Конница Лауруса потратила целый день на то, чтобы узкими тропами выйти к тайному, веревочному мосту через пропасть выше в горах, еще день ушел на то, чтобы перевести на южную сторону одну за другой лошадей, которые боялись просветов между дубовыми плашками и раскачивающейся опоры. И еще один день, чтобы вернуться обратно к той же сожженной переправе. Отряд оказался у нее утром четвертого дня. Вылетел из-за скал и порубил около двухсот северян, которые как раз сколачивали из бревен и надвигали на пропасть новый мост.
– Те же самые, – пнул ногой торчавший в земле шест со стягом Йор. – Все-таки перебрались на эту сторону, и ведь где-то недалеко!
– Соллерс говорил, что умельцы всегда найдут, где спуститься вниз к водному потоку, где преодолеть его и где подняться на другую сторону, – напомнил Лаурус.
– Не многовато ли этих умельцев? – окинул взглядом разбросанные тела Йор. – Поверь мне, если они здесь и готовят мост, но на другой стороне нет войска, значит, войско уже здесь.
– Сколько отсюда до Тимора? – посмотрел на уходящую в редкий ельник дорогу Лаурус.
– Близко, – покачал головой Йор. – День неспешного пути. Оттого и мост делали. Взять город, разорить его и гнать пленных и везти добычу на север. Боюсь, что штурм уже начался. Надо оставлять здесь дозорных на быстрых лошадях. Человек пять. И делать то, ради чего ты собрал эту конницу. Не забывая о чем?
– О том, что война – это тяжелая работа, – вспомнил Лаурус слова Йора.
Войско северян появилось на плоскогорье перед Тимором за десять дней до конца лета. Королева Армилла уже знала, что оба больших отряда встретились в пяти лигах от города, но, как все горожане, ждала. Утро еще тянуло через равнину клочки тумана, когда вдалеке заблестели наконечники копий и щиты. Всходящее на востоке солнце било в глаза воинам врага, но вряд ли их это волновало. Они появились на западной дороге, заполнив все плоскогорье, загремели доспехами на южной и на северной. Если северяне хотели добиться того, чтобы их противник задрожал от ужаса, они этого добились. Но дрожь от ужаса совпадала с дрожью от гнева и ненависти. И ужас, который жил в сердцах тиморцев, не был ужасом страха, а был изумлением перед бесчинствами, учиненными врагом на земле Обстинара. Каждый второй воин в Тиморе был выходцем из Обстинара. Каждый второй беженец в горных долинах Тимора был выходцем из Обстинара. И если враг думал, что он напугает своей мощью небольшой атерский город, то он ошибался. Вместо испуга его встретила ненависть.
Штурм начался с ходу. Не останавливаясь, ряды воинов стали перемешиваться. Сначала вперед выдвинулись воины с большими, обтянутыми бычьими шкурами, щитами. За их спинами на расстоянии трехсот шагов от городской стены начали возводиться бревенчатые башни. На лошадиный холм – известковую скалу в виде лошадиной головы, что стояла посередине плоскогорья, поднялись три десятка воинов с мешками на груди. Вряд ли они были готовы стрелять чем-то или бросать что-то, потому что от них до стены были уже не триста, а пятьсот шагов.
– Волынщики, – пробормотал стоявший рядом с Армиллой Аэс Кертус. – Будут мешать, собьем. Катапульта добьет. Ваше Величество, вам бы следовало идти в замок.
– Почему? – резко обернулась к воеводе Обстинара королева.
– Там безопаснее, – твердо сказал Аэс. – Нас много, а королева у нас одна. К тому же со стен замка дальше видно. И уж во всяком случае я просил бы Вас разрешить присутствовать там паре моих самых глазастых дозорных.
– Сообщать мне любые новости, – приказала Армилла и, к облегчению воинов на стене, отправилась вместе с небольшой свитой в замок. Внизу, в городе, появление королевы встретили криками радости.
Тем временем воины с щитами медленно продвигались вперед. За ними, в живой шевелящейся массе, накрытой такими же щитами сверху, проглядывали осадные лестницы. В отдалении, в двух сотнях шагов, за волынщиками поднялась вышка, на которую забрался воевода северян. Аэс Кертус уже знал, что это убийца его родителей, Вермис. Еще чуть дальше погонщики хлестали лошадей и разворачивали диковинное устройство на восьми колесах, внутри которого покачивался подвешенный на канатах массивный таран, собранный из нескольких бревен и стянутый стальными лентами.
– Успели собрать, – мрачно заметил Аэс, оглянулся и подозвал своего дядю – Соллерса. – Известий от Лауруса пока нет?
– Пока нет, – ответил Соллерс. – Но что он сможет сделать с этими силами? Даже если он не потерял ни всадника – у него тысяча. Здесь их восемьдесят с лишним.
– Да уж, – согласился Аэс. – Горная луговина забита народом. Ни один камень не улетит зря.
Соллерс оглянулся. За стеной, на высоких платформах, были готовы к пускам метательные машины. Рядом с каждой лежали горы камней, но сейчас они были заряжены наполненными горячей смолой и перевязанными кожей горшками. Факельщики стояли тут же. У зубцов стены присели лучники. Седобородые ветераны, натянувшие на руки толстые рукавицы, готовились лить со стены смолу. Дымились чаны.
– Не пора? – спросил Соллерс.
Первые ряды воинов были уже в полутора сотнях шагов.
