— Я не собираюсь…
— Да, я понимаю, что ты не собираешься ни с кем драться, но… это как китайцы говорят — «меч может пригодиться человеку один раз в жизни, но носить его с собой следует всю жизнь». И даже если он никогда тебе не пригодится, единоборства и умение противостоять другому человеку в прямом конфликте — важно. Это дает тебе уверенность в своих силах. А уверенность и здоровая агрессия — почти равнозначно амбициям, малыш. Если ты хочешь чего-то добиться в этой жизни — рано или поздно тебе придется за это драться. Может не физически, может не кулаками, но конфликт интересов неизбежен. Привыкай.
— Ну… если с этой стороны.
— Да, именно. Так что, начиная с завтрашнего дня, будем тренироваться. А сегодня у нас встреча с Пак Су А… нужно будет подготовиться. Лучше будет, если я напишу все на бумаге, пусть почитает дома, подумает. — снова зевок: — Так что дай уже мне поспать немного, своими делами позанимайся. А я через часок-другой проснусь и подготовлю бумаги. — голос в голове затихает. Бон Хва смотрит на свою футболку. Ху Тао смотрит на него в ответ. В первый раз он думает, что Ху Тао выглядит безжизненной, плоской, не настоящей… какой-то блеклой. А тело Чон Джа, ее лицо… пусть и с синяками — но настоящее. Живое. Пахнет свежестью и сладостью… он снова подносит футболку к лицу и вдыхает ее запах. Настоящая женщина… оказывается они пахнут вот так.
— Ого! — раздается голос, и он поспешно прячет футболку за спину и краснеет. Она видела!
Глава 8
— Не вертись. — говорит ему Старший: — чем меньше ты совершаешь движений — тем лучше. Когда человек все время что-то делает, дергается, оглядываешься, чешется — вот как ты сейчас, одним словом — суетится, это выглядит подозрительно. И в целом не внушает доверия. Уверенность в себе — это расправленные плечи и неторопливые движения. Даже мимика немного замедленная. И… когда улыбаешься — не склоняйся вперед в поклоне. Это выглядит так, словно ты заискиваешь, понимаешь? Ты — уверен в себе и спокоен. Если будешь суетиться, дергаться, потирать потные ладошки и заискивающе заглядывать в глаза, то тебя невербально сразу же за мошенника примут. А ситуация тут такая, что Су А у нас в отчаянии… самое то для мошенников появится. Знаешь, чего стараются избегать настоящие мошенники? Выглядеть как мошенники.
— Она подумала, что я — извращенец! — выпаливает Бон Хва: — Вот серьезно! Она видела, как я футболку нюхал! Стыд-то какой!
— О боже, малыш, да всем насрать! — говорит Старший и по его тону Бон Хва может сказать, что тот сейчас глаза закатил вверх и головой покачал.
— Вот я дурак! Она теперь будет думать, что я — совсем больной! Стыдно-то как… и она же меня не выслушала… ты видел, как она на меня посмотрела потом? С презрением! Как на чумного! Как будто я — отвратительный земляной червь! И… деньги от нее на счет почти сразу пришли! Это явный знак того, что она со мной больше не желает общаться!
— И за какие такие грехи прошлой жизни мне было дано такое наказание? — вздыхает в голове Старший: — Можешь не отвечать, малыш, это был риторический вопрос. Вот что я тебе скажу, мой многоуважаемый юный друг. Никто на тебя с презрением не смотрел, а вместе с деньгами она написала сообщение, которое трудно истолковать двояко. Поблагодарила и сказала, что перезвонит как-нибудь.
— Так всегда говорят, когда не хотят общаться! Никогда она мне не позвонит!
— Да и черт с ним. С ней то есть. Тебе-то что? До вчерашнего дня ты ее и знать не знал.
— Но! Чон Джа… и ты — вы же наедине были! А ты ей синяки обрабатывал! По всему телу! Это же что-то да значит! И сейчас она будет знать, что синяки ей обрабатывал извращенец!
— Вот что, малыш. У нас не так много времени до прихода Су А, поэтому давай я тебе притчу расскажу, а ты заткнешься и послушаешь, хорошо? Давным-давно…
— Это обязательно?
— Что?
— Начинать с «давным-давно»? Ты бы еще «в тридесятом царстве, в тридевятом государстве» начал…
— Слушай, малыш, заткнись, а? Слушай что тебе старшие говорят.
— Но ты сам сказал, что у нас не так много времени!
— А если ты будешь меня перебивать, то останется еще меньше! — повышает голос Старший: — Так что нечего меня перебивать! Заткнись и слушай.
— Э… хорошо. — говорит Бон Хва: — я молчу.
— Вот что ты за человек… ей богу. Порой кажется, что тебя матушка хорошо воспитала, а порой как банный лист… не отлепишь. Все? Высказал свою точку зрения? Слушай — давным-давно… хотя, может и недавно. Временной отрезок я точно не устанавливал. Время — вообще относительная штуковина, понимаешь, малыш? Так что вместо «давным-давно» можно использовать словесную конструкцию «в неопределенный промежуток времени».
