браун, Розмари, Стивен Фарради, Рут Лессинг, Джордж, справа от него — жена Стивена Фарради, Александра Фарради: светлые прямые волосы, дугообразные ноздри, громкий голос высокомерной женщины. Веселая была вечеринка... или нет?

И в центре внимания — Розмари... Нет, лучше не вспоминать. А она, Айрис, сидела рядом с Тони, тогда они по-настоящему и познакомились. До этого она слышала его имя — так, сопровождающее лицо на танцах, он встречал Розмари у выхода из дома и доводил до такси.

Тони...

Вздрогнув, она словно очнулась. Джордж повторил свой вопрос.

— Странно, что вскоре он исчез. Куда отправился, не знаешь?

Без большой уверенности в голосе она ответила:

— Кажется, на Цейлон или в Индию.

— В тот вечер он ничего об этом не говорил?

— Зачем ему об этом говорить? — возмутилась Айрис. — И вообще, надо ли нам обсуждать тот вечер?

Лицо Джорджа пошло красными пятнами.

— Нет, малыш, конечно, нет. Извини. Кстати, пригласи Брауна на ужин. Я бы хотел с ним снова встретиться.

К этому предложению Айрис отнеслась с энтузиазмом. Джордж потихоньку приходит в себя. Приглашение было передано и принято, но в последнюю минуту Энтони пришлось ехать по делам на север, и нанести им визит он не смог.

Однажды в конце июля Джордж изрядно удивил и Лусиллу, и Айрис: оказалось, он купил загородный дом.

— Купил дом! — воскликнула потрясенная Айрис. — Мы же собирались снять дом в Горинге на два месяца?

— Лучше жить в собственном доме, разве нет? На выходные туда можно будет ездить круглый год.

— А где это? У реки?

— Не совсем. Вернее, совсем не у реки. Это в Сассексе, возле Марлингема. Местечко называется Литтл-Прайорз. Двенадцать акров, небольшой георгианский[15] дом.

— Ты его купил, даже не посоветовавшись с нами?

— Надо было действовать быстро. Он только что появился на рынке. Вот я и подсуетился.

— Там, наверное, много работы и переделок? — предположила госпожа Дрейк.

— Ерунда, — отмахнулся Джордж. — Рут уже со всем разобралась.

Эту информацию они встретили уважительным молчанием. Рут Лессинг, всемогущая секретарша Джорджа. С одной стороны, она практически была членом семьи, с другой — целым ведомством. Видная дама, всегда в строгих черно-белых туалетах, исключительно деловитая и тактичная... От Розмари частенько можно было услышать: «Давайте поручим это Рут. Она просто чудо. Пусть этим займется Рут».

Руки мисс Лессинг были наделены какой-то особой силой — сглаживали все острые углы. Приятная, улыбчивая, при этом умеющая держать дистанцию, она могла преодолеть любое препятствие. Она управляла делами Джорджа и, как подозревали многие, им самим. Он ее очень ценил и полностью полагался на ее мнение. Могло показаться, что собственных потребностей или желаний у нее просто нет.

Но в данном случае Лусилла Дрейк позволила себе выказать раздражение.

— Дорогой Джордж, никто в способностях Рут не сомневается, но... в семье есть женщины, и подобрать цветовую гамму для своей комнаты они хотели бы сами! Надо было спросить мнение Айрис! О себе уж и не говорю. Я — не в счет. Но об Айрис надо было подумать.

Джорджу стало стыдно.

— Я хотел сделать сюрприз.

Лусилла принужденно улыбнулась.

— Джордж, вы мальчишка!

— Цветовая гамма, — сказала Айрис, — меня мало беспокоит. Я вполне полагаюсь на вкус Рут. Она — человек толковый. Но что мы там будем делать? Теннисный корт там есть?

— Есть, а в шести милях — поле для гольфа, да и до моря всего четырнадцать миль. Мало этого — у нас будут соседи. Если на новом месте кого-то знаешь, это всегда хорошо.

— Что за соседи? — резко спросила Айрис.

— Фарради, — ответил Джордж, не глядя ей в глаза. — До них через парк — полторы мили.

Айрис уставилась на него. И вскоре пришла к простому выводу: вся эта многоходовая комбинация с покупкой и ремонтом загородного дома преследовала одну цель — Джордж хотел сблизиться со Стивеном и Сандрой Фарради. Соседи за городом, чьи земли граничат друг с другом, не сблизиться просто не могут. В противном случае — открытая враждебность!

Но зачем? Откуда такой назойливый интерес к Фарради? Идти на такие затраты — ради чего?

Может быть, Джордж подозревает, что Розмари со Стивеном Фарради связывало нечто большее, чем простая дружба? И вся эта история — диковинное проявление посмертной ревности? Нет, это чересчур, ни в какие ворота не лезет.

Но чего тогда Джордж хотел от четы Фарради? И зачем постоянно забрасывал ее, Айрис, этими странными вопросами? Последнее время с Джорджем явно что-то происходило, но что? Сидит по вечерам с отрешенным видом... У Лусиллы было простое объяснение: ищет смысл жизни с помощью вина. Лусилла — вполне в ее духе!

Нет, с Джорджем происходило что-то странное. Вспышки возбуждения чередовались с полной апатией — он словно впадал в кому.

Большую часть августа они провели за городом, в Литтл-Прайорз. Жуткий дом! Айрис поежилась. Как она его ненавидела! Солидный, ладный, прекрасно обставленный, с украшениями (Рут Лессинг снова оказалась на высоте). При этом — удивительное дело — пугающе пустой. Они не жили в этом доме, они его занимали. Как солдаты на войне занимают какой-нибудь наблюдательный пункт.

Свою лепту в общую жуть вносила и череда обычных летних событий. Гости по субботам и воскресеньям, теннис, вечерние застолья у Фарради. Сандра Фарради была само очарование — идеальное отношение к соседям, по сути, ставшим друзьями. Она показывала им окрестности, рассказывала Джорджу и Айрис о лошадях, была мила и вежлива, выказывала уважение Лусилле с учетом ее возраста. Но что при этом скрывалось за бледной улыбающейся маской — этого не знал никто. Не женщина, а сфинкс.

Стивена они видели меньше. Он все время был занят, часто уезжал по каким-то политическим делам. Айрис была уверена — он специально делает все возможное, чтобы появляться в Литтл-Прайорз как можно реже.

Так прошли август и сентябрь. Наступил октябрь — пора возвращаться в Лондон.

Айрис вздохнула с облегчением. Хочется верить, что с возвращением Джордж наконец-то придет в норму.

И вот вчера, ночной порой, ее разбудил легкий стук в дверь. Айрис зажгла свет, посмотрела на часы. Всего час ночи. Спать она легла в половине одиннадцатого и думала, что спала гораздо больше.

Айрис накинула халат и подошла к двери. Лучше просто открыть дверь, чем кричать: «Войдите».

Перед ней стоял Джордж. Видно, что слать он не ложился, был в уличной одежде. Дыхание было неровным, на лице — тревожная синева.

— Идем в кабинет, Айрис, — пригласил он. — Надо поговорить. Мне нужно с кем-то поговорить.

Полусонная, плохо понимая, что происходит, она покорно пошла за ним.

В кабинете он указал ей на кресло напротив его стола, закрыл дверь. Пододвинул к ней пачку сигарет, вытащил одну для себя, дрожащими руками зажег спичку — со второй или третьей попытки.

— Что-нибудь случилось? — спросила Айрис.

Она не на шутку встревожилась. Выглядел он ужасно.

Джордж заговорил — казалось, он задыхается после долгого бега.

— Не могу больше держать это в себе. Надо с кем-то поделиться. Ты должна сказать мне, что об этом думаешь... правда ли это., возможно ли...

— О чем ты, Джордж?

— Наверняка ты что-то заметила, что-то видела. Не может быть, чтобы она ничего не сказала. Должна быть причина.

Айрис внимательно посмотрела на него. Он провел рукой по лбу.

— Вижу — ты не понимаешь, о чем я говорю. Не пугайся, девочка. Ты должна мне помочь. Должна вспомнить все, до последней мелочи. Знаю, я говорю бессвязно, но через минуту ты все поймешь — когда увидишь письма.

Он отпер один из боковых ящиков стола и извлек оттуда два листа бумаги. Тусклая и неприметная голубая бумага, на ней что-то напечатано мелким шрифтом.

— Прочитай, — велел Джордж.

Айрис взглянула на первый лист. Написанное там было совершенно очевидным и не оставляло места для толкований:


ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ВАША ЖЕНА СОВЕРШИЛА САМОУБИЙСТВО. ЭТО НЕ ТАК. ЕЕ УБИЛИ.


Второй листок гласил:


ВАША ЖЕНА РОЗМАРИ УШЛА ИЗ ЖИЗНИ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ. ОНА БЫЛА УБИТА.


Айрис, не в силах оторвать глаз от страшных строк, услышала голос Джорджа:

— Письма пришли месяца три назад. Сначала я решил, что это шутка — жестокая, мерзкая, но шутка. Но потом я стал размышлять. Зачем Розмари было лишать себя жизни?

— Депрессия после гриппа, — вымолвила Айрис чужим голосом.

— Да, но если разобраться, причина не ахти какая серьезная. Мало ли кто болеет гриппом, а потом страдает от депрессии — и что?

— Может быть, — выдавила из себя Айрис, — она была несчастлива?

— Вполне возможно, — Джордж спокойно обдумал слова Айрис. — Но чтобы Розмари свела счеты с жизнью, потому что была несчастлива — едва ли. Она могла говорить о самоубийстве, но решиться на него — сильно сомневаюсь.

— И все-таки решилась, Джордж! Какое еще есть объяснение? Ведь у нее это вещество в сумочке нашли!

— Знаю. Вроде бы все сходится. Но после этого, — он постучал пальцем по анонимным письмам, — я прокручиваю события в памяти снова и снова. И чем больше о них думаю, тем больше убеждаюсь: что-то здесь не так. Поэтому я и задавал тебе вопросы: насчет Розмари, ее возможных врагов. Не было ли впечатления, что она кого-то боится. Ведь у того, кто ее убил, была веская причина...

— Джордж, ты сошел с ума...

— Иногда мне и самому так кажется. А иногда чувствую — мои опасения верны. Я обязан все выяснить. Докопаться до истины. И ты, Айрис, должна мне помочь. Подумай как следует. Вспомни. Да, именно — вспомни. Вспомни все события того вечера. Ведь если ее убили, это значит, что убийца в тот вечер был за нашим столом. Ты это понимаешь?

