уюся веником, связанным из голубоватой степной травы.
– Конечно, – прошептала Эсокса, – конечно же, не такой ценой, но сюда следовало прибыть только ради этих минут.
– Кузнец дал нам час! – вспомнила Кама.
– Нам хватит, – улыбнулась Эсокса. – А ведь ты и в самом деле красавица. Дух захватывает. Эх, будь я парнем… Ладно. Ложись на живот. Для начала на нижнюю полку.
– Зачем? – не поняла Кама.
– Сейчас узнаешь, – пообещала Эсокса.
Они вывалились из даккитской бани, едва не вымывшись без остатка. Во всяком случае, так казалось самой Каме. Еще немного, еще самую малость, еще чуть-чуть, и она была готова исчезнуть, раствориться, смыться вместе с мыльной водой в отверстие в каменном, прикрытом деревянными решетками полу. И уже натягивая на себя в банной прихожей, теперь казавшейся ей прохладной, принесенное младшей дочерью кузнеца платье и вставляя ноги в короткие мягкие валенцы, Кама вполуха слушала рассказ о том, что все в этой бане имеет значение, и даже каменные столбы служат тому, чтобы опасный угарный запах не убил неопытного мойщика, а стекал вместе с грязной водой в арык. А потом они с Эсоксой оказались вместе с корзинами, в которых уже не было их одежды, в просторной комнате. Пол этой комнаты застилали домотканые половики, которые были бы обычными в любой лаписской избе. На двух низких, но светлых окнах висели белые занавеси. На стенах размещалось оружие, но ничего нового или хотя бы относительно сохранившегося Кама не разглядела. Ей даже показалось, что она видит добычу с места давнего сражения. Куски клинков, эфесы, обломанные топоры, наконечники копий с засевшими в них расщепленными древками, съеденные ржавчиной кинжалы, пробитые щиты или доспехи. Посередине комнаты имелся круглый стол и табуреты, на одном из которых сидел Касасам.
– Разувайтесь, – предложил он принцессам. – Ужинать будем во дворе, тогда и валенцы пригодятся. А в доме лучше ходить босым. Пусть ноги дышат. Садитесь. Будем говорить.
Они сели напротив кузнеца, и Кама, приглядевшись к его лицу, вдруг подумала, что ведь ни единой своей чертой он не напоминал не только волка, но и зверя вообще. И если всякий дакит отличался от человека чуть увеличенными клыками и слегка выделенными скулами, то и несколько подобных черт в лице даку лишь создавали ощущение чего-то звериного, чего на самом деле при ближайшем рассмотрении не было. Слегка, самую малость суженный у, наоборот, расширенных бровей и чуть скошенный назад лоб, но крепкий, свойственный вирам затылок. Чуть сгорбленный нос, чуть выделенные скулы, мощная нижняя челюсть, скругленный к мускулистой шее подбородок. Чистая кожа, ровная линия волос, которые расположены именно там, где и у каждого человека – надо лбом, над ушами, по линии шеи со спины. «Интересно, – только теперь подумала Кама, – а ведь, судя по коже, даку, так же как дакиты, не бреют подбородок! Сор Сойга, во всяком случае, обходился без этого обряда. Откуда же это ощущение звериной морды, если вот так, вблизи, нет даже ее следа? И откуда эти рассказы, что у даку вся морда и все тело покрыто шерстью?»
– А так? – повернулся в профиль Касасам и рассмеялся в ответ на смущение принцессы. – Ничего страшного. Смотрите, привыкайте. Когда привыкнете, однажды обнаружите, что даку от дакитов почти неотличимы. Разве только шириной плеч. Но никто никогда не спутает даку и дакита. Смотрите. Только погладить не дам, все-таки я не пес и не волк.
– И не собиралась, – поджала губы Эсокса. – Как будто я не видела даку раньше…
– А я вот принцесс вблизи никогда не видел, – признался Касасам. – И уж тем более сразу двух. Рассказывайте, что случилось?
Принцессы переглянулись, и говорить стала Кама. Странным образом она начала издалека, с выезда из Лаписа, с белого ворона, распятого на воротах. Почему-то ей казалось, что кузнецу надо рассказать все. Разве только о камне, проникшем в ее нутро, Кама умолчала. Да и не стала расписывать свои мечты относительно Рубидуса Фортитера. За Камой повествование продолжила Эсокса. Она была еще скупее в подробностях, но не упустила из произошедшего почти ничего. Умолчала лишь о происшествии с Фамесом. Но Касасам кивал, как будто слышал и то, о чем ему не посчитали возможным сообщить. Когда рассказ закончился, за окном смеркалось, и Кама поняла, почему в середине дня Касасам упомянул ужин, а не обед.
– Он не был угодником, – наконец в полумраке, наполнившем комнату, произнес Касасам. – Хаустус не был угодником. Он всегда был просто хорошим парнем. Трусоватым, но хорошим. Но я знал, что он просто копит свою смелость, чтобы использовать ее в самый важный момент жизни. Точно так же, как он копил магию. По крошке мума. У всякого человека, будь он обычным или клыкастым, случается мгновение, когда он должен выложиться без остатка. Хаустус угадал. Низкий поклон его исчезнувшей тени.
– Он назвал тебя одним из своих учеников, – вспомнила Кама, – почему ты ушел от него? Из-за того, что он не был угодником?
– Глупости, – засмеялся Касасам. – Что я тогда понимал? Ничего. Я и теперь не все понимаю. Нет, все было проще. Я встретил свою будущую жену и влюбился без памяти. Какое уж тут угодничество?
