— Итак, — обратился он к пану Штычке, — вы из польского бронепоезда?
— Так есть, Ваша Милость, — уяснив, что разговаривает с целым фельдмаршалом, доложил отставной пехотинец, — Поцяг панцерний «Генерал Довбор»! Разведываем во славу войска Польского и пана ротмистра!
— Пана ротмистра?
— Так есть, пане верховнокомандующий! Ротмистра Тур-Ходецкого! Вы бы его видели. Настоящий рубака, лопни мой глаз. Все песни нам пел. Выйдет перед строем и как запоет, ваше превосходительство! Коло моего огородешка, особенно любит. Так и говорит: знаешь «Коло моего огородешка»? Нет? Ну, поди в дупу тогда. Голос у пана Станислава хороший, ему бы в оперу, а то и бери выше куда.
Если бы ротмистр слышал эти слова, то сильно удивился. Все его вокальные упражнения состояли из фальшивого пения дуэтом с пьяным Дюбреном, аккомпанирующим сиятельному коннику на расческе. А репертуар состоял из песен никогда в приличном обществе не исполнявшихся.
— С какой целью ваше подразделение прибыло в этот район? — осторожно поинтересовался фельдмаршал.
— Осмелюсь доложить, мы вроде как потеряшки, Ваше Превосходительство, никак не можем ничего найти. Вторую неделю ищем. Воюем из всех сил. Уже, позвольте сказать, лошадиную задницу на этом съели. Вроде того пана из Влодавы, который украл в церкви киворий и ботинки ксендза и приехал на Запецек, продать. А там связался, можно сказать, с мошенниками всякими, они его напоили и все у него забрали. Он, стало быть, пошел к околоточному, так мол и так, ограбили на ровном месте. Украли все: и киворий и ботинки. Его сыскные хвать, и самого в кутузку посадили, а он им — я за истину хочу пострадать, нет такого приказа, что бы красть украденое. Они ему говорят, то вы напились, шановный, да все сами потеряли. Портите нам статистику, а это подсудное дело! Посидите у нас пару дней, а потом идите сами ищите. Так он месяц потом искал и ничего не нашел. Вы, случаем, не бывали в околотке, нет, пан фельдмаршал?
Пан Адамичек изумленно ответил, что в околотке ни разу не был. Наоборот, с паном полицмейстером всегда вел дела и тот был очень приличным человеком. То, что пан полицмейстер при этом закрывал глаза на торговлю водкой, аптекарь тактично умолчал. Шулявка жила по своим законам. По которым учащимся кадетского корпуса и рабочим близлежащего завода Гретера и Криванека строго запрещалось посещать питейные заведения. За чем внимательно следили дворники и околоточные.
— А вот если были, Ваше Сиятельство, то вам бы сыскные по роже дали раза, как пить дать. Они там особо не разбираются, правый ты или не правый. Тут и невинный может пострадать, лопни мой глаз. Мне покойный пан Вуху всегда говорил, что если жандармский дал тебе раза, то это для профилактики. А вовсе не из вины. А кулаки у него были огого, Ваше Превосходительство! Бывало, к носу поднесет, через это царство Божие видно. С серафимами всякими.
Почувствовав приближение головной боли, фельдмаршал поморщился.
«Господи Иисусе, помилуй мя грешного, что он несет», — подумал он. — «С какими серафимами»?
По большому счету пана Адамичека никогда никто не бил. Ни по роже, ни по другой части тела. Вообще возможность физического насилия вызывала у тихого аптекаря приступы тихой паники. Фельдмаршал всегда был полным и бесповоротным пацифистом, который по природе своей не мог сопротивляться. Даже тогда, когда его, еще молодого гимназиста ограбили залетные лихие люди, он молча отдал тощий кошелек, упал на землю и зажмурился. Сердце выскакивало из груди, холодная грязь неприятно облепляла затылок. Темные фигуры, удивленно повертев в руках трофей, поговорили над ним хриплыми голосами и исчезли. Открыть глаза он смог только через полчаса.
Отставной пехотинец тепло смотрел на него, словно мать на больного сына. Под его взглядом, пану Адамичеку в очередной раз пришло в голову: на кой черт он в ту ночь спрятался в кабинете? Почему, Господи?! Вот затаился бы в подворотне, сидел сейчас в своей аптеке и в ус не дул. За окном стелились бы злые ветры, а он смотрел на них из темных окон и слушал, как трещат в печке дрова. Тот кабинет полностью и бесповоротно изменил его судьбу.
Если бы отставной флейтист знал всю историю производства аптекаря с Шулявки в фельмаршалы, он непременно привел бы какую-нибудь околесицу в пример. Галиматью, от которой собеседник точно сошел бы с ума. Что-нибудь про одного пана, которого никто не знал. И который попал в самые нелепые, непостижимые уму обстоятельства.
Но бог пана Адамичека в этом миловал. Впрочем, как и тогда, когда он возвращался домой и успел заскочить в здание министерства обороны. Припомнив, как метался по пустым гулким коридорам вслушиваясь в приближающуюся трескотню выстрелов за окнами, шулявский аптекарь прикусил губу. Перед его взором стояла единственная незапертая дверь, на которую он упал всем своим весом, чтобы открыть. Налетел как птичка, бьющаяся в оконный переплет. Солидная, лакированная дубовая дверь с бронзовой ручкой в виде орла. Яркие всполохи за стеклами и казавшийся таким надежным письменный стол, под который он в ужасе забился.