Да, это было ей понятно. Воспоминания о том вечере уже не отодвинешь в сторону, не упрячешь подальше. Надо все вспомнить. Музыка, барабанная дробь, приглушенный свет, кабаре, а когда свет снова зажегся — Розмари лежит, распростершись на столе, посиневшее лицо искривлено гримасой...

Айрис вздрогнула. Ей стало страшно, очень страшно.

Надо вернуться в мыслях к тому вечеру — и вспомнить.

Розмари — это ведь воспоминание.

Значит, придется вспоминать.

 Глава 2РУТ ЛЕССИНГ

У Рут Лессинг, чей день был полон бесконечных забот, выдалась свободная минутка — и она предалась воспоминаниям о жене своего босса, Розмари Бартон.

Розмари она сильно недолюбливала. Сама не подозревала, до чего сильно, пока впервые не встретилась ноябрьским утром с Виктором Дрейком.

С того разговора с Виктором все и началось, оттуда и потянулась цепочка событий. Раньше она, может быть, что-то и подозревала, о чем-то думала, но как-то мимоходом, по касательной — у нее не было фактов.

Джорджу Бартону она была предана всей душой. Так было всегда. Когда Рут пришла к нему впервые — спокойная, уверенная в себе двадцатитрехлетняя женщина, — она сразу поняла, что его нужно взять под крыло. Что Рут и сделала. Экономила ему время, деньги, ограждала его от хлопот. Подбирала ему друзей, находила подходящие развлечения. Ограждала от сомнительных и авантюрных сделок, порой подталкивала к рискованным действиям, но в пределах разумного. За все годы их сотрудничества у Джорджа ни разу не возник повод усомниться в ее преданности, предупредительности, полной самостоятельности. Ему явно нравился и ее внешний вид: блестящие, аккуратно причесанные темные волосы, костюмы на заказ, накрахмаленные блузки, серьги-жемчужинки в изящной формы ушах, в меру напудренное лицо, сдержанно-розоватая помада.

Рут, как ему казалось, была безупречна. Ему нравилось, что она отстранена и деловита, никаких показных чувств, никакой фамильярности. В итоге Джордж часто делился с ней своими личными делами; она внимательно слушала и всегда находила нужные слова, давая какой-то совет.

А вот к его вступлению в брак Рут никакого отношения не имела. Его выбор она не одобряла. Но пришлось смириться, и она оказала бесценную помощь в организации свадьбы, освободив госпожу Марль от множества обязательств. На какое-то время после свадьбы отношения Рут со своим боссом стали менее доверительными. Только служебные дела — ничего больше. И Джордж многое оставлял на ее усмотрение.

Вскоре о ее способностях прознала Розмари: мол, секретарша Джорджа мисс Лессинг может решить любую проблему. При этом мисс Лессинг всегда светится улыбкой, вежлива и обходительна.

Джордж, Розмари и Айрис звали ее Рут и часто приглашали ее пообедать в Элвастон-сквер. Ей было уже двадцать девять, но выглядела она точно так же, как в двадцать три.

Ее диалоги с боссом никогда не затрагивали интимные сферы, но она прекрасно улавливала малейшую перемену в его настроении. Он был полон восхищения на первом этапе семейной жизни, потом состояние восторга переплавилось в нечто иное, трудно поддающееся описанию. Он стал невнимателен к мелочам, но Рут проявляла предусмотрительность, и дела шли своим чередом.

Рассеянности Джорджа она словно и не замечала. И он за это был ей благодарен.

И вот ноябрьским утром он заговорил с ней о Викторе Дрейке.

— Рут, хочу дать вам не очень приятное задание.

Она вопросительно взглянула на него. Естественно, она все сделает. А как иначе?

— В каждой семье есть своя черная овца, — сказал Джордж.

Она понимающе кивнула.

— Речь идет о двоюродном брате жены — вот уж, действительно, червивое яблоко. Он практически разорил свою матушку — добрая душа, но любовь к сыну затмила ей разум. Ради него она продала почти все свои акции, которых и так кот наплакал. Он начал карьеру с того, что подделал чек в Оксфорде. Дело удалось замять, с тех пор его носит по белу свету — и все без толку.

Рут внимала без особого интереса. Этот тип мужчины был ей знаком. Такие выращивают апельсины, открывают птицефермы, едут в поисках счастья в Австралию, работают на холодильных установках для мороженого мяса в Новой Зеландии.

И ничего у них не клеится, нигде они не задерживаются надолго и всегда профукивают кем-то вложенные в них деньги. В общем, эта публика Рут мало интересовала. Она отдавала предпочтение людям успешным.

— Он сейчас в Лондоне и, как выяснилось, серьезно докучает моей жене. Последний раз она его видела, когда ходила в школу, но этот располагающий к себе негодяй пытается вытянуть из нее деньги, а с этим я мириться не собираюсь. На сегодня в полдень я назначил ему встречу в его гостинице. На эту встречу прошу поехать вас. Сам я даже общаться с ним не хочу. Мы с ним никогда не встречались, о чем я совершенно не жалею; от встреч с ним хочу избавить и Розмари. Думаю, вопрос можно решить исключительно по-деловому, если действовать через третье лицо.

— Да, так оно всегда надежнее. И в чем, собственно, вопрос?

— Сто фунтов наличными и билет в Буэнос-Айрес. Деньги он получит на борту судна.

Рут улыбнулась.

— Понятно. Хотите знать с гарантией, что он благополучно уплыл.

— Вижу, вы все понимаете.

— Случай-то рядовой, — сказала она равнодушно.

— Да, типаж вполне известный, — Джордж помедлил. — Вам эта просьба не стоит поперек горла?

— Нет, конечно, — Рут даже удивилась. — Не сомневайтесь, уж как-нибудь справлюсь.

— Вы справитесь с чем угодно.

— А что с билетом? Как, кстати, его зовут?

— Виктор Дрейк. Вот билет. Я вчера позвонил в судоходную компанию. «Сан-Кристобаль» отплывает из Тилбери завтра.

Рут взяла билет, проверила дату и убрала в сумочку.

— Все ясно. Будет сделано. Завтра в полдень? Адрес?

— Отель «Руперт», возле Рассел-сквер.

Она записала в книжечку.

— Рут, дорогая, не представляю, что бы я без вас делал... — Джордж нежно положил руку ей на плечо, подобный жест он позволил себе впервые. — Вы ведь моя правая рука, мое второе «я».

Она вспыхнула от удовольствия.

— Я никогда об этом не говорил, словно все, что вы для меня делаете, само собой разумеется... но это не так. Я полагаюсь на вас буквально во всем. Во всем, — повторил он. — Для меня вы — самый добрый, дорогой и полезный человек в мире!

Чтобы скрыть удовольствие и смущение от услышанного, Рут рассмеялась:

— Так вы меня испортите.

— Я вполне серьезно. Вы — мотор моей компании. Без вас все бы остановилось.

Рут отправилась в путь, окрыленная его теплыми словами. С этим чувством она и вошла в гостиницу «Руперт».

Предстоящая миссия ее ничуть не смущала. Рут знала: эта задача ей вполне по плечу. Разные бедолаги со своими невзгодами не вызывали у нее жалости. И переживать по поводу Виктора Дрейка она не будет, выполнит поручение босса — и все.

Он оказался именно таким, каким она его себе и представляла, но чисто внешне — весьма привлекательным. Суть его она определила безошибочно: прохиндей и проныра. Расчетливый и хладнокровный, с виду благодушный, но коварный изнутри. Однако Рут не учла одну важную деталь — этот человек был опытным психологом и читал чужие души, как по писаному, умел легко сыграть на чувствах. Не исключено, что она переоценила и свои возможности — мол, как-нибудь устоим перед его обаянием. А тип был обаятельный.

Виктор встретил ее с восторженным удивлением.

— Вы эмиссар Джорджа? Какая прелесть! Вот это сюрприз!

Сухим и ровным голосом Рут изложила условия Джорджа.

Виктор принял их самым добродушным образом.

— Сто фунтов? Совсем неплохо. Старина Джордж! Я бы согласился и на шестьдесят — но вы ему об этом не говорите! Условия: «не беспокоить красотку кузину Розмари, никакого пагубного влияния на невинную кузину Айрис, не ставить в нелепое положение весьма достойного Джорджа». Принимается по всем пунктам! Кто помашет мне ручкой, когда «Сан-Кристобаль» пустится в плавание? Вы, дорогая мисс Лессинг? Чудесно.

Виктор сморщил нос, сочувственно подмигнул ей темными глазами. Лицо загорелое, узкое, что-то от тореадора — романтический образ! Женщинам он нравился и прекрасно это знал!

— Вы на службе у Бартона давно, мисс Лессинг?

— Шесть лет.

— И, конечно, без вас он — никуда! Я все про это знаю. Да и про вас, мисс Лессинг, тоже.

— Интересно, откуда? — резко спросила Рут.

Виктор ухмыльнулся.

— От Розмари.

— Розмари? Но...

— Именно. Беспокоить ее я больше не буду, как договорились. Она и так ко мне с добрым сердцем и сочувствием. Выделила мне сотню, честно говоря.

— То есть, вы...

Рут осеклась, а Виктор засмеялся, причем заразительно. Рут не удержалась и засмеялась тоже.

— Как нехорошо, господин Дрейк.

— Я дармоед, каких еще поискать. Навыки вымогательства доведены до совершенства. Матушка, к примеру, всегда протянет руку помощи, стоит мне прислать телеграмму и сказать, что я на грани самоубийства.

— И вам не стыдно?

— Вообще я отношусь к себе с крайним неодобрением. Совершенно недостойный тип, мисс Лессинг. Просто хочу вам показать, до какой степени недостойный.

— Зачем? — полюбопытствовала она.

— Сам не знаю. Вы не похожи на остальных. Моя обычная техника с вами не пройдет. У вас такие умные глаза, вас не проведешь. «Не столько грешник он, сколь жертва он греха»[16] — с вами этот вариант не пройдет. Вы не из жалостливых.

В лице ее появилась жесткость.

— Жалость я презираю.

— Вопреки вашему имени? Вы ведь Рут? А Руфь — это верная подруга... Забавно. А вы, значит, безжалостная.

— Слабости, — заметила она, — я не сочувствую.

— С чего вы взяли, что я слабак? Ошибаетесь, дорогая. Злодей, плут — куда ни шло. Но у меня есть смягчающее обстоятельство.

Она поджала губы. Сейчас начнет оправдываться.

— Какое?

