Вот тут-то горный пик и откликнулся на его выстрел.
Свисающий с карниза снежный нанос разломился ровно посередине с таким оглушительным хлопком, что внизу, где стоял священник, столбом поднялась снежная пыль. Она проглотила его в себя, со всех сторон закрыв видимость, а отломившаяся нижняя часть гигантского наноса заскользила вниз по склону, по пути прихватив с собой и святого отца.
Он кувыркался под уклон, вертясь колесом и приземляясь поочередно то на руку, то на ногу — без единой передышки, и потерял при этом и меховую шапку, и ружье. Так крутило его довольно долго, пока он, наконец, не попал на землю одновременно обеими ногами. Тут ему удалось какое-то время противостоять лавине, но потом она снова сбила его с ног, и после этого он уже находился попеременно то сверху, то в толще лавины, иногда — наполовину, а чаще — весь целиком.
Так и летел сьера Бальдур. Во все это время он пребывал в здравом соображении и ни разу надолго весь целиком под снегом не оставался.
Метров через двести вниз по склону лавина остановилась — как раз на выступавшей на склоне горной чаше, что называлась троном Фрейи.[6] Под отвесом этой чаши начинался очень крутой спуск под названием Киннар, и он уже стремительно сбегал до самого низа, до самой подошвы ледника.
Сьера Бальдур какое-то время не шевелился, приходя в себя после такого путешествия. Он слегка запыхался и покашливал — во время полета ему было толком не вздохнуть. Однако и сейчас набрать в грудь воздуха не получалось — лавина плотно сдавила его со всех сторон. Священник был полностью погребен под снегом, наружу торчали только голова и правое плечо. Он попытался поворочаться, но получилось лишь подвигать правой ступней и слегка приподнять плечо. Он чувствовал боль в левом бедре и заключил, что оно повреждено, так как нога ниже бедра онемела.
А погода была наичудеснейшая: на небе — редкие облака, с юга нежно веял легкий ветерок, а над пустынными снежными просторами парило зимнее солнце — жирное и краснолицее, как желток в вороньем яйце. Эта тишь прилетела сюда на крыльях вчерашней бури.
Вдруг по снегу пробежала тень, и через мгновение неподалеку от сьеры Бальдура приземлился ворон. Склонив на бок голову, он разглядывал застрявшего в снежной ловушке человека. Священник тряхнул головой и зашикал, отгоняя незваного гостя:
— Кыш, кыш отсюда! Непригожий ты, ищейка О́дина![7]
Но ворон был послушен не больше обычного. Он покаркал, подзывая своего тезку, и, когда сьера Бальдур снова взглянул, птиц уже было две. Они вперевалку расхаживали взад и вперед и точили клювы, а в перерывах между этим вытягивали к человеку шеи и разражались отвратительной стервятничьей распевкой:
— Карр! Карр!..
Так, попрыгивая в его направлении, они мало-помалу приближались и явно предвкушали поживу. Когда же ворон покрупнее ухватил клювом шарф сьеры Бальдура и принялся выдирать из него пряжу, священник понял, что пришло время вызволять себя из этого утеснения. После долгих торгов и препирательств с лавиной ему удалось выспорить у нее и освободить правую ногу, а чуть погодя снег отпустил и руку.
Пробарахтавшись порядочное время, большая часть которого ушла на то, чтобы швырянием снежков и угрозами держать воронье в отдалении, он, наконец, выполз из своей белоснежной могилы.
Сьера Бальдур выбрался на поверхность, однако полностью от снега еще не избавился. Пока лавина несла его с собой, снег набился между одежек и даже под них — на голое тело, и теперь, подтаяв, заструился по коже леденящими ручейками: из-под подмышек, по груди, по спине и дальше вниз — в обувку.
Священник тихо порыкивал, пока вода согревалась на его избитом лавиной теле.
Он принялся обдумывать дорогу домой. Похоже, ему нужно было держаться скального пояса, следуя на запад — до самой расселины… Или отправиться в противоположном направлении и попробовать пройти вдоль реки Мьядарау… Или…
Из-за птичьего гвалта святому отцу не удавалось удержать в голове ни единой целехонькой мысли. Вороны слонялись вокруг, корчась от голода, перекатывались на спину, каркали и колошматили по мерзлому насту крыльями.
Сьера Бальдур пригрозил им кулаком и заорал:
— Да заткнитесь вы, или я отпалю вам ваши чертовы бо́шки!
Слуги, жившие в его хуторском доме в Дальботн, знали такое средство от головной боли: они сжигали в котелке воронью голову, смешивали пепел с крепким щелоком, а мешанину затем намазывали на больное место и держали до тех пор, пока боль не утихала.
Как ни странно, на этот раз воронья парочка послушалась. Птицы вдруг враз замолкли, подпрыгнув, поднялись со снежного поля и легко, ни разу не взмахнув крыльями, слетели с края горной чаши. Там их подхватил воздушный поток и увлек за собой в голубую высь.
Вот теперь они были красивые.