— Старший! Сейчас ты точно надо мной издеваешься! — пыхтит Бон Хва и оглядывается. Встречу с Пак Су А они назначили в людном месте, в кафе, он сидит в углу, так, чтобы было видно вход. И сейчас он сидел за столом, над чашкой кофе. Шесть тысяч вон за чашку! Нужно было выбрать кофейню подешевле… но Старший сказал, что антураж важен, если назначить встречу в подворотне, будут относиться соответственно. Так что пришлось здесь… и он чувствовал себя неуютно. Так и тянуло кепку на глаза надвинуть или черные очки напялить. Но Старший опять сказал, что такое вот поведение, наоборот, к себе внимание привлекает, хочешь быть незаметным — веди себя естественно. Вон он и вел себя естественно — смотрел прямо перед собой и бормотал что-то себе под нос. Со стороны — как будто по гарнитуре на телефонный звонок отвечает.
— Как было упустить такую возможность. — говорит Старший и в его голосе звучит усмешка: — Давай к сути. В общем шли два монаха, один старый, а другой — молодой. И видят они, что на берегу ручья сидит девушка, вся такая эротичная, ну вылитая Чон Джа, только без синяков. И в одежде легкомысленной, да так, что все наружу. И говорит им эта девица виду эротического — дескать помогите люди добрые. Перенесите на другой берег, а то одежда у меня вымокнет вся и испортиться. Хотя… какая на ней там одежда… так, две веревочки и три тряпочки…
— Старший!
— Да, да, малыш. Ну так вот — молодой монах отказался, потому как — монах! Целибат, строжайший моральный запрет на эти ваши развраты и прочие сексы. А старый — молча поднял ее на руки и перенес на другой берег. И вот, идут они, значится дальше по пересеченной сельской местности, час идут, другой. Молчит монах. И тут молодой не выдерживает и подкатывает с расспросами. Мол, ты же монах! Как ты мог такую юную и красивую девушку, да еще в такой одежде — на руках⁈ Ты ж ее прижимал к себе! Тискал небось и мысли развратные всякие в голову приходили. И вообще, как это все было? Не боишься, что запачкал душу свою? А старый монах посмотрел на молодого, головой покачал и молвил как боженька — я, говорит, девушку эту оставил у воды, а чего же ты до сих пор ее с собой тащишь? Понимаешь, малыш? Не таскай в голове эту Чон Джа, а? Оставь ее в покое уже.
— Но…
— Оставь ее у воды. Вот когда она рядом с тобой будет сидеть — тогда о ней и думай. А сейчас у нас другие заботы есть. Брать управление на себя — мне очень утомительно. Как будто под водой двигаешься. Так что всем будет легче если ты наконец возьмешь себя в руки и перестанешь размазывать сопли.
— Хорошо. — Бон Хва кивнул. Притча успокаивала. В самом деле, весь сегодняшний день эта Чон Джа как будто с ним рядом была, через плечо заглядывала и презрительно морщила носик, и фыркала, разочарованная. Как будто он в самом деле ее с собой везде носил. Он представил себе берег ручья в лесу, как будто из исторических фильмов и дорам про принцесс — красивый лес, падающие красные листья и Чон Джа, которая сидит на камне, почему-то одетая в футболку с Ху Тао. Она поджимает под себя ноги, а старый монах — молча кланяется ей и оставляет у воды… и Бон Хва — следует за ним. Сделав несколько шагов — он оглядывается. Но ни девушки, ни ручья больше нет. Все замела метель из красных листьев. Он думает, что если бы владел искусством стихосложения — обязательно бы написал стихи об этом ручье, двух монахах и девушке, которая осталась у воды. Например, так
Одинокая осталась у воды
Пролагают свой путь к просветленью
Двое монахов.
— Это вы мне написали? — напротив него садится женщина, в обычном летнем платье и с сумочкой через плечо: — А вы довольно молоды. Новое поколение мошенников выросло, а?
— Что? Я не… — Бон Хва на секунду теряется от напора.
— Не мошенник? А что тебе нужно от меня? Деньги? Всем нужны деньги и никто помочь не может! Знаешь, почему я сюда пришла⁈ Чтобы в глаза такому как ты посмотреть! И не стыдно тебе на чужом горе деньги делать⁈
— Стыдно. — внезапно говорит его рот и Бон Хва понимает, что Старший взял дело в свои руки и он может выдохнуть и расслабиться.
— Что? — женщина задыхается от неожиданности.
— Еще как стыдно… — продолжает Старший: — но я не прошу у вас никаких денег. Я просто предлагаю вариант решения вашей проблемы, не более того. Но если вас это не интересует, то я пойду. — он встает с места и кланяется: — Прошу прощения, что отнял у вас время, госпожа Пак. Этого больше не повториться.
— Стой! Куда это ты⁈
— Мне не нравится, когда меня оскорбляют, ачжума. — твердо говорит Старший: — А потому…
— Погоди! — женщина кусает губы и нерешительно ерзает на месте: — Говори, чего хотел!
— Какая разница, чего именно я хотел? — говорит Старший и Бон Хва думает, что он — не смог бы так. Старший говорит немного свысока, спокойно и уверенно. Он бы на его месте принялся объяснять, начал бы суетиться, спешить, путаться в словах, а Старший ведет себя так, словно ему все равно. А ведь Пак Су А-ачжума намного старше чем Бон Хва и со стороны это выглядит очень невежливо.
— Если вы заранее считаете меня мошенником, который наживается на чужой беде, значит и смысла в разговоре нет. — продолжает Старший: — Было приятно с вами познакомиться.
— Постой. Не слишком ли ты молод вот так со мной разговаривать, а? — повышает голос женщина и в кафе начинают на них оглядываться.