— Я умею получать от жизни удовольствие. Да-да, — кивнул он, — и даже очень большое. Я поколесил по свету, Рут. Чем только ни занимался... Был актером, продавцом в лавке, официантом, разнорабочим, носильщиком, администратором в цирке! Был простым матросом на грузовом судне. Даже баллотировался в президенты одной южноамериканской державы! Могу также сказать, чего я не делал никогда: никогда не вкалывал и никогда за себя не платил.

И, взглянув на нее, он рассмеялся. Казалось бы, отъявленный мерзавец. Но от Виктора Дрейка исходила какая-то дьявольская сила. И зло каким-то диковинным образом оборачивалось забавой. Он взглянул на нее так, словно видел ее насквозь, читал все ее мысли.

— Не стоит обливать меня презрением, Рут! Ваши нравственные устои не такие прочные, уверяю вас! Кредо вашей жизни — это успех. Вы из тех девушек, которые выходят замуж за своего босса. И вы бы с Джорджем были отличной парой. А он спелся с этой пустышкой Розмари... Ему надо было жениться на вас. Он бы от этого только выиграл, и немало.

— Может, обойдемся без оскорблений?

— Розмари всегда была дурочкой, была и есть. Хорошенькая, спору нет, но тупее кролика. Мужчины на таких падки, но терпеть ее рядом всю жизнь — увольте. А вы — это совсем другое дело. Господи, если кто-то вас полюбит, он не будет скучать никогда.

Виктор попал в точку. Рут воскликнула с неожиданной откровенностью:

— «Если»! Но он меня не полюбил!

— В смысле, Джордж? Ошибаетесь, Рут. Если что-то случится с Розмари, Джордж придет к вам на следующий день.

(Да, именно эта фраза. С нее все и началось.)

— Вы знаете это не хуже меня, — добавил Виктор, внимательно глядя на нее.

(Рука Джорджа на ее плече, его мягкий и теплый голос... Так оно и есть. Она ему нужна, он целиком на нее полагается...)

— Вам не хватает уверенности в себе, милая барышня, — добавил Виктор негромко. — Между тем вы легко сможете обвести Джорджа вокруг пальца. А что Розмари? Глупышка и пустышка.

«Он прав, — подумала Рут. — Не будь Розмари, я легко убедила бы его на мне жениться. И ему было бы со мной хорошо. Я бы все для него делала».

Ее словно окатило волной гнева — какая несправедливость! Виктор Дрейк не без удовольствия наблюдал за ней. Ему нравилось наводить людей на какие-то мысли. Или, как в данном случае, делать тайные мысли явными...

Да, с этого все и началось, со случайной встречи с человеком, который на следующий день отправлялся на другой конец света.

На работу Рут вернулась другим человеком, хотя в ее внешнем облике или манере поведения для стороннего глаза не изменилось ничего.

Через некоторое время ей позвонила Розмари Бартон.

— Господин Бартон на обеде. Что-то передать?

— Рут, это вы? Этот ужасный полковник Рейс прислал телеграмму — приехать к моей вечеринке он не успеет. Спросите Джорджа — кого он пригласит вместо Рейса? Нам ведь нужна замена. Женщин будет четверо: кошечка Айрис, Сандра Фарради... а кто же у нас четвертый? Забыла.

— Если не ошибаюсь — я. Вы сами меня любезно пригласили.

— Господи, конечно! Как я могла забыть вас!

Розмари звонко рассмеялась. Она не видела, как к щекам Рут Лессинг прилила кровь, как проступили желваки на скулах.

Да, она была приглашена на вечеринку Розмари — в порядке одолжения. Чтобы потрафить Джорджу. «Ну, давай пригласим эту твою Рут Лессинг. Ей будет приятно, а пользы от нее много. Да и выглядит она сносно».

В эту минуту Рут поняла, что ненавидит Розмари Бартон. Ненавидит за ее богатство, красоту, легковесность и отсутствие мозгов. Розмари не надо каждый день тянуть лямку в конторе, ей все радости жизни приносят на блюдечке с золотой каемочкой. Интрижки, преданный муж, и не надо работать, строить планы...

Мерзкая цаца, высокомерная безмозглая дрянь, даром что красотка...

«Чтоб ты сдохла», — негромко сказала Рут Лессинг отключившейся телефонной трубке.

Собственные слова испугали ее. Такое на нее было совсем не похоже. Бурные приступы ярости были ей совершенно несвойственны, ее всегда отличали хладнокровие, спокойствие и четкость.

«Что со мной?» — спросила она себя.

В тот день Рут Лессинг прониклась ненавистью к Розмари Бартон. И теперь, год спустя, она продолжала ее ненавидеть.

Наверное, когда-нибудь она сможет выкинуть Розмари Бартон из головы. Но пока этот день не наступил.

Она заставила себя вспомнить те ноябрьские дни. Вот она сидит и смотрит на телефон, а в сердце закипает ненависть...

Потом своим приятным и спокойным голосом Рут передала Джорджу суть звонка Розмари. Наверное, добавила она, раз такое дело, ей идти на вечеринку нет смысла. Пусть гости будут разбиты на пары. Но Джордж и слышать этого не хотел!

Наутро после отплытия «Сан-Кристобаля» Рут пришла к боссу с отчетом. Тот выслушал ее с чувством облегчения и благодарности.

— В общем, мы его сплавили?

— Да. Я передала ему деньги, и в ту же минуту убрали трап. — Помедлив, она добавила: — Когда судно отходило от пирса, он помахал рукой и крикнул: «Джорджу привет и поцелуи, передайте ему, что сегодня я выпью за его здоровье».

— Наглец! — воскликнул Джордж. Потом проявил любопытство: — Что вы о нем думаете, Рут?

Голосом, лишенным всяких модуляций, она ответила:

— Как я и предполагала. Слабак.

И Джордж ничего не увидел, ничего не заметил!

«Зачем вы меня к нему послали? — едва не вскрикнула она. Неужели не знали, что он может со мной сделать? Благодаря вам я со вчерашнего дня — другой человек! И теперь я для вас опасна, понимаете? Я сама не знаю, что могу выкинуть!»

Но вслух она сказала совсем другое, обычным деловым тоном:

— Насчет письма из Сан-Паулу...

Компетентная и толковая секретарша...

Прошло еще пять дней.

И наступил день рождения Розмари.

На работе без происшествий, поход к парикмахеру, примерка нового черного платья, искусное нанесение макияжа. Рут смотрит в зеркало — и сама себя не узнает. Побледневшая, настроенная решительно, озлобленная...

Виктор Дрейк был прав. Жалость ей неведома.

И потом, когда она смотрела на посиневшее искаженное гримасой лицо Розмари Бартон по ту сторону стола, жалости тоже не было.

А теперь, одиннадцать месяцев спустя, от мыслей о Розмари Бартон ей вдруг стало страшно...

 Глава 3ЭНТОНИ БРАУН

Хмуро глядя в пространство, Энтони Браун вспоминал Розмари Бартон.

Это каким надо было быть идиотом, чтобы с такой связаться! Хотя на эту удочку клюнет любой мужчина! Красотка, что говорить! В тот вечер в Дорчестере он не мог от нее глаз оторвать. Прямо райская услада, хотя мозгов кот наплакал.

Короче, он на нее «запал». Сколько энергии потратил, чтобы через кого-то с ней познакомиться! Непростительное поведение — ведь ему надо было заниматься делом! В самом деле — он поселился в «Кпаридже» не для того, чтобы развлекаться!

Но Розмари Бартон была хороша — тут кто хочешь о работе забудет. А теперь проклинай собственную глупость — вот угораздило!

К счастью, особенно сожалеть было не о чем.

Стоило Розмари заговорить, ее очарование слегка поблекло. Превосходные степени отпали. Ни о какой любви, даже о влюбленности, не могло быть и речи. Хорошо провести время — это да, но и только.

Что ж, удовольствие от общения он получил. Розмари тоже. Танцевала она как ангел, и где бы они потом ни появлялись, он видел, с каким восхищением смотрят на нее мужчины. Конечно, это было лестно. Если при этом она молчала. Энтони потом благодарил звезды за то, что не подсунули ему ее в жены. Фигурка, смазливая мордашка — это замечательно, а что дальше? Она даже слушать не умела. Таких из всех рассказов интересует один: изволь за завтраком каждое утро напоминать ей, как страстно ее любишь!

Сейчас, конечно, легко говорить. А ведь втюрился в нее, так? Вовсю ее обхаживал: названивал, выводил в свет, вел в танце, целовал в такси... То есть выглядел полным идиотом — вплоть до того страшного, невероятного дня.

Розмари возникла перед его мысленным взором: волнистая прядь каштановых волос закрывает ухо, сквозь прикрытые ресницы поблескивают темно-синие глаза. Нежные яркие губы скривились в легкой гримаске.

— Энтони Браун! Красивое имя!

— С глубокими корнями, говорит о респектабельности. При дворе Генриха Восьмого управляющим служил Энтони Браун.

— Небось ваш предок?

— Готов поклясться, что да.

— Лучше не надо.

Он приподнял брови.

— Я родился в британской колонии.

— Не в Италии?

— А-а, — он засмеялся. — Намекаете на мою оливковую кожу? У меня мама — испанка.

— Тогда понятно.

— Что понятно?

— Много чего, господин Энтони Браун.

— Вижу, мое имя вам понравилось.

— Я так прямо и сказала. Красивое имя.

И тут же, словно нанесла внезапный удар из засады:

— Куда красивее, чем Тони Морелли.

Ему показалось, что он ослышался. Не может быть! Откуда? Он схватил ее за руку. Схватил так грубо, что она отшатнулась, поморщившись.

— Вы что! Больно!

— Откуда вам известно это имя?

Хриплый голос звучал угрожающе.

Она засмеялась, довольная произведенным эффектом. Ну не дурочка?

— Кто вам его назвал?

— Человек, который вас узнал.

— Кто он? Это очень серьезно, Розмари. Мне нужно знать. Она искоса взглянула на него.

— Мой двоюродный брат, Виктор Дрейк. У него дурная репутация.

— Никогда о таком не слышал.

— Едва ли вы знали его под этим именем. Не хотел порочить доброе имя семьи.

— Понимаю, — с расстановкой произнес Энтони. — Это было... в тюрьме?

— Да. Я тут делала Виктору выговор — мол, что же он нас всех позорит. Ему, понятное дело, на это плевать. Но вдруг он улыбнулся и сказал: «Ты, моя дорогая, сама не очень разборчива в выборе знакомых. Видел я, как ты отплясывала с бывшей тюремной пташкой — одним из твоих лучших друзей. Он представляется как Энтони Браун, а в каталажке его звали Тони Морелли».

— Надо возобновить знакомство с этим другом молодости, — сказал Энтони беззаботно. — Тюремные связи — штука ценная.