– А разве угодник не может создавать семью? – не поняла Кама.
– Может, – скривил губы в улыбке Касасам. – Но иногда угода семье не совпадает с угодой миру. Хотя если бы каждый угождал собственной семье, и только…
– И как ты смог ее покорить? – неожиданно спросила Эсокса, но тут же засмущалась, потому что пробормотала неясное: – Ведь редко даку и обычный человек создают семью…
– Я испугал! – засмеялся Касасам. – Главное – произвести впечатление. А уж потом из этого впечатления можно что-то вырастить да вылепить. А не будет впечатления, не будет ничего. Одна скука. Вот вам, я вижу, и без замужества некогда скучать. Зачем Хаустус вез вас ко мне?
– Он сказал, что ты можешь помочь, – понизила голос Эсокса. – Показать дорогу на ту сторону гор Митуту.
– Вам нужно в Араману? – постучал пальцами по столу Касасам.
– Нам нужно вырваться отсюда! – проговорила Кама.
– Понятно, – кивнул Касасам. – Кто-то может забиться в нору, а кому-то покой только в синем небе… Тем более что здесь никакая нора не спасет.
– Что здесь происходит? – спросила Эсокса.
– Где здесь? – переспросил Касасам.
– В Карме, в Лускисе, во всей Эрсет! – перечислила Эсокса. – Да и в Дакките теперь…
– Пока ничего, – медленно произнес Касасам. – Но скоро, лет через пять или через семь, случится беда.
– Через пять? – не поняла Кама. – А разве теперь…
– Теперь она набухает и прорастает, – пробормотал Касасам и вдруг действительно стал похожим на зверя, на утомленного, загнанного в угол зверя. – Ужасом всех овеяло этой весной, когда, по слухам, должны были вернуться камни Митуту. И мы почувствовали это так, словно в воздухе появился запах тлена, который забивает все. Сейчас-то все уже принюхались, а по первому времени многие бросились бежать. Тысячи ушли в Даккиту. Но началось все раньше, много раньше. Конечно, всякий мудрец может сказать, что все началось с падения Бледной Звезды, но вот так, чтобы острием к горлу, да на собственной памяти… – Касасам задумался, затем продолжил: – Лет пять назад королем Атеры стал молодой принц – Балзарг. Но стал не просто так. Сначала он отправился на паломничество в Иалпиргах. Преклонил колени перед Его Святейшеством, предстоятелем Храма Света, Пресветлым и Благолепным мастером искупления – Вененумом. И вот, после того паломничества, в течение года умер старый король, и два старших брата Балзарга. Умерли от болезней, и Балзарг скорбел громче прочих, лил слезы, кричал, но стал королем.
– А если он и в самом деле горевал? – подала голос Эсокса. – Года четыре назад мой отец принимал его. Я видела Балзарга. Он показался мне… милым.
– Не тебе одной, – ответил Касасам. – Он был и тут, в Лулкисе. Очаровал всех. И в Карме. И в Гросбе. И в Нанбе. Еще четыре года назад. И всюду за ним шла толпа балахонников. Белых балахонников.
– Разве в Эрсет нет ни одного храма Энки? – спросила Кама.
– Были, – кивнул Касасам. – Теперь их нет. Какие-то неприятности обрушились на служителей прежних храмов. Мало кто остался в живых, а из тех, кто выжил, мало кто остался в Эрсет. Белые всюду. Сладость из их уст такова, что можно слушать и пить отвар диких яблок, не добавляя в него мед. К тому же все меняется. Вроде бы совсем недавно я слышал проповеди, что мы все должны искупать вину Лучезарного. Годом позже я слышал, что он за нас искупает нашу вину. А теперь уже я слышу, что, очистившись, Лучезарный должен вернуться и во славе привести атеров, руфов, лаэтов, даку и дакитов к благоденствию. И вот я спрашиваю себя, где это благоденствие? И почему оно не должно касаться каламов, тирсенов, нахоритов и всех прочих? И что я услышу еще через год? Что Лучезарный не был сброшен в бездну мира, а спустился туда для спасения заблудших? Через пять-семь лет будет большая война. Эрсет пойдет с войной на запад.
– Почему же только через пять лет? – спросила Кама.
– Чтобы сделать это наверняка, – ответил Касасам. – Сжать Анкиду в стальные тиски – с юга, с севера, с востока. Уничтожить ее. Выпотрошить и сожрать.
– Подожди! – нахмурилась Кама. – Но ведь уже сейчас идет война на севере! Свеи, анты, венты выступили против иури и против валов, наверное, пойдут и на Ардуус! Сейчас! Не через пять лет! Да и на юге, насколько я знаю, неспокойно!
– Неспокойно, – кивнул Касасам. – Сюда, правда, не доходят такие вести быстро, но так и должно быть. Когда варево варится, брызги летят задолго до его готовности. А на вашем севере, думаю, скорее всего, идет чистка.
– Чистка? – не поняла Кама.
– Свеи, венты, анты – самая дикая часть народов, – кивнул Касасам. – Не знаю уж, как и что у них устроено, но мы тут полнимся другими слухами. Даку, которые вели корабли рабов через земли антов, отставили все дальние походы и выкупают свежую добычу у северян. Выкупают и сулят разбойникам скорую погибель. Увидишь, когда Ардуус переможет северян, если, конечно, на это хватит ума и силы у ваших правителей, то великое воинство двинется северным путем. И южным, в котором сейчас бурлит дикая накипь. И восточным – через потерянную тобой, Эсокса, Даккиту и Раппу, которую не удалось взять полторы тысячи лет назад.