— Я тебя не боюсь, Скуфидонский!
— Все так говорят, — кивнул я. — А потом сидят на границе с поддельными паспортами, глазами хлопают и придумывают всяческие небылицы.
— Ты ещё пожалеешь!
— И как вас только с таким норовом взяли на службу? — поморщился я. — Фу, Никита Евгеньевич. Ваше поведение несдержано, банально и безосновательно.
Дудка засопел и двинулся на выход. Хотел было бортануть меня плечом, но налетел на щиты и дёрнулся так, будто его током шарахнуло. Грубо выругался, — прямо вот матом, — и вылетел прочь из операционной.
— Господа, — обратился я к министрам. — Будьте так любезны, оставьте меня с группой наедине.
Господи спешно исчезли, словно их порывом ветра выдуло, а альтушки напротив зашли внутрь из коридора. Я захлопнул дверь и ободряюще улыбнулся девкам.
— Всё нормально?
— Нормально, — покивали альтушки. — И правильно вы с этим… так его гада.
— Что-то ему рассказали?
— Ничего не рассказали.
— Катя, — я положил Чертановой руку на плечо. — Что он тебе сказал? Дословно.
— Сказал, что моя мать проститутка, а отец… прочерк? — ответила Катя и еле удержалась от того, чтобы всхлипнуть. — Я не поняла, что это значит.
— Да не бери ты в голову, — вмешалась в разговор Фонвизина. — Это всё инструменты давления. Ты даже не представляешь, что он мне сказал. А теперь и вспоминать смешно. Всё ложь, Кать, не переживай.
Что ж.
Спасибо вам, Ваше Сиятельство, за попытку разрядить ситуацию, но пришла пора как-то всё это дело разрешить.
Скрыть гнойник, так сказать.
Не будь Екатерина Дмитриевна Чертанова кадетом Дольче, то я бы на себя такое, конечно, не взял. Не с руки мне лезть в чужую семью. Но раз уж она у меня в подчинении, и речь идёт не просто о том, что папа маме изменял, а о демонической крови, то… придётся прояснить ситуацию. Иначе… иначе это сделает кто-то другой, как попытался этот недоделанный следак. И будет только хуже.
— Кадет Дольче, — вздохнул я. — Мне нужно тебе кое-что рассказать…
Глава 21
— Василий, — прохрипела Дольче из последних сил, — Ива… Иваныч…
Демонический огонь в глазах Чертановой потух. Да и огонь жизни вместе с ним. Навсегда. Вся с ног до головы в крови, волосы аж слиплись, кадет Дольче умерла у меня на руках. Последняя из оставшихся в живых альтушек. А я даже не знаю, радоваться мне по этому поводу или плакать.
А вокруг…
Даже не знаю, как всё это назвать…
Руины. Наполовину снесённые здания многоэтажек в огне. Из-за пожаров по всему городу низкое пасмурное небо стало багряным, прямо-таки инфернальным. Взрывы. Крики. Трупы тут и там, куда ни погляди.
Так…
Минуточку…
Что за хрень происходит?
— А-а-а-а-аааа! — я аж заорал от натуги.
Какой же ты всё-таки, с-с-с-сука, сильный!
Ненавижу грёбаных менталистов!
Усилием воли я выкинул Дудку из своей головы и разогнал неумело свёрстанный морок. Почему неумело? Да потому что предсказуемо. Падла же перечитал личные дела девок, вот и зацепился за историю с демонической кровью. Уже третий раз подряд её прогоняет, куда чаще остальных.
Вторжение демонов, все дела.
Самое первое, что приходит на ум, короче говоря.
Во время предыдущих атак он погружал меня в галлюцинации с обезумевшей Ромашкой, которая врывается в школу, а я не успеваю её остановить. Потом с Фонвизиной, которая каким-то хреном становится императрицей, отчуждает Дальний Восток японцам, Центральную Сибирь — Орде, а меня приказывает казнить. Потом ещё с Шестаковой было, и кстати, вот это самая правдоподобная из всех иллюзий. Кадет Шама каким-то образом выхлопала все деньги со всех моих счетов и угнала машину. Со Смертью тоже что-то было вроде бы…
Не помню уже. Все его иллюзии быстро забывались, как сны.
— Ах-ха-ха-ха! — поржал Дудка откуда-то из угла.
А мне в том углу до сих пор разрушенный город и красное небо мерещились. Ещё одно небольшое усилие воли — изыди из моей головы, тварь! — и вот мы снова здесь, в бронированной и экранированной от магических воздействий комнате, которую Державин с барского плеча отвёл нам с графом для дуэли.
Обычно они здесь артефакты тестируют, если подозревают, что может рвануть.
Ну а сейчас, получается, мы тут дерёмся. Хотя… «сражаемся» — поточнее будет, потому что дракой это действо ну никак не назвать.
Слишком внушительно для драки получается. Сильный у Гринёва зам, что неудивительно при его-то должности. И с даром неудобным. Потому как ментальную магию никакие мои щиты не блокируют.
То есть под контроль ему взять меня всё равно не судьба. Кишка тонка. Но зато весь сгенерированный фантазией тайника бред долетает по полной программе. И мне приходится его проживать. Снова и снова.
На самом деле мне бы хватило одного точного попадания в пятачину, чтобы вытащить мозг Дудки с той стороны, но пока что всё как-то не получается его достать. Промахиваюсь. И да, уже смирился с тем, что руками точно его не поймаю.