Розмари покачала головой:

— Поздно. Его спровадили в Южную Америку. Уплыл вчера.

— Ясно, — Энтони вздохнул с облегчением. — То есть, кроме вас, о моей страшной тайне не знает никто?

Она кивнула.

— Так и быть, никому не скажу.

— Да уж, пожалуйста, — в голосе его зазвучала сталь. — Розмари, это может плохо кончиться. Вы же не хотите, чтобы ваше кукольное личико изрезали ножичком? Есть люди, которым ничего не стоит взять и испортить женскую красоту. А можно и на несчастный случай нарваться. Такое бывает не только в книжках и кино. Бывает и в самой обычной жизни.

— Вы мне угрожаете, Тони?

— Предупреждаю.

Как она отнеслась к этому предупреждению? Поняла ли, что он совсем не шутит? Эх, дурочка. Хорошенькая головка, да с мозгами туго. Где гарантия, что свой ротик она будет держать на замке? Надо вбить ей в голову — болтать об этом опасно.

— Забудьте, что слышали это имя — Тони Морелли. Понимаете?

— Да у меня нет никаких комплексов, Тони. Я — человек широких взглядов. Это же так здорово — повстречаться с преступником. Так что стыдиться вам нечего.

Ну не кретинка ли? Энтони окинул ее холодным взглядом. В тот момент еще подумалось: «Как я мог увлечься этой пустышкой?» Он никогда не был терпимым к глупцам — даже женского рода. Даже с симпатичными мордашками.

— Забудьте о Тони Морелли, — сказал он твердо. — Я говорю серьезно. Не произносите впредь это имя.

Придется уезжать. Выбора нет. Полагаться на то, что она будет молчать, нельзя. Захочет сболтнуть — сболтнет.

Розмари улыбнулась ему очаровательной улыбкой, но он остался холоден.

— Ну, что вы такой сердитый? Свозите меня на той неделе потанцевать.

— Меня на той неделе не будет. Я уезжаю.

— Только после моего дня рождения. Вы же меня не подведете? Я на вас рассчитываю. Даже не думайте отказываться. Меня этот грипп и так замучил, до сих пор в себя не пришла Мне нельзя огорчаться. Так что приходите.

Он мог проявить настойчивость. Мог махнуть на нее рукой — и уехать тут же.

Но вдруг через открытую дверь увидел — по ступенькам спускается Айрис. Айрис — само изящество, стройная, бледное лицо, темные волосы, серые глаза. Красотой она уступала Розмари, зато была личностью, какой Розмари не будет никогда.

В эту секунду Энтони возненавидел себя: как он мог клюнуть, хоть и в малой степени, на чисто физическую красоту Розмари? Так подумал Ромео о Розалине, когда впервые увидел Джульетту.

На Энтони Брауна словно снизошло озарение.

И он сказал себе, что выбирает совершенно иной путь.

 Глава 4СТИВЕН ФАРРАДИ

Стивен Фарради думал о Розмари — с невероятным изумлением, какое всегда будил в нем ее образ. Обычно он гнал мысли о ней прочь, едва они возникали, но иногда с настойчивостью, свойственной ей при жизни, она не позволяла отделаться от себя так легко.

Его первая реакция всегда была одинаковой — вспоминая сцену в ресторане, Стивен быстро поводил плечами, словно отмахивался от назойливой мухи. Вот уж о чем вспоминать он совершенно не обязан! И тогда его мысли уплывали вглубь, во времена, когда Розмари была жива: вот она улыбается, дышит, пристально смотрит ему в глаза...

Как он мог быть таким немыслимым идиотом!

Изумление охватывало всего его целиком, переполняло до крайности. Как такое могло произойти? Это просто выше его понимания. Жизнь словно поделилась на две части: в первой царили здравый смысл, равновесие, упорядоченное движение к цели, вторая являла собой совершенно не свойственное ему, краткое помешательство. Эти две части не желали стыковаться.

При всех своих способностях, проницательности и интеллекте, Стивен был не в состоянии понять, что части эти никак друг другу не противоречили.

Иногда он оглядывал свою жизнь, пытаясь оценить ее хладнокровно, без лишних эмоций, и всякий раз был готов самовлюбленно себя поздравить.

С самого раннего возраста Стивен был полон решимости преуспеть в жизни — и это ему удалось, хотя на начальных этапах без препятствий не обошлось.

Его взгляды и убеждения всегда отличались простотой. Он верил в силу желания. Если человек чего-то пожелает, он может этого добиться!

Маленький Стивен Фарради упорно культивировал свою волю. Порой ему приходилось обращаться за поддержкой, но вообще же он добивался всего собственными силами. Бледненький семилетний паренек с открытым лбом и решительным подбородком, он намеревался взлететь высоко — очень высоко. Стивен уже знал, что родители не будут ему подспорьем. Мама вышла замуж за человека, стоявшего ниже ее на социальной лестнице, о чем не раз пожалела. Отец занимался мелким строительством, был человеком хитрым, практичным и прижимистым, жена и сын относились к нему с презрением...

Мама Стивена была существом невнятным, лишенным цели в жизни, с поразительными перепадами настроения; Стивена она озадачивала и поражала своим сумбуром. Но однажды он застал ее завалившейся на угол стола, а из руки выпала пустая бутылочка из-под одеколона. Ему и в голову не приходило, что причина ее буйства — алкоголь. Она никогда не пила вина или пива, и он не мог даже предположить, что ее страсть к одеколону объясняется отнюдь не головными болями.

В эту минуту Стивен понял, что большой любви к родителям не питает. И не без оснований заподозрил, что и они не сгорают от любви к нему. Он был невысок для своего возраста, тих, чуть заикался. Отец звал его «мальчик-девочка». Послушный ребенок, дом вверх дном не переворачивает. Отец предпочел бы ребенка более шумного, более подвижного. «Я в его годы хулиганил почем зря». Иногда отец смотрел на Стивена и с нелегким сердцем понимал, что уступает жене в статусе. Потому что Стивен пошел в ее родню.

Потихоньку, но все более решительно Стивен начал строить планы на жизнь. Он должен добиться успеха! Первый шаг — избавиться от заикания. Он заставлял себя говорить медленно, делая небольшие паузы между словами. Со временем его усилия увенчались успехом: заикание исчезло.

В школе он дал себе задание — учиться. Надо получить образование. С образованием можно чего-то в жизни добиться. Скоро на его старания обратили внимание учителя, его жажду знаний поощряли. Стивен получил стипендию. Представители местных органов образования обратились к родителям — у мальчика хорошие данные. Власти убедили господина Фарради — он неплохо зарабатывал на строительстве дешевого жилья — вложить деньги в образование сына.

В двадцать два Стивен с отличием закончил учебу в Оксфорде, приобрел репутацию яркого и остроумного оратора, научился писать статьи. Появились и полезные связи. Его увлекала политика. От своей врожденной робости он избавился, уверенно чувствовал себя в обществе — скромный, дружелюбный, наделенный особым блеском, какой заставляет людей говорить: «Этот далеко пойдет». Либерал по убеждениям, Стивен понял: у либеральной партии на ближайшее время нет никаких перспектив. И он вступил в партию лейбористов. Скоро о нем стали говорить как о молодом человеке «с будущим». Но лейбористская партия Стивена не устраивала. Новые идеи в ней не очень поощрялись; она была куда больше скована традициями, чем ее мощный конкурент. А консерваторы, со своей стороны, искали перспективную молодежь. И Стивен Фарради пришелся им ко двору — именно такого они искали. Вскоре консерваторы выдвинули Стивена в парламент от крупного избирательного округа, и он победил, хотя и с небольшим перевесом. Он торжествовал победу — и занял место в палате общин. Карьера началась, именно такая, какую он сам выбрал. Теперь надо включать на полные обороты все свои навыки, все свое честолюбие. Стивен чувствовал, что способен управлять, и управлять хорошо. Он умел общаться с людьми, знал, где польстить, а где проявить жесткость. Однажды он сказал себе: «Я должен войти в правительство».

Но едва восторг от пребывания в парламенте поутих, накатило разочарование. После трудной победы Стивен оказался в свете юпитеров, но теперь был просто в колее и ощущал себя маленьким винтиком внутри большого махового колеса, полностью подчиненным хитросплетениям партийной политики, не имеющим своего голоса. Как выбраться из этого небытия? На молодых здесь смотрели с подозрением. Одних способностей было мало. Требовалось влияние.

В его сферу попали люди с какими-то интересами. Какие-то семьи. Ему требовалась финансовая поддержка. Он стал подумывать о женитьбе. Раньше эта тема его не занимала. В голове у него жил смутный образ некоего милого создания, которое идет с ним по жизни рука об руку, помогает его карьере, рожает ему детей, выслушивает его мысли и снимает с плеч груз проблем. Эта женщина живет его интересами, жаждет его успеха не меньше, чем он сам, гордится им, когда этот успех достигнут.

Однажды он оказался на приеме в Киддерминстер-хаус. Киддерминстерские связи считались в Лондоне самыми могущественными. Эта семья всегда была в политике на первых ролях. Лорда Киддерминстера узнавали везде и всюду: высокий, статный, с остроконечной бородкой. Лошадиное лицо леди Киддерминстер можно было увидеть на всех публичных площадках Англии, она заседала во всех комитетах. У них было пять дочерей — три из них красавицы — и сын, он учился в Итоне.

Киддерминстеры поддерживали перспективную партийную молодежь. Так Фарради получил приглашение.

Он мало кого знал среди гостей и, приехав, минут двадцать простоял в одиночестве у окна. Толпа у чайного столика поредела, люди стали расходиться по комнатам, и тут Стивен заметил высокую девушку в черном — она с растерянным видом стояла у столика одна.

У Стивена Фарради была отличная память на лица. В то утро в метро он поднял с сиденья бульварную газетенку, оставленную какой-то пассажиркой, и с легкой улыбкой на лице пролистал ее. И наткнулся на немного смазанный снимок леди Александры Хейл, третьей дочери графа Киддерминстера, а чуть ниже — безобидную сплетню: «...всегда была девушкой робкой, чуралась света, очень любит животных. Леди Александра обучалась на курсах домоводства, потому что леди Киддерминстер считает: «ее дочери должны быть прекрасно подкованы во всех бытовых дисциплинах».

У стола стояла именно она, леди Александра Хейл, и безошибочная интуиция робкого человека подсказала Стивену: она тоже человек робкий. Самая неинтересная из пяти дочерей, Александра всегда страдала от комплекса неполноценности. Она получила то же образование и воспитание, что и сестры, но сильно уступала им в сметливости и сноровке, чем вызывала крайнее раздражение матери. Сандра должна постараться — как можно быть на людях такой неловкой и нескладной? Ничего этого Стивен не знал, но видел — девушка чувствует себя не в своей тарелке. Он словно получил сигнал свыше — действуй, дурень! Такая возможность выпадает раз в жизни! Сейчас или никогда!

