— Маловато, — говорит он: — еще столько же на мой номер переведешь сейчас. Доставай телефон, ну…
— Что тут происходит? — задается вопросом Бон Хва.
— Что происходит? Нас не будут сегодня бить, малыш, и то хлеб. Дареному коню в зубы не смотрят. Хотя… если ты хочешь нарваться, все еще можешь плюнуть в лицо их лидеру.
— Я не хочу. Я просто не понимаю.
— Получается так, что у нас больше общего с этими ребятами из сорок четвертой чем с твоими коллегами по школе. Ну и… если бы Гванхи вел себя с ними правильно, ничего этого бы не случилось. Как говорят, не плюй в колодец. Деньги имеют власть над людьми, но это очень ограниченная власть. Чувство собственного достоинства за деньги не купишь. Знаешь что? Ты везунчик, малыш.
— Забирайте, — практически шипит Гванхи, переводя деньги: — подавитесь. Все, мы уходим. Эй, шлюха! А ну за нами! — от его окрика Су Хи вздрагивает и дергается было за ним, но вихрастый поднимает палец.
— А ну стоять, — командует он: — никуда она не пойдет. Об этом уговора не было.
— Что за… — Гванхи бросает взгляд на окружающих и пожимает плечами: — Да, плевать. Она у меня потом еще получит.
— Узнаю, что она получила — получишь ты. — лениво замечает вихрастый: — За первый раз будешь нам всем поход в караоке оплачивать. Следующий — сумма удвоится. И так по этой… рецессии?
— Прогрессии. — подсказывают ему сзади, и он машет рукой, сияя: — Точно! Прогрессии!
— Ступай-ка ты уже отсюда, Гванхи, — морщится Диковолосый: — пока не наговорил себе на синяки и переломы. А то ведь Сон Хун злой сегодня.
— Давай-ка посмотрим, чего у других в карманах. А чего? Это же его дружки, значит все виноваты. — добавляет вихрастый: — Они ж богатенькие все. Или чего? Эй, первогодка, эта девчонка тебе нужна еще? Или пусть идет с ними?
— Нужна. — твердо говорит Бон Хва и видит как у Су Хи расширяются зрачки от удивления.
— Ну надо же, она в первый раз тебя увидела.
— Она меня всегда видела!
— Нет, малыш. Она смотрела. А увидела только сейчас.
Глава 28
Старший сказал, что эта Су Хи всегда «смотрела» но никогда не «видела». Что же… сейчас она смотрела и видела. По крайней мере ему так казалось, потому что она не сводила с него глаз. Он неловко откашлялся и сделал вид, что изучает меню.
Парни из сорок четвертой оказались не такими уж и страшными и легко отпустили их, а вихрастый даже пожал ему руку. Младшенький Чун скривил лицо так, что Бон Хва сперва испугался, что у того апоплексический удар, но он оказывается так улыбается. И после всего этого они с Су Хи ушли. Им явно нужно было поговорить, так что Бон Хва выбрал ближайщую же кафешку и пригласил туда Су Хи. Хотя… как сказать, пригласил. Скорее просто сказал «пошли сюда» и она пошла. Как вещь, которую можно положить куда-то и та будет там лежать.
После того, как все уже прошло, как он искренне думал, что добром все не кончится и мысленно уже был готов к поражению, а потом все неожиданно повернулось совсем иначе, он чувствовал себя словно выжатый лимон. Даже руку поднимать было трудно, а мысли ворочались в голове словно тяжелые булыжники.
К ним подошла официантка, ее взгляд остановился на лице Бон Хва. Она покачала головой и Бон Хва вспомнил, что его лицо сейчас представляет из себя живописную картину баталиста «Утро после битвы» — синяки, кровоподтёки… неужели официантка предложит вызвать полицию? Но нет, она просто приняла заказ и удалилась. Су Хи — продолжала молчать и смотреть на него.
— И… о чем мне с ней говорить? — спрашивает Бон Хва: — Что мне ей сказать-то? Она же меня не понимает. Мне она даже не нравится. И… я все еще ее не простил! Она же нас прямиком в лапы врагу привела! Каким-то чудом меня там не покалечили! Она же… как так можно?!
— Скажи-ка мне, малыш, а почему ты не испугался, когда увидел, что их так много? Почему не убежал сразу?
— Ээ… ну, потому что… да не знаю я почему… как-то не с руки вот так убегать. — признается Бон Хва: — Только пришли и убегать. Ну и…
— Потому что ты верил в свои силы. Возможно, верил в меня. — отвечает Старший: — Вера может двигать горы, она — колоссальная баба.
— Чего?!
— Того. И если будет у тебя веры с горчичное зернышко и ты скажешь горе встать и перейти на иное место, то гора встанет и послушается тебя. Таковы постулаты веры, малыш. Сегодня ты не получил по голове только потому, что верил в себя. Да, как показала практика, эта вера была немного излишне… оптимистичной. Но… воздух выдержит только тех, кто верит в себя. А она — не верит. Ни в себя, ни в других. Ее вера — она в то, что она сама — забитая под лавку как бродячая собака, что она — непривлекательная, страшненькая, убогая, никому не нужная. И что люди вокруг — исключительно сволочи, которым доставляет удовольствие ее палкой тыкать, бросаться в нее камнями и обзываться. И что если кто-то протягивает ей кусочек хлеба, то в нем обязательно или толченное стекло или рыболовные крючки. Чтобы еще больше ей боли причинить и позабавиться. Понимаешь? По-настоящему сломать человека можно, если сперва дать ему надежду, позволить поверить, а потом — разрушить ее. Она инстинктивно не желает верить в хорошее. Потому что тогда ее легче будет сломать.