– Нет, – ответил Аэс. – Первая атака самая важная. И для нас. И для них. Начнем, когда они поднимут лестницы. В этот момент нетерпение должно нарушить их ряды. И мы этому поможем. Сначала сделаем залп катапульт, потом пойдут лучники. Не забывай, за тобой ворота. Как там баллиста?
Соллерс оглянулся. На надвратной башне поблескивали шлемы мастеров дальнего боя.
– Нормально, – ответил Соллерс. – Нитенс занимается ею. Поле пристрелено на пятьсот шагов. С чего начнем?
– Вместе с лучниками, – твердо сказал Аэс. – Первая цель – волынщики. Вторая и все последующие – метатели северян. Хотя по метателям будут трудиться и наши машины. Достанешь до Вермиса?
Соллерс прищурился. Воевода северян стоял на вышке в окружении тяжелых щитов. Да и дальше он был, чем можно было обещать попадание.
– Хорошо, – понял Аэс. – И присматривай за тараном.
– Подъем крут, – поморщился Соллерс, – не поможет им таран.
– Присматривай, – повторил Аэс. – Видишь, за устройством тянут бревна? На плечах у северян кирки. Если подпереть таран сзади, то может сработать. Давай, дядя Соллерс, не подведи!
Соллерс, пригибаясь, побежал к воротам. Аэс продолжал осматривать поле, которое с минуты на минуту должно было стать полем боя. И справа, и слева каменное лоно, в котором укрылся город, окружали непреодолимые скалы, на которых, тем не менее тоже были выставлены дозоры. И такие же дозоры в ущерб оставшимся в городе были отправлены на все перевалы, по которым мог пробраться в долину Тимора хоть один человек. Но, кажется, северяне уже привыкли, что враг ложится под них без особых возражений. Вот уже первые ряды нападающих были в ста шагах. В пятидесяти. Вот уже зашевелились лестницы над головами. На расстоянии двухсот шагов, под защитой все тех же щитов, северяне начали собирать катапульты.
– Час пробил, – прошептал Аэс, оглянулся на башни замка, королева до которых еще не успела добраться, но на которых стоял настоятель тиморского храма Энки, который в городе называли просто храмом. Седой старик поклонился воеводе и обхватил плечи. И Аэс согнулся, обхватил плечи и поочередно сложил пальцы в щепоти, сжал в кулаки, спрятал большие пальцы под остальными, растопырил их, сжимая кольчужницу. Да, старик-наставник отпрысков королевских домов Обстинара и Тимора не раз повторял им те слова, за которые в былые годы можно было угодить на дыбу инквизиции. Нет никаких особых жестов, достаточно просто стиснуть плечи и помолиться про себя Энки любыми словами. А то, что восприняли знаками четырех храмов – щепоти, кулаки, ладони, пальцы, – это не божественное откровение, а судороги боли, которые охватывали горящего человека.
– Человека ли? – всякий раз спрашивал Аэс старика, чей прах уже лет пять как упокоился в каменной могиле под стенами Обстинара.
– Человека, – кивал старик, – потому что для того, чтобы спасти людей, Энки стал человеком, ибо только человек способен испытывать боль.
– А что испытывал Лучезарный, когда проваливался сквозь землю? – не унимался Аэс. – Разве не боль?
– Жажду, – шептал старик. – И голод. И досаду. И великую злобу. Ненависть!
– Пусть так, – прошептал сейчас на стене, против вражеского войска Аэс, герцог уже разоренного герцогства, вставший на защиту соседнего, – пусть так.
И продолжал повторять заученные жесты. И все – лучники, мечники, метатели, мастера машин, копейщики, подносчики дров под смоляные котлы – все они одновременно повторяли те же самые жесты. А потом, когда лестницы пошли вверх, заскрежетали по серой стене, когда снизу раздался торжествующий вой, а с известковой скалы полетела заунывная, но пронзительная песня волынок, Аэс махнул рукой:
– Давай!
Фыркнули катапульты. И одновременно открылись задвижки, и из торчащих на половине высоты стен Тимора известковых желобов хлынула жидкая, кипящая смола. Захрустели вражеские кости и машины. Вой победы сменился воем боли и ярости. А смола все еще лилась, покрывая основание стены, скатываясь тягучей пленкой по каменистому откосу вплоть до самых метательных машин северян, что собирались у его начала. Все котлы Тимора пошли в дело. Все мастера лучшего тиморского квача прикатили свои емкости, согласились вымазать их в смоле. И очень много лучшего квача принесли в горшках. Как раз вдобавок к горшкам с земляным маслом, что были доставлены из самой Самарры.
– Ну, – обернулся Аэс к лучникам, нашел взглядом вытаращившего глаза воеводу стрелков – кивнул, и в тот самый миг, когда со стен полетели косым стальным дождем стрелы, посмотрел на седого, чумазого старика, ссутулившегося на табурете за его спиной.
– Давай, мастер шутих. Пора!
Сначала со стены посыпались искры. Затем с нее полетели горшки. А потом, когда несколько человек обратились внизу в факелы и побежали через толпу, вдруг оказалось, что пламенем занимается сама земля под их ногами. Запылали, словно праздничные вертелы, лестницы с успевшими подняться до середины стены штурмующими. Запылали метательные машины. Запылали все, кто не успевал выскочить из стены сплошного пламени. Захлебнулись, прореженные тремя или четырьмя тяжелыми стрелами волынщики на холме. И Аэсу пришлось остановить подручных мастера шутих, что готовы были сбросить со стены все горшки с квачем и земляным маслом.