Он пересек комнату и подошел к длинному столу. Остановился рядом с девушкой, взял сэндвич. Потом повернулся к ней и заговорил взволнованно, делая над собой усилие (тут он не играл, действительно волновался):

— Можно я с вами поговорю? Я здесь почти никого не знаю, судя по всему, вы — тоже. Не отвергайте меня. Я человек р-р-робкий (его заикание вдруг вернулось к нему в самый неподходящий момент), и мне кажется, вы тоже р-р-робкая, правда?

Девушка вспыхнула, рот ее приоткрылся. Но, как он и полагал, выдавать себя она не стала. Попробуй скажи: «Я дочь хозяина дома». Вместо этого она послушно согласилась:

— Если честно, я — человек робкий. Всегда такой была.

— Ужасное чувство, — подхватил Стивен. — Не знаю, удастся ли его когда-нибудь обуздать. Иногда язык просто прилипает к гортани.

— Со мной тоже так бывает.

Он продолжал говорить — напористо, чуть заикаясь, с юношеским задором, вызывая симпатию. Именно такую манеру вести разговор Стивен выработал несколько лет назад и с тех пор поддерживал ее и развивал. Было в ней что-то молодое, наивное, обезоруживающее.

Вскоре он, заговорив о театре, упомянул о недавней премьере, которую обсуждает весь пород. Сандра спектакль видела. Нашлась общая тема для разговора. Пьеса была посвящена государственной службе, и они с жаром принялись ее обсуждать.

Брать быка за рога Стивен не стал. Он увидел, что в комнату входит леди Киддерминстер и ищет глазами дочь. Быть представленным ей сейчас — это в его планы не входило. Он быстро попрощался.

— Очень рад, что мы с вами поговорили. Я тут совсем изнемог от этого великолепия, но меня спасли вы. Спасибо!

Стивен уехал из Киддерминстер-хаус совершенно окрыленный. Свой шанс он не упустил.

Теперь нужно было развить успех. Следующие дни он провел в окрестностях Киддерминстер-хаус. Однажды Сандра вышла из дома вместе с сестрами. В другой раз она появилась одна, но куда-то торопилась. Стивен только покачал головой — нет, не сейчас, девушка явно направляется на какую-то встречу. Но прошла неделя после приема — и его терпение было вознаграждено.

Утром Сандра появилась с маленькой черной собачкой-шотландкой и прогулочным шагом направилась к парку.

Через пять минут молодой человек, спешивший куда-то в противоположном направлении, вдруг застыл на месте прямо перед Сандрой. И жизнерадостно воскликнул:

— Вот повезло! А я уж боялся, что мы больше не увидимся!

В его голосе слышалась неподдельная радость, и девушка слегка вспыхнула.

Он наклонился к собачке:

— Какой симпатяга. Как его зовут?

— Мактавиш.

— Вполне по-шотландски.

Они немного поговорили на «собачью» тему. Потом Стивен с легким смущением проговорил:

— Я в прошлый раз даже не сказал вам, как меня зовут. Я — Фарради. Стивен Фарради. Неприметный член парламента.

Он вопросительно посмотрел на нее и увидел, что кровь снова прилила к ее щекам.

— А я — Александра Хейл, — представилась она.

Он отреагировал замечательно. Видимо, вспомнились времена Оксфордского драматического общества. Удивление, осознание, испуг, смущение!

— Так вы... вы — леди Александра Хейл? Вы... о господи! Наверное, в тот раз в ваших глазах я выглядел полным идиотом!

Что она могла ответить? Вариантов не было. Воспитание, природная доброта — конечно, его надо успокоить, подбодрить.

— Мне нужно было представиться сразу.

— Но как же я не догадался? Вы, наверное, подумали — вот олух!

— Как вы могли догадаться? Да и какая разница? Не переживайте, господин Фарради. Давайте прогуляемся до озера. Видите, Мактавишу неймется.

Потом они еще несколько раз встречались в Гайд-парке. Он рассказывал ей о планах на будущее. Они обсуждали политику. Она оказалась умной, осведомленной, умеющей слушать.

У нее были прекрасные мозги, нестандартный образ мыслей. Они подружились. Следующим этапом стало приглашение в Киддерминстер-хаус на ужин, после которого ожидались танцы. Кто-то из мужчин в последнюю минуту был вынужден отказаться. Леди Киддерминстер стала подыскивать замену, и тут Сандра спокойно предложила:

— Может быть, Стивен Фарради?

— Стивен Фарради?

— Да, он как-то был на твоей вечеринке, после этого мы пару раз с ним сталкивались.

Лорд Киддерминстер, к которому обратились за консультацией, был категоричен: разумеется, молодых и подающих надежды политиков надо всячески поддерживать!

— Блестящий молодой человек, просто блестящий. Ничего не знаю о его родителях, но он сам пробьет себе дорогу, и очень скоро.

Стивен приехал и проявил себя достойно.

— Что ж, полезное знакомство, — заметила леди Киддерминстер с присущей ей надменностью.

Два месяца спустя Стивен решил — пора попытать счастья. Они сидели на скамье в Гайд-парке у озера Серпентин, Макта-виш нежился у ног Сандры.

— Сандра, наверное, вы чувствуете, что я люблю вас. Я прошу вашей руки. Я предлагаю вам выйти за меня, потому что уверен: наступит день, когда я многого добьюсь. Я верю в это. И вам не будет стыдно за ваш выбор. Даю вам клятву.

— Мне вовсе не стыдно, — ответила она.

— Я вам не безразличен?

— Неужели это для вас новость?

— Я надеялся... но как тут скажешь наверняка? А я ведь полюбил вас в ту секунду, когда впервые увидел — вы стояли одна у стола, я собрал все свое мужество и подошел к вам. Помню, дрожал как осиновый лист...

— Наверное, и я вас полюбила с первого взгляда...

Сказать, что в паруса дул только попутный ветер, было бы неправдой. Когда Сандра спокойно объявила, что собирается выйти за Стивена Фарради, семья тут же запротестовала: «Кто он? Что вообще о нем известно?»

Стивен совершенно откровенно рассказал лорду Киддерминстеру о своей семье и происхождении. Мелькнула мысль: наверное, для его будущего к лучшему, что оба его родителя в могиле.

Жене лорд Киддерминстер сказал:

— Что ж, могло быть хуже.

Свою дочь он знал хорошо: за внешним спокойствием скрывалась несгибаемая решимость. Если она задумала стать женой этого парня, так тому и быть. От своего намерения она не откажется.

— Его ждет блестящая карьера. Если ему помочь, пойдет очень далеко. Бог свидетель, свежая кровь нам на пользу. Да и парень вроде бы порядочный.

Леди Киддерминстер согласилась — не без легкого ворчания. Нет, не такую партию она хотела для своей дочери. Но в семье Сандра была самой непокорной. Сюзер брала красотой, Эстер — мозгами. Диана, смышленая девочка, вышла замуж за молодого герцога Гарвичского, на тот момент самого выгодного жениха. У Сандры шарма поменьше, уж слишком она робкая, и если все прочат этому молодому человеку солидное положение в обществе...

В итоге она сдалась, выдавив из себя:

— Придется пустить в ход связи...

И Александра Кэтрин Хейл вышла замуж за Стивена Леонарда Фарради, чтобы быть вместе в радости и в горе. Невеста была в белом атласном платье с брюссельскими кружевами, ее окружали шесть подружек, два мальчика несли за ней шлейф — все, как положено на светской свадьбе.

Проведя медовый месяц в Италии, они вернулись в небольшой очаровательный домик в Вестминстере, а вскоре скончалась крестная Сандры и оставила ей чудесный особняк за городом, в районе Куин-Энн-Мэнор. Все у молодой пары складывалось удачно. Стивен с головой ушел в парламентскую жизнь, которая снова увлекла его, Сандра оказывала ему посильную помощь и душой и сердцем делила с ним его честолюбивые помыслы. Порой Стивен ловил себя на мысли: до чего же благосклонной оказалась к нему судьба! Его союз с могущественным кланом Киддерминстеров помогал ему делать карьеру семимильными шагами. Его способности и талант упали на благодатную почву — перед ним открывалось блестящее будущее. Стивен искренне верил в свои возможности и был готов трудиться на благо страны не покладая рук.

Частенько, глядя на сидевшую напротив жену, он преисполнялся радостью — какая замечательная у него помощница, именно о такой жене он и мечтал. Ему нравились нежные и чистые очертания ее головы и шеи, прямой взгляд карих глаз из-под ровных бровей, высокий белый лоб и слегка надменный орлиный нос. Она напоминала ему скаковую лошадь — ухоженная, породистая, горделивая. Да и спутница идеальная — в их головах стремительно рождались схожие мысли, они делали одинаковые выводы. «Что ж, Стивен Фарради, — говорил он себе, — неприкаянный мальчик сумел найти свое место в жизни». Все складывалось так, как он замышлял.

Ему было слегка за тридцать, а успех уже ломился к нему во все двери.

Именно в таком триумфальном настроении Стивен отправился с женой в Швейцарию, отдохнуть две недели в Санкт-Морице — и в вестибюле гостиницы увидел Розмари Бартон.

Что именно произошло с ним в тот момент, известно только Богу. Но поэтичные слова, которые он когда-то адресовал другой женщине, сыграли с ним злую шутку. Он увидел женщину на другом конце комнаты — и влюбился. Безоговорочно, безумно, как в омут головой. Это была какая-то безотчетная, безудержная телячья любовь, какую положено испытывать в юношеском возрасте, а потом забыть, как дурной сон.

К мужчинам, которые могут быть одержимы страстью, он себя не относил. Пара мимолетных интрижек, легкий флирт — вот и все, что он мог вложить в понятие «любовь» на основании личного опыта. Плотские утехи его не вдохновляли. Он сказал себе, что для подобных развлечений слишком привередлив.

На вопрос о том, любит ли он свою жену, Стивен ответил бы: «разумеется» — в то же время он прекрасно знал, что ему и в полову не пришло бы на ней жениться, будь она дочерью, скажем, сельского джентльмена без гроша за душой. Она ему нравилась, он ею восхищался, был к ней глубоко привязан и по-настоящему благодарен — ведь стать тем, кем он стал, ему помогло ее положение в обществе.

И вдруг... влюбиться до полного самозабвения, страдать, как неоперившийся юнец... он и представить не мог, что способен на такое.

