— Джешли к бородавкам тем, лягушку прикладывать, то и вовсе замечательно сводятся, — твердо сказал он в заключение.
— За это, любезный пан, выпить не грех, — объявил пан Лех. — Таинства священные жизни не хватит познать!
Выпив по этому случаю, собеседники помолчали, закусывая бимбер мочеными яблоками, плошка которыми высилась на столе. Дневной огонь за стеклами окон тихо умер, уступив место ночным теням и отблескам костра, зажженного Тимохой с Никодимычем. Те обустроились на ночлег во дворе фольварка, ввиду относительно теплой для декабря погоды. С улицы доносились шаги и разговоры, а чуть погодя в комнату сунулся огромный как медведь старший сын пана Хворовского. Потоптавшись на пороге, отпрыск славного поляка уточнил у хозяина, будет ли тот ужинать, так как все собрались. Но тот лишь отмахнулся.
— Сюда пусть несут! Не видишь, разговор у нас серьезный, — развалившись на стуле, заявил пан Лех. — Утку нам дайте… и хлеба… и это… бимбер пусть матка принесет. Скажи, закончилось у нас тут.
Пока распоряжения выполнялись, а тихая супруга владельца фольварка несла распространяющие небесный аромат куски утки, Леонард, глядевший в окно, заметил призрачного пана Вуху. Явившегося на этот раз летающим в супнице, которая казалась уже безвозвратно утерянной.
«Здорово, пан!» — любезно произнес десятник с Закрочима, совершив мастерский кульбит в темном воздухе. — «Вечеряешь?»
«Вечеряю, пан Вуху», — подтвердил отставной флейтист.
«А правду свою сыскал, нет?»
«Не сыскал, пан Вуху», — горько сообщил музыкант, — «Уж дюже маленькая та правда оказалась. Ну, никак пониманию человеческому не годится. А ты, никак, супницу мою нашел фамильную?».
«А чего ее искать?» — десятник щелкнул пальцами и повис в воздухе. — «Это тебе не барабаны в полку красть. И веники».
«Какие веники? Никаких веников я не крал», — озадаченно заявил пан Штычка, — «Не было веников каких».
«Ну, вкрадешь еще, жизнь длинная», — лениво заявил собеседник и растворился во тьме, изгнанный энергичным хозяином фольварка, который поинтересовался у задумчивого Леонарда, будет ли Речь Посполитова в прежних границах или нет.
— Я так разумею, что обязательно должна быть, так, пан? — заявил мудрый Лех Хворовский и погладил усы. — Не может она не быть! Двести аэропланов, это тебе не кот начхал! Каак полетят!
— Полетят, — заверил пан Штычка, разглядывая дымный клубочек, оставшийся на том месте, где только была летающая супница. А хозяин, оглядевшись вокруг, словно их кто-то мог подслушать, наклонился к нему, обдавая запахом сивухи, и зашептал:
— Есть у меня придумка секретная, пан добродий. Пржеш ние, разобьем тех комиссаров, да красноштанников, как пить дать! Мне бы только пану Юзефу доложить, чтобы дал дивизию какую. То тайный виналажек, — здесь говоривший сжал кулак и потряс им в отблесках лампы, демонстрируя мощь секретной мысли, — вот она какая, придумка! Как увидят ее, так и в штаны класть будут. А называется штуковина парасоль збройный. Самолично, вот этими вот руками шправил. Сейчас вот выпьем, — сказал он, расплескивая мимо рюмок, — покажу тебе. Ты только смотри, никому про то не рассказывай, а то как бы чего не вышло.
Побожившись, что никому и никогда про этоне расскажет, Леонард выпил и поднялся от стола. Збройный парасоль вызывал неподдельный интерес, ведь не каждый день удается посмотреть на какую-нибудь военную хитрость. Загадочные объяснения собеседника о принципе действия устройства лишь напускали тумана.
— Пицйе-то возьми, пан хороший, и закусить что, — посоветовал таинственный изобретатель, — выпьем еще на дворе, чтобы не зря ходить.
Спустившись с крыльца, они побрели за угол большого дома к видневшимся в полутьме сараям. Взошедшая на небе луна скупо освещала их, борясь с дрожащим светом керосиновой лампы, которую предусмотрительный пан Хворовский захватил из дома. Идти было недалеко, гениальное изобретение хозяина фольварка возвышалось тут же, близ одной из построек. Высотой с человеческий рост, оно было крыто от чужих глаз большим куском брезента.
Подвесив лампу на крюк, торчавший из стены, изобретатель военной хитрости, завозился с веревкой, опутывающей сооружение. А Леонард, в преддверии испытаний организовал стол, водрузив бутыль и тарелки на стоявшую рядом телегу.
— Только никому! — громким шепотом потребовал пан Хворовский, — То узброение ни москалям, ни Петлюре знать не можно! В ней самая победа наша будет.
Театрально представивсмертельную для врагов фантазию, хитрый изобретатель, выдерживая паузу, предложив налить, дабы, как он выразился: не схватить кондрашки от смотра.
— Страх людовый то есть! Сейчас вот выпьем, пан солдат, и увидишь ты… — не закончив фразу, хозяин покачнулся и опрокинул рюмочку.
— Дай ка мне, что там есть загрыжци, — попросил он, морщась и нюхая рукав шинели. И жуя кусок утки, посетовал: — Крепка в этот раз.