Сьера Бальдур энергично прохаркался, собираясь плюнуть вслед воронью, но прежде чем он успел избавиться от плевка, вверху над ним послышался низкий свистящий звук. Быстро оглянувшись через плечо, священник обшарил взглядом Восточный пик: теперь оттуда исчезла уже и верхняя половина снежного наноса.
В это же мгновение исчезнувший с карниза нанос явился к сьере Бальдуру на свидание. Треснув священника в спину, лавина столкнула его с выступавшей на склоне каменной чаши. Падая, он проехался головой по острой кромке чаши, и та, задрав на макушку вязаную балаклаву, отхватила от его упитанного затылка порядочный кусок мяса.
Во время падения сьера Бальдур успел подумать, что, возможно, меньше повредится, если тело его будет совершенно расслаблено. Когда же он, наконец, долетел до Киннар, то лишь на самую малость замер на месте, а потом понесся с лавиной вниз по крутому склону, вдвое быстрее прежнего, и теперь — головой вперед. Подумав, что, видимо, пришел его последний час и что надо бы хоть как-то воспротивиться судьбе, он старался все время держать голову поверх лавины, высовывая ее из снега, насколько это было возможно.
Ему казалось, будто вокруг бушует буря. Других неудобств он не испытывал. Пока не стало трудно дышать…
Чуть погодя адская скачка вниз по мерзлому склону закончилась. Это случилось, когда лавина, долетев до земли, вздыбилась, как морская волна у скалистого берега, и, пробив ледниковую морену, со всего маху всадила священника в оказавшийся в том месте грот в форме чуть удлиненной ниши, образовавшийся там под конец ледниковой эры, когда ползучий ледник, нахлобучившись на каменное основание, выволок из него тридцатиметровую цельную глыбу.
Другими словами, сьера Бальдур очутился в пещере под ледником. А вход в нее, навалившись всей своей тяжестью, плотно запечатала снежная лавина.
Сьера Бальдур лежал в снегу на спине. Его правая нога торчала прямо вверх — где-то на метр выше головы, а левая была согнута в колене. Левая рука была тоже согнута и мирно покоилась на животе, а правая была как-то странно вывернута в сторону — ее тянула соскочившая с плеча и закрутившаяся вокруг локтя кожаная лямка сумки.
Не все было в порядке со священником, однако это его ничуть не беспокоило — он был без сознания.
А ему бы сейчас впору порадоваться, как хорошо он был одет в дорогу. На охоту сьеру Бальдура собирала его мать, Науль Валдимарсдоттир. На нем было нижнее белье из домотканого сукна — такого плотного, что, если его поставить, оно могло само стоять, нательная сорочка из заячьей шерсти, две вязаные кофты: одна потоньше, другая — теплющая, датские штаны, три пары вязаных носков и башмаки из тюленьей кожи с мехом. Поверх всего этого он также был одет в кожаные штаны и двубортную кожаную куртку с пуговицами из китовой кости. Но самое главное — Науль снарядила своего сыночка собственноручно связанным ею шарфом. Маскируясь от лисы, он повязал его себе на голову и благодаря такой экипировке потерял в первой лавине только сидевшую поверх шарфа немецкой работы шапку из козлиной кожи, а во втором заезде шарф удержал на его голове балаклаву, хоть и задранную теперь на макушку.
За пазухой у священника, на его груди, лежала злополучная лиса.
Вдруг позади человека открывается скала. В проеме появляется молодица — в одних только вязаных голубых подштанниках и в красной с кисточкой шапочке. Взяв пастора за руку, она заводит его в низкую залу. Посреди залы стоит колодец, а по воде плавают, но не тонут, свинцовые дробины, так что вся поверхность серая от дробинных зернышек.
Молодица указывает на колодец и молвит:
— Это колодец жизни…
Сьера Бальдур заворочался и очнулся. Сквозь лед в каменную каморку сочилась тусклая синева, и при такой подсветке он смог различить свое окружение. Стена, у которой он лежал, выходила, по всей видимости, на восток. Левой ногой, будучи в беспамятстве, он слегка растолкал от себя снег, но правая так и торчала вверх, намертво застряв в лавинном сугробе. Он не мог ни сесть, ни повернуться, и как он ни бился — освободиться ему не удавалось.
Сьера Бальдур быстро ослабел от этих усилий, на него навалилась тяжелая дрема, и он снова провалился в забытье.
Священнику показалось, что он всего лишь моргнул, однако, когда он встрепенулся, испуганный громким всплеском, с каким его правая нога шлепнулась в лужу подтаявшего снега, то увидел, что в ледяном глазу пещерной пасти переливалась самая настоящая радуга. Он был в полном недоумении, откуда могли взяться все эти цвета, однако предположил, что снаружи, видимо, была ночь, и сюда из Аусхеймар пожаловали сестрички-северные сияния, чтобы специально поприветствовать своего старого приятеля — его, Бальдура Скуггасона. Пастору подумалось, что это было очень мило с их стороны.