— Станислав! — скучавший на койке француз оторвался от книги, — Сыграем? Твоя уксусная рожа сказала мне, что за игру отлучают от церкви, представляешь?
Он говорил по-польски неплохо, хотя и мешал шипящие, будто жевал камни. Одетый в нижнюю рубаху с тесемками и полосатые плисовые штаны Дюбрен был большим. Очень большим. Телосложение его говорило, что пан Александр был не дурак выпить и подраться.
— Отлучают, так ведь, святой отец? — бросив книжку на пол, репортер дернул ногой указывая на изможденного ксендза, осторожно сидевшего у столика.
— То есть грех большой, сын мой, — смиренно прошелестела тень, на столе у Крысика стыл чай. Его собеседник закинул голову и раблезиански захохотал, лицо француза с блестевшими в слабом свете, проникавшем из откинутых световых люков глазами навыкате, пошло складками. Крупные черты исказились.
— А что сейчас не грех, пеер? Тут умирают миллионами, и, заметьте, не по своей воле! Человек помогает человеку, отправится на небеса с комфортом и максимально быстро. Рава Рюсь сорок шесть человек, Мозир сто сорок два! И это за две недели.
— На все воля божья, — безучастно ответил пастырь и хлебнул чаю. — Бог дал, Бог взял, пан. А играть все одно грех.
— Вот выиграю этот тран блёнди целиком, так ссажу вашу святость где-нибудь в поле, — пообещал Дюбрен. — А из него сделаю игорный дом с девками. Передвижной, ваша святость!
— Девок кстати нет, Александр, — заметил ротмистр, давно привыкший к перепалкам попутчиков. — Скучный Город. Никаких развлечений, да-с. Кстати, познакомьтесь, панове, Городской бурмиш, пан Кулонский. Умеет играть в три листика. Уже две недели не встречали никого, кто умеет в три листика, представь, дружище! А тут такой случай.
— Воздержание, шер ами, есть истина, ниспосланная нам в награду, — явно кому-то подражая, прогнусавил француз. Отец Бенедикт поморщился и раздраженно застучал ложкой, мешая отсутствующий в чае сахар. Дюбрен надавил на больную мозоль инспектора Католической церкви. Единственно, что его могло вывести из себя, это издевки над кардиналом Каковским, чьи слова репортер только что исковеркал и неуважительное отношение к курам, к которым святой отец питал патологическую страсть. Бентамки, леггорны, минорки и плимутроки вызывали у него священный трепет. Пан Бенедикт бредил бодрыми петушиными кукареками и кудахтаньем. Оставленные без присмотра в Рембетове полторы сотни пернатых любимцев вспоминались с острой непреходящей тоской.
— Антоний Кулонский, статский советник, городской голова, кавалер Святого Станислава, — кратко представился градоначальник, от спертого воздуха у него кружилась голова. Лампы в вагоне были выключены, и свет проникал только через открытые люки, в отсеке стояла полутьма. Пана бурмиша мутило от плотного казарменного запаха.
— Будешь «Перно», кавалер? — просто спросил Дюбрен и протянул руку, здороваясь. — Александр, кавалер всех дам.
Сбросив пальто и оставшись в старом бархатном костюме, пан Кулонский присел за столик. За бортом неразборчиво переговаривались праздношатающиеся солдаты, тихо шипел пар, где-то звякало железо о железо — все эти звуки гулко отдавались в броне, словно собравшиеся сидели в большой металлической бочке.
— Хорошо у вас здесь, по-домашнему, — промямлил он, и провел рукой по шевелюре, с потолка на них капало. Дюбрен извлек из-под койки бутылку и, изгнав святого отца с чаем, как Господь изгнал Адама с яблоком, устроил ее на столе.
— Угощайтесь, мсье бурмиш. Пейте, любезный, ибо вы никогда еще не пили слезы ангелов. Les larmes des anges de guérir l’âme, — высокопарно заявил он, разбавив дар Понтарлье водой из чайника. Жидкость в стакане немедленно помутнела и стала походить на грязное молоко. Осторожно попробовавший ее пан Кулонский пришел к выводу, что столь трепетно предложенный напиток, по сути, обыкновенная анисовка, которую он до войны не пил по причине фантастического похмелья и зловонной отрыжки.
— Пейте, пейте, кавалер, это душа Франции, — потребовал Дюбрен, городской голова вытянул остатки. Перспектива быть отравленным душой Франции вызывала у него уныние. Анисовая, вязко ухватившись за язык, ухнула в желудок. Он поморщился и занюхал рукавом, так как закуски предложено не было. По мнению репортера та была лишней, портящей вкус нектара. По этой причине стол в потеках грязи по углам пустовал. Муки принимаемые достойным бурмишем были сравнимы с муками от частых сеансов поэзии, которые давала его супруга пани Ядвига.
— Хороша! — вежливо закашлялся градоначальник. Он еще морщился и кряхтел, выдумывая способ отказаться от второй порции, уже налитой собутыльником, как к ним подсел кинувший шинель и рогатувку на койку ротмистр. В руках у него была колода карт.