После они выпили еще одну. По предложению отставного флейтиста: за военную мысль. Следом, пан Лех произнес обратный тост, несколько витиеватый и запутанный, основным мотивом которого была идея, что такие люди как Леонард и есть опора Речи Посполитовой, потому как всегда умеют культурно выпить и вообще. Не оставшись в долгу, музыкант налил за то, чтобы каждый нашел свою правду, как говорили божьи вестники. В эту честь выпили три раза.
За приятными разговорами они уговорили половину штофа. А потом, наконец, приступили к осмотру оборонной секретности.
— АГА! — громовым голосом завопил изобретатель и сдернул брезент. Не удержавшись на обманчивой земле скучного декабря, он грузно сел в грязь, издав звук мясной вырезки по которой плашмя ударяет нож мясника.
— Поскользнулся, пан солдат, — доложил он и хихикнул. — Скользко тут у меня.
Несмотря на падение, вид у пана Хворовского был самый, что ни на есть победный. Предмет, вышедший из-под его умелых рук, внушал уважение размерами и фактурой. Это было подобие колокола обшитого железом, на боку которого на высоте глаз виднелись узкие бойницы. А чуть ниже для пущего устрашения врагов известкой было намалевано название: «Парасоль збройный пана Хворовского». Покоилось чудо военной мысли на двух больших бревнах брошенных в грязь.
— Ну? — вопросил довольный изобретатель, ожидая похвалы у бродящего вокруг военной хитрости Леонарда.
— Монументально! — восхищенно ответил пан Штычка.
— А ты подумай, пан, каково это, ежели тыщи таких да на врага?! Да бегом, если? — поступь боевых парасолей отражалась в торжествующих глазах изобретателя. — И у каждом солдат, та с карабином вооруженный? Эту хитрость пулей никак взять не можно, я тебе говорю.
Подтверждая теорию, собеседник постучал ладонью по гулкому металлическому боку. Затем, опираясь о собственное детище, пан Хворовский встал и предложил налить.
— За победу! — возвышенно обозначил он. — Нех жие пан Юзеф!
За это выпили, зажевав льющийся мимо рюмок бимбер остывшей уткой. Довольный произведенным эффектом хозяин фольварка, подмигнул отставному флейтисту и, подняв палец, обещая новые открытия, исчез за скрипучей дверью сарая, откуда появился, держа в руках обрез.
— Зараз будем испытывать! — твердо объявил он. — Я полезу, а ты стрельни по ему. Только по настоящему стрельни, чтоб, так как на войне. Изо всех сил стрельни по ему.
Пока Леонард вертел в руках врученный обрез, изобретатель военной техники, пытался проникнуть внутрь. Парасоль, несмотря на кряхтящие попытки приподнять краешек, плотно стоял на опорах.
— Тяжелый, — пожаловался пан Хворовский, растеряно глядя на отставного флейтиста.
— Тяжелый, — согласился тот и пришел на помощь, ухватившись за нижнюю кромку.
— Пудов девять, пан добродий, — после некоторой заминки определил пан Штычка.
— А то! — довольно просипел создатель чуда военной мысли, — Одного железу, знаешь сколько пошло? Неделю ту штуковину клепал, або больше ще.
Поддавшись их совместным усилиям, секретный парасоль нехотя оторвал основание от земли, позволив своему создателю проникнуть внутрь. Пошебаршившись в нем некоторое время и несколько раз гулко ударившись, по всей вероятности, головой, тот, наконец, показался в смотровых щелях.
— Шишек понабивал, — весело сообщили горящие глаза, — доработать треба трохи.
— Скажу, пан изобретатель, что с такой машиной по полю бегать совсем неудобно будет, — сказал Леонард. — Пропотеешь, певни. А то потом заболеть можно. А какой солдат больной? Джешли он чихает и кашляет? Тут еще подумать надо.
— Это еще подумаем, — гулким голосом произнес пан Лех и завозился в тяжелом изобретении. — Ты давай, стрельни уже, душно тут чего-то совсем. Зараз стрельнешь, и выпьем поновне. Бибмер есть еще?
— Чуть совсем, светлый пан, — сообщил музыкант, проинспектировав бутыль.
— Так стрельни, да Марысю кликнем, пускай несет, — торжественно предложил тот. — На три счета стреляй! Да не боись, тут тебе твердый расчет!
Мысленно досчитав до трех, отставной флейтист поднял обрез и выстрелил в маслянистый бок боевого парасоля, вызвав немедленно загасшую желтую искру рикошета. На что громоздкое сооружение, откликнулось глубоким и чистым звуком, таким, каким на Пасху исходят большие колокола церквей. Казалось, что все пространство двора и близлежащих окрестностей задрожало, обмирая в дребезжании стекол большого дома, мычании коров и обеспокоенном гаме неисчислимых утиных стад пана Леха.
Глава 19. Йезу Кристе! Очнитесь, папаша!
Расчет пана Хворовского был совершенно точен — пуля парасоль не пробила. Но звук, исторгнутый выстрелом, что ни на есть густой, каковой еще зовут малиновым, оглушительно рвал уши и напускал туман в голову. Леонард, ощущая себя пономарем, по недомыслию, влезшим под самый большой колокол из подбора, уронил обрез и заткнул уши, пережидая, пока тот умрет.
Затихло быстро, и уже по прошествии пары минут отставной музыкант аккуратно отнял ладони и постучал по безмолвному збройному парасолю пана Хворовского.