Розмари целиком и полностью завладела его мыслями.

Очаровательная улыбка, густые каштановые волосы, шикарная фигура, покачивание бедрами. Он потерял аппетит, потерял сон. Они вместе ходили на лыжные прогулки. Он с ней танцевал. Держа руку на ее талии, он знал — он жаждет эту женщину, ничего другого на свете не хочет, как ее! Вот оно, это страдание, эта неудержимая болезненная страсть — вот что такое любовь!

При всей пылкости по отношению к предмету вожделения, Стивен не забывал поблагодарить судьбу, которая одарила его умением скрывать свои чувства. Никто не должен ни о чем догадаться, никто не должен знать о его к Розмари чувствах — кроме самой Розмари.

Бартоны уехали на неделю раньше, чем Фарради. Стивен сказал Сандре, что в Санкт-Морице скучновато. Может, есть смысл вернуться в Лондон пораньше? Сандра покорно согласилась. Они вернулись, и через две недели Стивен стал любовником Розмари.

Период невразумительного экстаза — бурный, лихорадочный. Сколько это длилось? Максимум полгода. В эти полгода Стивен вел свои дела, как обычно, навещал избирателей, задавал вопросы в парламенте, выступал на разных совещаниях, обсуждал политику с Сандрой, но думал только об одном — о Розмари.

О-о, их тайные встречи в маленькой квартирке, ее красота, пылкие ласки, какие он обрушивал на нее, их нежные объятья... Вот она — воплощенная мечта! Когда чувства превыше рассудка.

А потом — пробуждение. Внезапное. Словно выехал из тоннеля на дневной свет.

Только что — потерявший голову любовник, и вот он снова Стивен Фарради, который думает: надо бы встречаться с Розмари пореже. Черт, ведь они же страшно рискуют! Ведь если Сандра что-то заподозрит... Он украдкой поглядывал на жену за завтраком. Слава богу, она ни о чем не подозревает. Нет, конечно, ей такое и в голову не может прийти. Он как-то объясняет свои поздние приходы домой, не всегда ловко. Другая уже почуяла бы неладное. Но Сандра, слава богу, особой мнительностью не отличалась.

Стивен перевел дыхание. Нет, правда, они с Розмари ведут себя безрассудно! А ее муж — он-то как не видит, что творится у него под носом! Из тех наивных чудаков, кому подозрительность не свойственна — он ведь намного старше ее.

До чего же она очаровательна... Внезапно мысли его перенеслись на поле для игры в гольф. Песчаные дюны, свежий ветер, ходишь себе с клюшкой, потом взмах, удар с подсечкой — и мячик, что спокойно лежал на метке, взмывает в небо.

Мужское общество. Брюки, гольфы, набитые табаком трубки. И никаких женщин!

— Давай съездим в Фэйрхейвен? — внезапно предложил он Сандре.

Она с удивлением подняла голову:

— Хочешь проветриться? А вырваться сможешь?

— Пожалуй, в середине недели. Поиграл бы в гольф. Что-то я застоялся.

— Можем поехать хоть завтра. Только Эстли придется отменить, мы договорились на вторник. А с Ловатами что делать?

— Давай их тоже отменим. Придумаем, что сказать. Хочу поменять обстановку.

Фэйрхейвен — тишь да гладь, на террасе Сандра и собаки, обнесенный стеной старый сад, гольф в Сэндли-Хит, вечерами прогулка с Мактавишем на ферму.

Он напоминал себе человека, который восстанавливает силы после болезни.

Письмо от Розмари заставило его нахмуриться. Ведь он велел ей не писать. Очень опасно. Сандра не пристает к нему с расспросами по поводу его корреспонденции, но все равно — это неразумно. Доверяться слугам — лучше не надо.

Стивен ушел в кабинет и там с легким раздражением вскрыл конверт. Страницы. Страницы текста. Он читал и снова поддавался ее чарам. Она его обожает, любит, не видеть его целых пять дней — это невыносимо. А он? Он тоже по ней скучает? Леопард тоскует по своей Эфиопке?

Улыбка тронула его губы, он легонько вздохнул. Эта глупая шутка появилась на свет, когда он подарил ей мужской пятнистый халат, от которого она пришла в полный восторг. Наверное, это Леопард пытался избавиться от своих пятен. Стивен тогда сказал: «А ты, дорогая, сохрани свою кожу при себе». После этого она и прозвала его Леопардом, а он ее — Неотразимой Смуглянкой[17].

Глупость, конечно. Полнейшая глупость. Да, мило, что она написала ему длиннющее письмо, но делать этого не следовало. Черт, ну нельзя же забывать об осторожности. Сандра не из тех, кто будет с этим мириться. Если она что-то заподозрит... Короче, письма — это опасно. Ведь он так и сказал Розмари. Неужели нельзя потерпеть пять дней? Ну, увидятся они через два или три дня, в самом-то деле...

На следующее утро на столике для завтрака его ждало новое письмо. Тут Стивен просто чертыхнулся сквозь зубы. Ему показалось, что глаза Сандры на пару секунд задержались на письме. Однако она ничего не сказала. Слава богу, его жена не из тех, кому переписка мужа не дает житья.

После завтрака он сел в машину и поехал на рынок за восемь миль. Звонить из деревни не стоит. Он набрал номер Розмари.

— Алло! Это ты, Розмари? Не пиши мне больше.

— Стивен, дорогой, как я рада слышать твой голос!

— Будь осторожна, тебя никто не слышит?

— Нет, конечно. Ангел мой, как я по тебе соскучилась! Ты тоже?

— Конечно. Но больше не пиши. Зачем так рисковать?

— А мое письмо тебе понравилось? Ты почувствовал, что я рядом? Дорогой, я хочу быть рядом с тобой каждую минуту. Ты тоже, правда?

— Да... только не надо по телефону, ладно, милая?

— Ну, чего уж так бояться, даже смешно. Да какая разница?

— Я же о тебе беспокоюсь, Розмари. Даже думать не хочу, что из-за меня ты можешь пострадать.

— А мне неважно, что со мной случится. Ты же знаешь.

— Мне важно, радость моя.

— Когда возвращаешься?

— Во вторник.

— В среду встречаемся на квартире.

— Да, хм... да.

— Дорогой, жду с нетерпением. А сегодня не получится приехать? Может, что-то придумаешь? Стивен, придумай! Срочную встречу или еще какую-нибудь дурость...

— Боюсь, это исключено.

— Знаешь, мне кажется, что я по тебе скучаю гораздо больше, чем ты по мне.

— Не выдумывай, конечно, я по тебе скучаю.

Он повесил трубку и вытер со лба испарину. Ну, почему женщины такие безрассудные, лезут на рожон и получают от этого удовольствие? Им с Розмари надо впредь быть осторожнее. Придется встречаться реже.

И вот после этого все как-то осложнилось. Стивен все время был занят, очень занят. Уделять Розмари столько времени, сколько прежде, он не мог чисто физически — но хуже всего было то, что она отказывалась это понимать. Он пытался объяснить, но она и слышать ничего не желала.

— Опять твоя дурацкая политика — будто в ней есть какой-то смысл!

— Есть, как ты не...

Детали ее не интересовали. Зачем они ей? Ее не интересовала его работа, карьера, честолюбивые помыслы. Ей нужно было одно: чтобы он до бесконечности повторял, как сильно ее любит.

— Как раньше, правда? Сильно-сильно? Любишь?

Ну, сколько можно клясться в одном и том же? Да, она совершенно очаровательное существо, но с ней просто не о чем говорить!

Беда была в том, что они виделись слишком часто. Роман не может оставаться на точке кипения вечно. Значит, им надо видеться реже, слегка отпустить поводья.

В результате Розмари на него обиделась — сильно обиделась. И беспрестанно его теперь корила:

— Ты не любишь меня, как раньше.

А Стивен был вынужден ее успокаивать, клясться, что его чувства к ней не остыли. А еще она постоянно доставала из уголков памяти все, что он ей когда-то говорил.

— Помнишь, ты сказал, вот бы здорово нам умереть вместе? Заснуть навек в объятьях друг друга? А еще говорил: возьмем караван и поедем в пустыню? Вокруг только звезды и верблюды, а в целом мире только ты и я? Помнишь?

Неужели это он нес такой бред? С влюбленного что возьмешь... В свое время эти излияния казались ему вполне уместными, но сейчас, когда Стивен слышал это на трезвую голову — хоть сквозь землю проваливайся! И почему женщинам надо обязательно цепляться за какие-то детали? Мужчине неприятно, когда ему постоянно напоминают, в каком состоянии романтического идиотизма он пребывал.

Она вдруг стала выдвигать какие-то невразумительные требования. А что, если он поедет на юг Франции, а там его будет ждать она? Или на Сицилию либо Корсику — короче, туда, где наверняка не встретишь знакомое лицо? Стивен мрачно возражал: таких мест на земном шаре нет. В самом невероятном месте обязательно наткнешься на одноклассника, которого не видел бог знает сколько лет.

А потом она сказала нечто, от чего его бросило в дрожь.

— Впрочем, какая разница?

Он напрягся, насторожился, внутри у него все похолодело.

— В каком смысле?

Она смотрела на него с улыбкой — той самой очаровательной улыбкой, от которой некогда сердце его совершало кульбиты, а кости ныли от вожделения. А сейчас ничего, кроме раздражения, он не ощутил.

— Леопард, дорогой, иногда мне кажется, что глупо нам с тобой прятаться по углам. Оно того не стоит. Давай уедем отсюда. Вместе. И не будем больше притворяться. Джордж даст мне развод, твоя жена от тебя уйдет — и мы поженимся.

Как все просто! Да это же катастрофа! Полный крах! А ей хоть трава не расти!

— Нет, пойти на такое я тебе не позволю.

— Дорогой, но я совершенно этого не боюсь. Условности бытия меня не волнуют.

«А меня волнуют», — подумал про себя Стивен.

— Я считаю, что самое главное в жизни — это любовь. А что про нас скажут люди — лично мне плевать!

— А мне нет, радость моя. Если мы раскроем карты, будет скандал — и моей карьере конец.

— И что с того? Займешься чем-нибудь другим, подыщешь себе дело по душе.

— Не глупи.

— Зачем тебе вообще чем-то заниматься? Денег у меня — вагон. Подчеркиваю: у меня, а не у Джорджа. Поедем путешествовать по белу свету, посмотрим очаровательные экзотические места — такие, где вообще не ступала нога человека. Уплывем на какой-нибудь остров в Тихом океане. Только представь: палящее солнце, морская синева, коралловые рифы...