Так что швыряюсь я в Никиту Евгеньевича сырой магией — скромно, точечно — и каждый раз попадаю в глюк.
Нет! Я, конечно, понимаю, как что работает. Можно было бы шарахнуть по площади и умертвить эту паскуду, где бы она ни была, но… я уже Стёпке пообещал, что не буду магию массового поражения применять, и за язык меня вроде как никто не тянул.
Надо войти в положение.
Лаборатория всё-таки дорогая, да и этаж подземный. Если рухнет, так рухнет; люди погибнуть могут.
Так что приходится мне сдерживаться и продолжать ловить графа. Чувствую себя неуклюжим тяжеловесом, от которого по рингу бегает сорокакилограммовый капоэйрист. Ментальный, мать его, капоэйрист.
Короче…
Из-за чего такие трудности?
Выбор оружия я предоставил Дудке, и тот разгулялся, что называется, на всю котлету. Обвешался артефактами с ног до головы. И броник у него пижонский, и нож, и шлем, и бляха на ремне зачарованная, и ещё с десяток побрякушек по карманам распихан.
Не удивлюсь, что даже трусы рунами расписаны. Предусмотрительный он гад.
И почти все артефакты работают по одному-единственному принципу. Один главный, — то бишь основной — усиливает ментальные способности Никиты Евгеньевича. А другие по цепочке усиливают друг друга и замыкаются на основном, так что в конечном счёте сила главного артефакта Дудки возрастает в хрен знает сколько раз. Во сколько не берусь считать, но там явно геометрическая прогрессия действует…
Ну и сам основной артефакт непростой. Что-то редкое, реликтовое и одноразовое. А одноразовое в мире артефакторики априори сильнее так называемой «повседневки», и опять-таки в разы.
Потому как вся сила такого артефакта приберегается для одного единственного случая, когда не жалко её разом бахнуть. Момента истины. Вот как у Дудки сейчас.
Ну и вот…
На выходе мы получаем идеального менталиста. Настолько имбалансного, что даже опасного для мира. Как-то раз я шутки ради попросил Гринёва залезть мне в голову — чисто ради интереса — и даже близко такой силищи не ощутил.
Но, конечно, не смертельно это всё.
Сжечь мозги без возможности реабилитации он не может, мои защитные механизмы сильнее. И чем сильнее ты на них давишь, тем сильнее они в ответ по рукам шлёпают. Так что тут Дудка разок обжёгся и дальше не лез.
Подчинить меня собственной воле и, к примеру, заставить самовыпилиться?
Пф-ф-ф-ф…
Раз уж у Лича не получилось, то у этого сопляка и подавно. Вот и нашёл он лазейку с глюками. Погружает меня раз за разом в страшный сон, а сам в это время поди ковыряет мои щиты ножиком каким-нибудь артефактным. Или открывалкой.
Думает, что прожмёт.
Наивный.
— Бах! — я отправил в графа очередной импульс, и снова мимо. Смертоносная волна сырца прошла сквозь ненастоящее тело Дудки, а сам он поржал у меня за спиной. К слову, аудио-иллюзии у товарища получаются прям на редкость хорошо.
Вообще не придраться.
— Бах! — и опять вникуда.
По правде говоря, мне уже надоело, и я уже хочу поскорее закончить всё это дело. Хочу, но… не могу, блин! Не работают мои методы! А я ведь спешу вообще-то! У меня там Чертанова эмоционально-нестабильна после разговора!
И это при том, что углы я максимально сгладил. И всё же…
Не плакала, не кричала, не отрицала ничего, а просто выслушала молча и замкнулась. А это ведь опасней всего! Кто знает, что она там сейчас за думы думает⁈ И вообще, не копошится ли у неё сейчас в мозгах Дудка⁈
А ведь эта сволочь может!
Из вредности, чтобы напоследок поднасрать. Вроде как со мной тут прыгает, а вроде как на полшишечки и с Чертановой работает. Внушает ей хрень какую-нибудь. Стыдную, например. Или героически-сиротливую, типа: «Я не такая, как все, я опасна, лучше бы мне было не рождаться» — и всё такое в том же духе.
Бах! Бах! Бах!
— Дудка, выходи! — крикнул я. — Один хрен рано или поздно достану!
Краем глаза я зацепил группу «Альта» полным составом, наблюдающую за поединком сквозь бронированное стекло. И никакое лицо Дольче. Не потерянное, не расстроенное… никакое. Как маска, блин, посмертная.
Всё, короче!
Задолбало!
Универсал я или нет⁈ Пускай сожгу хоть весь мировой запас маны, но достану тварь его же методами!
— Извини, но нам нужно расстаться.
— Что⁈ Но как⁈
— Не буду врать, что дело во мне. Дело в тебе и только в тебе.
— Что ты такое говоришь⁈
— Ты — неудачник, Никита. Ты — лох, — самодовольно улыбнулась девушка.
— Да-да, — тяжело вздохнул Евгений Витальевич Дудка. — Лох, как он есть. Мне даже стыдно, что ты — мой сын.
— Вырастили чёрте что, — матушка Никиты тоже была тут как тут.
Оба родителя, а также повзрослевшая и диво как похорошевшая первая школьная любовь Дудки. В подземной переходе. Ночью. В грозу.
— Та-та-тах! — молния ударила совсем рядом, так что гром сотряс внутренности Никиты Евгеньевича. Свет в переходе моргнул, и все его собеседники разом куда-то исчезли.