Может, так и надо было? Когда-то к нему в руки попала тощая книжица про индийских йогов, из которой следовало, что все на земле подвержено карме. Полному и бесповоротному ответу на все плохое и хорошее. Ответу, что крутил человеком как хотел. Ответу, неожиданно подходившему к любому повороту, универсальному ключу к любой судьбе. По которому, будучи в прошлой жизни магараджей, переродившись, ты стал бы свиньей. Или тараканом.
Свиньей пан Адамичек быть не желал, и поэтому когда в кабинет вломились серые люди с оружием и громко позвали.
— Пан фельдмаршал!
Он смело выглянул из-под стола и, задыхаясь от волнения ответил:
— Я здесь, хлопцы!
В тот момент светлая карма наградила его за храбрость, большевиков выбили из города. А пану аптекарю перешла по наследству печать с трезубом, оставленная пропавшим владельцем кабинета и парадная форма с большим количеством наград, в которых он абсолютно ничего не смыслил. По причине общей сумятицы и неразберихи, пан Адамичек вполне себе вжился в роль и даже отдавал осторожные указания, касавшиеся по большей мере снабжения почти несуществующей армии отсутствующими лекарствами. И все у него было хорошо, пока он не столкнулся с этим тощим лупоглазым поляком в старой русской шинели. Тот ел его глазами, но при этом нес полнейшую ахинею. Представив, как ему дают раза, бедный пан аптекарь даже поднес ладонь к глазам, чтобы убедится, что все это происходит не наяву.
Неправильно истолковав его жест, музыкант поинтересовался:
— Плохо видите, ваше высокоблагородие? Воевать с таким зрением дюже погано, можно и неприятеля не рассмотреть, подавиться мне веником. Вам бы очки носить. Тут уж ничего не попишешь.
Пока аптекарь пытался остановить его, отставной флейтист уверено продолжил:
— Это как у пана Бздашека с Клесова. Случаем не знаете такого? Его как в четырнадцатом призывали, так и говорят, давайте пан пожалуйте в окопы. А он им, помилуйте, господа хорошие, у мене ж один глаз! Так это и хорошо, говорят, не надо прикрывать, когда целиться в неприятеля будете. Удобство со всех сторон. Всеж сподручнее воевать. Спорил он с ними, спорил, а потом согласился. Я, говорит, за Отчизну всех врагов перестреляю. Хорошо еще, что выявили его. Когда ботинки с обмотками начали выдавать, глядь! А у него нога деревянная! Нет, говорят, так не пойдет, так противник как ваш след, где увидит, то сразу поймет, что вы там шли. А это же полное нарушение секретности! Так и не взяли. Потом, правда, опамятались, уже к шестнадцатому, когда людей перестало хватать. Но уже поздно. У пана Бздышека вторую ногу тоже оторвало молотилкой, когда он пьяный шел да в поле уснул. Так и не свезло ему героем стать. А ведь хотел награду, хоть какую получить. Навроде как у вас. Вон сколько медалей-то. Много, наверное, подвигов насовершали, ваше благородие?
За что прошлый владелец мундира получил свои награды, фельдмаршал не знал и поэтому растеряно посмотрел на Леонарда. На мгновение он подумал, что тощий лупоглазый пришелец в грязной шинели продолжает издеваться над ним. Но тот стоял с самым что ни на есть серьезным видом и сочувственно смотрел на пана Адамичека.
Не найдя что ответить аптекарь посмотрел на второго разведчика. Ему показалось, что гнусный косматый громила, торчавший в углу, что-то поймал на полу вагона и сунул в спичечный коробок.
— Значит, тот дым, что мы видим над лесом — ваш «Генерал Довбор»? — невпопад промямлил шулявский фельдмаршал.
— Так есть, ваше сиятельство! — бодро отрапортовал пан Штычка. — Там, наверное, уже нас ищут, аж исчесались все. И его благородие пан ротмистр и пан святой отец! Как нам на дорогу говорил, вы бы послушали. Летите, говорит, орлы Речи Посполитой! И прослезился.
Его собеседник на секунду прикрыл глаза, пожелав про себя, чтобы орлы речи Посполитой провалились в преисподнюю. И идиот в русской шинели, и молчаливый верзила, внимательно шаривший взглядом по плинтусам. Чтобы они взяли и провалились сию минуту. Прямо здесь и сейчас, к чертовой матери.
Но у кармы видимо был другой взгляд на вещи. Все остались на своих местах, и никто даже не стал свиньей, на что пан Адамичек искренне надеялся. Он обреченно вздохнул и распорядился выслать дозор вперед по рельсам. А затем и поездной бригаде дать малый ход. Неожиданно нашедшийся польский бронепоезд был неплохим подкреплением для разбитой армии. Пара трехдюймовых орудий несколько уравновешивала идиотов — разведчиков. С такой силой, можно, было хоть что-нибудь поправить, спасти от полного разгрома судорожно цеплявшиеся за призрачную надежду части. Спасти в самое последнее мгновение. Ведь захватывал же Болбочан Харьков? И почти все левобережье. Вроде это было совсем недавно.
Озаботившись всеми этими мыслями, он чуть не пропустил момент, когда дверь в расположенное в конце вагона купе открылась, и тихий голос требовательно произнес:
— Фельдмаршал, чаю!
— Зараз! — угодливо откликнулся пан аптекарь и уточнил, — цукору вам потребно, пан председатель?