Представь, как же! Остров в Тихом океане! Как говорится, глупее не придумаешь. За кого она вообще его принимает? За пляжного плейбоя?

Стивен смотрел на нее глазами, с которых спали последние остатки пелены. Очаровашка с куриными мозгами! Он тогда начисто потерял голову, безнадежно и полностью. Но, слава богу, кажется, нашел. Вот вляпался, так вляпался! Теперь надо уносить ноги, иначе она просто сломает ему жизнь.

Он сказал ей все, о чем до него сказали сотни мужчин. Они должны расстаться — так он ей написал. Ради ее же блага. Он себе не простит, если сделает ее несчастной. Розмари отказывалась его понимать — и дальше все было как у всех.

Между ними все кончено — он должен ее в этом убедить.

Но она отказывалась принимать этот факт. Ей и в голову не приходило, что он хочет от нее избавиться.

Она его обожает, любит до безумия, она не может без него жить! Она все честно расскажет мужу, он все честно расскажет жене — вот и решение вопроса! Стивен вспомнил, как все у него похолодело внутри, когда он читал ее письмо. Идиотка! Вцепилась так, что не оторвешь! Сейчас пойдет и выболтает все Джорджу Бартону, Джордж с ней разведется и с рук на руки передаст ему!

А Сандра разведется с ним — волей-неволей. Тут сомневаться не приходится. Как-то она с легким удивлением рассказала про подругу: «Но когда она узнала, что у него роман с другой, что ей оставалось делать? Разумеется, она от него ушла». Вот отношение Сандры. Гордая, видите ли. Делить мужчину с другой — это не для нас.

А ему тогда крышка, большой привет. На влиятельного Киддерминстера можно больше не рассчитывать. Это будет скандал из тех, какие не забываются, хотя общественное мнение сейчас куда менее консервативно, чем раньше... Ах, какая возмутительная история! И всё — прощайте, мечты, прощайте, грандиозные замыслы. Крах, карьера на слом, а почему? Обезумел, видите ли, от страсти к дурочке! Телячья любовь... Вещь хорошая, только всему свое время!

Он потеряет все, что составляет смысл его жизни. Попадет в разряд неудачников. Будет обесчещен.

Потеряет Сандру...

Его словно током ударило — Стивен понял, что именно эта потеря будет самой тяжелой. Он потеряет Сандру. Сандра — широкий белый лоб, ясные карие глаза. Сандра — преданная подруга и спутница, надменная, горделивая, преданная Сандра. Нет, он не может ее лишиться. Не может потерять Сандру. Только не это...

Его бросило в пот. Надо как-то спасать положение. Надо, чтобы Розмари вняла голосу разума. Возможно ли это? Розмари и разум — вещи мало совместимые. Может, сказать ей, что он, как выяснилось, любит жену?

Нет. В это она просто не поверит. Понятно — с ее-то мозгами! Пустоголовая прилипала, да еще и собственница... Как его угораздило стать объектом ее страсти?!

Все в нем кипело и клокотало. «Как заставить ее замолчать? Закрыть ее хорошенький ротик? Налить туда яда?» — с горечью подумал он.

Где-то рядом зажужжала оса. Стивен рассеянно повернулся на звук. Оса залетела в хрустальный кувшин с узким горлышком и не могла оттуда выбраться.

«Мой случай, — подумал он. — Оса позарилась на сладкое, а теперь, бедолага, не знает, как выбраться наружу».

Но он, Стивен Фарради, выход найдет. Сейчас время работает на него — Розмари лежит с гриппом. Он только что послал ей знак внимания — букет цветов. И заработал передышку.

Неделю спустя он и Сандра обедали у Бартонов — прием по поводу дня рождения Розмари.

— До дня рождения ничего говорить Джорджу не буду, — поделилась с ним Розмари, — это будет жестоко. Он, бедняга, так для меня старается. Такой лапочка. Когда все кончится, надеюсь, мы с ним останемся друзьями.

Может быть, рубануть напрямик: между ними все кончено, ему больше до нее нет дела? Стивен поежился. Нет, сказать такое у него не хватит сил. Она может закатить истерику, кинуться к Джорджу. Даже к Сандре. Он так и слышал ее голос, полный слез, с нотками потрясения:

«Он сказал, что ему больше нет до меня дела, но я знаю, что это неправда. Он пытается сохранить вам верность, усыпить вашу бдительность, но когда люди любят друг друга, единственный путь — быть честным, вы же со мной согласны? Поэтому я прошу вас — освободите его».

Или вывалит на Сандру что-то еще более тошнотворное. А та — сама гордыня и презрение — только процедит:

«Пусть забирает свою свободу!»

Конечно, Сандра ей не поверит. Или поверит? Розмари возьмет и предъявит его письма — да, он писал их в приступе ослиной влюбленности! Уже и не вспомнить, какую чушь он там насочинял. Во всяком случае, этого будет вполне достаточно, чтобы убедить Сандру — ведь ей он никогда не писал ничего подобного...

«Надо что-то придумать, иначе Розмари начнет болтать. Жаль, — подумал он, — что мы не живем во времена Борджиа. Яд в бокале шампанского — чуть ли не единственный способ заставить Розмари молчать».

Да, эти мысли бродили в его голове.

Цианистый калий в ее бокале с шампанским, цианистый калий в ее вечерней сумочке.

Депрессия после гриппа.

За столом Сандра сидела напротив, вот их глаза встретились...

Прошел почти год, но разве такое забудешь? 

 Глава 5АЛЕКСАНДРА ФАРРАДИ

Сандра Фарради не забыла Розмари Бартон.

Она думала о ней в эту самую минуту — вспоминала, как Розмари рухнула на стол в тот злополучный вечер в ресторане.

Сандра вспомнила, как у нее самой перехватило дыхание, потом она подняла голову и наткнулась на пристальный взгляд Стивена...

Прочитал ли он правду в ее глазах? Увидел ли ненависть, вперемешку с ужасом и ликованием?

Прошел почти год — а картина стоит перед глазами, словно это было вчера! Розмари означает воспоминание. Какая жуткая правда! Человек умер, но живет в твоей памяти — такого быть не должно. Но Розмари оставила после себя воспоминания. Она жила в памяти Сандры... и в памяти Стивена? Вполне возможно, хотя что творится в голове у Стивена, она не знает.

«Люксембург», этот ненавистный ресторан с прекрасной кухней, проворными официантами, шикарным интерьером, изысканной обстановкой... И никуда от него не денешься, тебя постоянно туда приглашают.

Она бы и рада забыть — да не получается, будто сама жизнь этого не хочет. Даже в Фэйрхейвене не отвлечься — с тех пор как в Литтл-Прайорз поселился Джордж Бартон.

Странный поступок. Вообще Джордж Бартон — человек не из самых понятных. Не тот сосед, о котором она мечтала. Его присутствие в Литтл-Прайорз отравляло для нее все очарование Фэйрхейвена.

До последнего лета здесь можно было восстановить силы, отдохнуть, здесь они со Стивеном были счастливы — если, конечно, слово «счастье» вообще применимо к их отношениям.

Губы ее сжались в тонкую линию. Да, тысячу раз да! Не будь Розмари, они были бы счастливы! Именно благодаря Розмари непрочный храм их взаимного доверия и нежности, который она и Стивен только начали возводить, дал трещину. Некий инстинкт заставлял ее не показывать Стивену, сколь страстно она его любит, как она предана ему всем сердцем. Ведь Сандра полюбила его в ту самую минуту, когда он подошел к ней в Киддерминстер-хаус притворяясь робким, притворяясь, будто не знает, кто она такая.

На самом деле он прекрасно это знал. Трудно сказать, когда именно это открылось ей со всей ясностью. Вскоре после свадьбы Стивен вдруг решил посвятить ее в какую-то политическую интригу, призванную провести через парламент некий закон. Ей еще тогда показалось: о чем-то это ей напоминает. Но о чем? А потом она поняла: по сути, это была та же тактика, какую он применил в тот день в Киддерминстер-хаус. Сандра даже не очень удивилась, словно в глубине души знала об этом давно, но только сейчас мысль эта добралась до поверхности.

Со дня свадьбы она знала: он не любит ее так, как она его. Но тут же убедила себя: любить ее так, как ей того хочется, он просто не способен. Сила ее любви — это ее тяжелое наследие. Любить до отчаяния, до исступления — многим женщинам такая любовь просто не свойственна. А она ради него не задумываясь умерла бы. Ради него она готова солгать, пойти на обман, страдать из-за него! И в итоге с горделивым достоинством Сандра заняла в его жизни место, какое он ей приготовил. Ему требовалась ее поддержка, сочувствие, ее энергичный интеллект. Он не жаждал ее сердца, ему были нужны ее мозги и материальные блага, которые она получила с рождением.

Но смущать его проявлением преданности, на которую Стивен не сможет ответить на таком же уровне, — этого она не сделает никогда. Она искренне полагала, что нравится ему, что ее общество доставляет ему удовольствие. И надеялась, что в будущем ноша на ее плечах станет заметно легче, в этом будущем найдется место нежности и дружбе. Ведь по-своему он меня любит, — так она считала.

И тут появилась Розмари.

Иногда Сандра мысленно спрашивала себя, болезненно поджав губы: как он мог считать, что она ничего не знает? Да она знала все с первой минуты, еще в Санкт-Морице, когда увидела, какими глазами он смотрит на эту женщину.

И прекрасно знала, в какой именно день эта женщина стала любовницей ее мужа.

Она знала, чем душится эта особа...

Безмятежное лицо Стивена, отсутствующий взгляд — конечно же, он вспоминал ее, думал о ней — о женщине, которую только что оставил!

Трудно даже оценить, думала Сандра бесстрастно, какие страдания выпали на ее долю. День за днем терпеть муки предательства, а где черпать силы для жизни? Только в собственном мужестве, в гордости, что заложена в нее от рождения. Своих подлинных чувств она не выкажет никогда. Сандра потеряла в весе, заметно похудела и побледнела; кожа, что обтягивала голову и плечи, натянулась, кости стали заметнее. Есть она себя еще заставляла, но сон потеряла начисто. Долгими ночами она лежала без сна, глядя сухими глазами в темноту. Лекарства она презирала как проявление слабости. Ничего, как-нибудь продержится. Показывать, что ей больно, униженно молить, протестовать — это было ей отвратительно.

Единственное, хотя и слабое, утешение: уходить от нее Стивен не собирался. Не потому, что любил ее, а ради карьеры — но факт оставался фактом. Уходить от нее в его планы не входило.

А раз так, может быть, когда страсть утихнет...