— Ээ… разве она уже не сломанная?
— Вот не разбираешься ты в людях, малыш. Была бы она сломанная, она бы резко стала неинтересной своим мучителям. Потому ее и ломают, что она никак не сломается. У нее есть стержень, только он глубоко под поверхностью. Нужно только его найти, понимаешь?
— Но… какой же у нее стержень? Она и так делает все, что ей скажут! Совсем все! Как будто ничего своего нет!
— Вот как раз есть. Ладно, мы еще вернемся к этому. Я могу быть неправ… но рано или поздно мы это выясним.
— Су Хи, — говорит он и девушка напротив подбирается, опуская взгляд вниз: — слушай, я хочу тебя спросить. Почему ты все это терпишь?
— … — она молчит, глядя в сторону. Снова тискает свою многострадальную юбку.
— Признаю, школьная администрация ни черта не делает. У вас тут закон джунглей, все это скорее поощряется. Но ты даже не пытаешься. Не сопротивляешься. Не показываешь, что тебе это не нравится. Думаю, что если бы ты оказывала сопротивление каждый раз, то тебя бы рано или поздно оставили бы в покое. Например, вот зачем ты после уроков в этот клуб идешь? Прямо к ним в лапы. Уж силой тебя туда они бы не приволокли, это точно. А караулить каждый раз после уроков — им бы надоело.
— Ты не понимаешь, — тихо говорит Су Хи и сжимает кулаки, тиская край своей юбки: — не понимаешь…
— Хорошо. Я не понимаю. Так расскажи. Помоги мне понять, что с тобой происходит и почему ты даешь этому случиться. — он смотрит на нее. Сейчас Бон Хва раздосадован. Раздражен. Он устал, у него все болит, правая рука начинает опухать в костяшках так, словно его кулак надули воздухом. Так что меню пришлось брать левой. Кроме того, у него болела голова и он искренне предполагал сотрясение мозга, все-таки этот Диковолосый бил в полную силу. Старший… скотина, он так на него надеялся, а он… хотя да, он прав конечно же. Нельзя выигрывать все битвы. Но все равно он чувствовал себя обманутым. Так, как если бы взрослые пообещали поход в зоопарк, а на самом деле отвезли к врачу и там поставили укол. Потом уже можно везти и в зоопарк, вот только уже неохота. И… он понимал, что это глупо и по-детски, но перестать обижаться на Старшего не мог.
— Я… не могу. — Су Хи бросает на него быстрый взгляд и тут же отводит его в сторону и вниз: — Не могу и все.
— Послушай, — он вдруг вспоминает о чем ему говорил Старший: — неужели ты хочешь жить вечно? Ну, то есть… мы все умрем. Рано или поздно. Даже вселенная рано или поздно умрет. Разве тебе охота жить вот так?
— Мне все равно, — тихо говорит Су Хи: — ты не понимаешь. Я не боюсь умереть. Я даже… один раз… — она теребит край своей юбки.
— Малыш. Ты зря форсируешь события. Что еще за «мы все умрем»? Конечно, мы все умрем, но ее пугает не смерть. Смерть для таких как она — это закрыть глаза и уснуть. Облегчение. И… судя по ее оговорке она уже стояла на крыше высотки, готовая шагнуть вперед и забыться.
— Почему же тогда не шагнула? Она же… я себе и представить не могу, через что она прошла!
— Успокойся, малыш. Через что она прошла? Вы, молодые, искренне считаете свою боль — самой больной. Да, над ней издеваются, да ей обидно и печально, но… во время войны японские солдаты забирали таких как она в армейские бордели, где девушки лежали на спине почти двенадцать часов с раздвинутыми ногами. Их и за людей никто не считал. И девушке сильно повезло, если она попадала в офицерский бордель, а не в солдатский. И это было на этом самом месте, просто шестьдесят лет назад. Некоторые из тех, кто прошел через этот ад — все еще живы. Но никто не признает их ветеранами. Никто не гордится их подвигом. У них нет пенсии или компенсации со стороны Японии, они до сих пор — мусор. Никто не желает признавать их существование. А ведь большинство из них были молодые девушки, которые после абортов в военно-полевых условиях не смогли больше рожать. Родня от них отказалась, это же позор. И они остались совсем одни. Те, кто выжили после военно-полевых Его Императорского Величества борделей.
— Что ты такое говоришь, Старший…
— А ты почитай исторические документы, малыш. Эта страна и ее люди прошли через такие испытания, что и врагу не пожелаешь. И эти испытания все еще не закончились. У Су Хи — все еще впереди, все еще возможно исправить. Она после школы поступит в институт, деньги у ее матери есть. Если школу не сменить, то уж институт-то она себе может выбрать и специальность. Даже без нашей помощи ей нужно потерпеть годик — и все, она уже далеко от своих мучителей. Да и… никто ее не насиловал. Издевались — да. Но сексуального насилия вроде не было пока.