— Ну-с, панове! — весело проговорил он и залпом выпил предложенный «Перно». Этой фразой и началась грандиозная раздача, которая, будучи записанной и переданной потомкам, поколебала бы сами устои карточной игры. Карты щелкали в ловких руках, короли стыдливо выглядывали, дамы косили глаза, а валеты падали пластом. Тузы выкладывались как какие-нибудь восьмерки. Сиятельный Тур-Ходецкий постоянно передергивал, делая это так неловко, что француз, последовательно выигравший часы ротмистра, все броневагоны и контрольные платформы, часы бурмиша Кулонского, его смушковую шапку, через пару часов все это спустил вчистую, добавив кое-что из своих вещей. Оставшись как есть, в нижней рубахе и полосатых штанах, он выразил свое недовольство.
— Мошенничаешь, жулик?! Откуда у тебя две дамы, если у меня три? — Дюбрен глянул на стол, а потом сверился с раздачей и угрожающе наклонился над ротмистром. — Думаешь, я ничего не вижу?!
— Побойся бога, миляга. Какие дамы? О чем ты? Уж если карта идет, так все жулики? — ответил тот и уронил семерку. Мсье Александр пристально глядел в прозрачные глаза броненосного конника. Время капало на них каплями конденсата с брони. Опустившаяся темень скучного декабря заставила зажечь керосиновые лампы. Атмосфера в командном отсеке бронепоезда накалилась.
— Нет, ты жульничаешь, — упорствовал репортер, тыкая в оппонента толстым пальцем. Впрочем, тыкал он не очень точно, счет бутылок тошнотворной амброзии подходил к трем. Наливали уже на глаз, разливая большей частью на стол. Карты падали в лужи. Купе было полно табачного дыма, и пан бурмиш не принимавший участия в ссоре, уже мало что понимал. Городской голова бессмысленно вращал глазами, сидя с полной колодой, в то время, когда его партнеры выясняли отношения.
— Извините, мусью, запамятовал козыря, — обратился он к Дюбрену. Так как тот отмахнулся от него, городской голова обратился к жулику ротмистру. — Уже налейте, великовельможный, а то совсем скучно стало. И ваш пан француз чего — то печалится.
В этом градоначальник ошибался, скучно как раз таки не было. И если бы пан Кулонский был в полном сознании, то мгновенно сообразил, что все дела сейчас окончатся нехорошо. Тени метались по стенам. Ксендз Крысик, наблюдающий за игрой из глухого угла, шептал молитвы. За стенкой переругивались и с грохотом грузили дрова в тендер солдаты. В общем шуме возвышался Тур-Ходецкий, так и не сменивший малинового кавалерийского околыша на рогатувке.
— На саблях, мсье! На саблях! К черту пистолеты! Вы имеете дело со шляхтичем. Только сабли! Такого оскорбления вам не простится.
Хитрый пан Станислав знал, что во всем «Генерале Довборе» имелась лишь одна сабля — его собственная. Притом, совсем не годная для пешего боя. Драться длинным оружием было сложно, а наличие лишь одного экземпляра, по его мнению, делало дуэль практически невозможной. К его большому сожалению, все эти тонкости совершенно ускользнули от внимания противника, Дюбрен предпочитал кулаки и табуретку.
— Да плевать! Все равно чем драться, жулик ты… — ревел он, потрясая руками. Репортер не то, чтобы жалел проигранного, но всегда недолюбливал жульничество. В картах он был социалистом.
— Выпьем! — влез опьяневший от слез ангелов и плотно висящего табачного дыма пан Кулонский. Не переставая сверлить друг друга взглядами, противники выпили, а потом еще выпили, для храбрости. Затем последовал тост за справедливость. А Дюбрен с издевкой предложил выпить за честность.
— За пять дам в колоде. Ну, и честь, конечно, да, Станислав?
Блистательный Тур- Ходецкий пригладил пальцами щегольские усики, и не отводя глаз от большого лица соперника
медленно выпил.
Глава 34. Cartes et потаскухи!
В конце концов, пан голова очнулся на платформе с кочергой в руке, той самой какой бездельники телеграфисты шуровали в печках командного отсека. Напротив, сжимая в руках саблю ротмистра, стоял тяжело дышащий Дюбрен. Сам Тур-Ходецкий, свесив голову между броневагоном и площадкой лежал на перроне, издавая утробные звуки.
— Отлично фехтуете, папаша, — с завистью произнес француз. — Намного лучше меня, а ведь я брал уроки у самого Гравлотта, он, кстати, мой дядя. Такое ангаже без гарды, как вы только что сделали, я вижу впервые. У кого учились?
Пан Кулонский опустил кочергу, где-то в глубине его сознания летним мотыльком билась мысль, что именно сейчас он заново родился. Звезды светили им, окрашивая снег таинственным голубым цветом. Стоявшие полукругом любопытствующие захлопали. Не каждый день увидишь такой поединок, в котором цивильный фехтовальщик от бога сошелся с французским бретером.
— Ангаже? — прошептал помертвевший градоначальник, ощупывая себя, все было на месте. Единственной потерей стала парадная смушковая шапка, аккуратно разрубленная пополам.
— За ваш головной убор прошу извинить, мсье, меа кулпа, — изящно покаялся соперник, и, смахнув пот, сделал медвежий реверанс. Получилось забавно, и кто-то из темной солдатской толпы даже хихикнул. — Бегетель, папа… с вашим талантом вы на миллион таких шапок заработаете.
Миллионы смушковых шапок пролетели перед глазами градоначальника, он представил глаза Ядички и тоскливый вечер поэзии. Китс, Бернс и прочие мертвецы, представлялись ему палачами в кожаных фартуках, забрызганных кровью.