Ну, что он в ней нашел? Да, привлекательная, да, красивая — но разве таких мало? Чем же его взяла Розмари Бартон, что он так втрескался в нее? Ведь она безмозглая пустышка, нельзя даже сказать — тут Сандра особенно негодовала, — что с ней весело. Будь она остроумной дразнящей чаровницей — тогда понятно, мужчинам это нравится. И Сандра старалась убедить себя, что долго это не продлится — Стивен от Розмари просто устанет. Ведь на первом месте у него работа. Его ждут великие дела, и он об этом прекрасно знает. У него блестящие мозги государственного человека, и он с удовольствием ими пользуется. Именно это предначертано ему в жизни. И он сам это поймет, как только страсть пойдет на убыль.

А уходить от него самой — таких мыслей у Сандры даже не возникало. Телом и душой она принадлежала ему, а он уж пусть решает, взять ее или отбросить, как отыгранную карту. В нем была вся ее жизнь, все ее существование. Огонь любви горел в ней с силой средневекового костра.

Была минута, когда в ней проснулась надежда.

Они приехали в Фэйрхейвен. Стивен был более или менее самим собой. Ей вдруг показалось, что позабытое ощущение близости между ними возвращается. И сердце ее наполнилось надеждой. Он все еще хочет ее, получает удовольствие от ее общества, полагается на ее суждения. И на минуту освободился от тисков, в которых его держала эта женщина.

Казалось, он счастлив, стал таким, каким был прежде. Значит, все еще можно вернуть. Огонь угасает. Теперь надо, чтобы он решился порвать с той...

Потом они вернулись в Лондон — и со Стивеном что-то произошло. Он осунулся, выглядел обеспокоенным и больным. Не мог сосредоточиться на работе.

Сандре казалось, что она знает причину. Розмари требует, чтобы он ушел к ней... И он обдумывает этот шаг... Отказаться от всего, что ему дорого? Что за безрассудная прихоть? Ведь он из тех, для кого работа всегда будет на первом месте — типичный англичанин. И в душе он сам это прекрасно понимает... но Розмари так прелестна — и так глупа! Стивен не первый, кто готов пожертвовать карьерой ради женщины, а потом пожинать плоды!

Как-то во время коктейля Сандра услышала обрывок фразы, произнесенной Розмари: «Надо сказать Джорджу, мы должны решиться».

Вскоре после этого Розмари слегла с гриппом.

В сердце Сандры блеснул лучик надежды. Что, если этот грипп перерастет в воспаление легких? Такое бывает, один ее знакомый прошлой зимой умер именно по этой причине. И если Розмари умрет...

Она не стала гнать от себя эту мысль, не пришла от нее в ужас. Черты, унаследованные ею от предков, позволяли ей ненавидеть ровно и по-деловому.

Да, Розмари Бартон она ненавидела. Если бы мысли могли убивать, она бы ее убила. Но мысли не убивают... Мысли — не инструмент для убийства...

Как прекрасно выглядела Розмари в тот вечер в «Люксембурге», в дамской комнате — с ее плеч спадала накидка из серой лисы. Болезнь обострила ее черты, кожа стала белее — хрупкость сделала ее красоту еще изысканнее. Она стояла перед зеркалом и наносила последние штрихи на лицо...

А сзади стояла Сандра и смотрела на их отражение в зеркале. Ее собственное лицо, словно скульптура, было холодным и безжизненным. Про такую можно сказать: бесчувственная.

И тут Розмари: «О-о, Сандра, я все зеркало захватила? Уже закончила. Этот жуткий грипп меня доконал. Ну и видок у меня... Совсем слабая, и голова раскалывается».

Сандра вежливо, озабоченным голосом: «И сейчас болит голова?»

«Есть немного. Аспирина не найдется?»

«Есть его заменитель».

Открыла сумочку, достала капсулу с лекарством. Розмари взяла.

«Пусть будет в сумочке, вдруг понадобится».

При этой сцене присутствовала деловая темноволосая секретарша Бартона. Она тоже подошла к зеркалу, немного припудрила нос. Симпатичная девушка, почти красивая. Сандре показалось, что Розмари она недолюбливает.

Потом все они вышли из дамской комнаты — первой Сандра, потом Розмари, за ней мисс Лессинг и, конечно же, Айрис, сестра Розмари, она тоже была там. Оживленная, с большими серыми глазами, в белом, под школьницу, платье.

Оставалось присоединиться к мужчинам в зале.

Рядом возник важный метрдотель и предложил отвести их к столику. Они прошли через большую арку-купол, и абсолютно ничто не предвещало, что одной из них суждено найти здесь свою смерть...

 Глава 6ДЖОРДЖ БАРТОН

Розмари...

Джордж Бартон опустил бокал, глаза его, по-совиному неподвижные, смотрели в огонь. Выпитый алкоголь пробудил в нем сентиментальную жалость к собственной персоне.

До чего она была очаровательна! Он всегда был от нее без ума. Она это знала, а он почему-то полагал, что она над ним только подсмеивается.

Даже предлагая ей выйти за него, он не был уверен в ответе. Мялся, гримасничал, что-то бормотал. Выставил себя последним идиотом.

— Знаешь, старушка, ты только скажи — а я готов. Дело дохлое, сам понимаю. Ты и смотреть на меня не захочешь. Дурак — он дурак и есть. Правда, у меня что-то типа компании. Но ты же знаешь, как я к тебе отношусь, верно? Так что имей в виду — я тебя жду. Знаю, шансов у меня — кот наплакал, но решил, что надо тебе сказать.

Розмари тогда засмеялась и поцеловала его в макушку.

«Ты такой милый, Джордж, твое трогательное предложение я запомню, но замуж пока не собираюсь».

На это он ответил вполне серьезно:

— Ты права. Надо как следует оглядеться по сторонам, время есть. А уж потом выбирать.

Он и не надеялся по-настоящему, что она согласится, разве что в мечтах. Поэтому едва не ошалел, когда Розмари сказала, что готова выйти за него.

Разумеется, она его не любила. На этот счет у него сомнений не было. Ведь она так прямо ему и сказала:

— Ты меня понимаешь, правда? Я хочу спокойной устроенной жизни, хочу быть счастлива. С тобой у меня все это будет. А влюбляться я устала. Всегда эта любовь уводит куда-то не туда, дело кончается разрывом. Ты мне нравишься, Джордж. Ты симпатичный, забавный, милый и в восторге от меня. Меня такой расклад вполне устраивает.

Он ответил слегка невпопад:

— Потихоньку-полегоньку все утрясется — и будем счастливы, как дети.

Нельзя сказать, что он сильно ошибся. Они были вполне счастливы. Хотя в душе Джордж переживал, считал, что он ей не пара. И легкой жизни ждать не приходится. Он человек вполне обычный; вероятно, скоро он наскучит Розмари. Значит, время от времени она будет чудить. Он приучил себя к этой мысли — она будет чудить!

Но ее причуды не будут длиться долго — в этом Джордж был твердо уверен. Розмари всегда будет возвращаться. Главное, сжиться с этой мыслью — и все будет хорошо. Потому что к нему она относилась нежно. Ее привязанность к нему была постоянной и устойчивой. А ее флирты и интрижки существовали как бы сами по себе.

Он приучил себя относиться к этому спокойно. Сказал себе: «Розмари так красива, темпераментна и впечатлительна, что подобное просто неизбежно». Но в этом уравнении он не учел один важный элемент — собственную реакцию. К легкому флирту с тем или другим молодым человеком он мог относиться спокойно, но когда запахло серьезным романом...

Он это учуял сразу — потому что она изменилась. Стала более взбудораженной, еще больше похорошела, вся лучилась и сияла. А потом интуитивную догадку подтвердили факты — конкретные и мерзкие.

Однажды Джордж вошел в ее гостиную, и она машинально прикрыла рукой листок, на котором что-то писала. Он все понял — письмо любовнику.

Потом, когда она вышла из комнаты, он подошел к столу, на котором лежал блокнот. Письмо она унесла с собой, но часть текста отпечаталась на следующем листе, какие-то слова можно было разобрать. Он подошел с блокнотом к окну и увидел написанные летящим почерком Розмари слова: «Мой обожаемый и любимый...»

В ушах у него зазвенело. В эту минуту он понял, что именно чувствовал Отелло. Подходить к жизни философски? Ха! Все наши действия продиктованы природой. Да он готов ее удушить! И хладнокровно укокошить этого малого! Но кто он? Браун? Или этот тип Стивен Фарради? Оба так на нее и пялятся!

Он поймал свое отражение в зеркале. Глаза налились кровью. Казалось, его вот-вот хватит удар.

И сейчас, когда эта минута вспомнилась, Джордж Бартон выронил из руки бокал. Горло снова сдавило, как тогда, в висках застучало. Даже сейчас... Сделав над собой усилие, он отогнал воспоминания прочь. Сколько можно? Было — и быльем поросло. Подвергать себя таким страданиям он больше не будет. Розмари умерла. Она обрела покой. Вот и он должен обрести покой. Хватит страданий.

Интересно, с чем он связывает ее смерть. С обретением покоя... Для себя.

Джордж никогда не говорил об этом даже Рут. Рут молодец. Вот уж у кого голова на плечах! Что бы он без нее делал...

Она помогала ему во всем. Всегда проникалась его заботами. И никогда ни намека на секс. Не то что помешанная на мужчинах Розмари...

Розмари... Вот она сидит за круглым столом в ресторане. Лицо чуть исхудавшее после гриппа — кожа слегка натянута, но все равно такое очаровательное. И всего час спустя... Нет, думать об этом он не будет. Не теперь. У него есть план. Вот о плане и надо думать.

Но сначала надо поговорить с Рейсом. Показать ему письма. Что об этих письмах скажет Рейс? Айрис просто лишилась дара речи. Видимо, она ни о чем таком не подозревала. Что ж, действовать предстоит ему. Свой план он уже перенес на бумагу.

Да, он все продумал. Детали проработаны. Назначена дата. Выбрано место.

2 ноября. День поминовения[18]. Это тонкий ход. Естественно, ресторан «Люксембург». Надо заказать тот же столик.

И пригласить тех же гостей. Энтони Браун, Стивен Фарради, Сандра Фарради. Конечно же, Рут, Айрис и он сам. А седьмым, неожиданным гостем он пригласит Рейса. Ведь год назад за этим столом должен был сидеть и он. А одно место будет свободным. Великолепно!

Это будет захватывающая картина!

Воспроизведение убийства.

Ну, не совсем воспроизведение...

Мысли его снова метнулись в прошлое...

День рождения Розмари...

Вот она, Розмари, распростерлась на столе в предсмертной судороге — и умерла...

Часть II