– Ты служишь старым богам? – поинтересовался он мягко, по-отечески.
Так заботливый отец мог бы спросить ребёнка, не шалил ли он. Этот доброжелательный тон застал меня врасплох.
– Я последователь Единого. – Мой ответ прозвучал с запинкой, с языка чуть было не сорвалось: я добрый христианин.
Скажи я так, ловцы точно решили бы, что я поклоняюсь кому-нибудь из старых богов Сармы.
– Это мы ещё выясним, – пробормотал ловец. – Это мы ещё проверим.
Они начали снимать с меня сапоги и штаны.
– Что вы делаете? Зачем вы меня раздеваете?
Ответом мне было молчание. А чтобы покончить с вопросами, кляп снова засунули поглубже в рот.
Оголив меня, ловцы тщательно осмотрели моё тело. Что они искали, для меня так и осталось загадкой, но, закончив осмотр, ловцы освободили мои руки и ноги и вернули рубаху и штаны, чтобы я оделся. Затем меня повели в каменный коридор с железными дверями с окошками для подачи пищи. Тут уже мои ноги шлёпали по воде. Когда меня вели мимо одной из дверей, из-за неё донеслись отчаянные вопли:
– Эй, там, снаружи! Умоляю, скажите, какой нынче день? Месяц?..
Не успел я ужаснуться от перспективы тоже потерять счёт времени, как ловцы открыли ржавую дверь и жестом велели мне заходить. За дверью стоял непроглядный мрак, и я непроизвольно замешкался, опасаясь, что, ступив в эту черноту, провалюсь в какой-нибудь бездонный колодец. Один из ловцов толкнул меня в спину: я влетел в камеру, расплескав стоявшую на полу воду, и не упал лишь потому, что, инстинктивно выставив вперёд руки, упёрся ими в каменную стену. Дверь позади с лязгом захлопнулась.
Я постарался сориентироваться в этой выгребной яме для паразитов, ощупав стены. Её размер не превышал размаха рук, а единственным спасением от стоявшей на полу воды была каменная скамья. Она, увы, оказалась слишком короткой, чтобы лечь на неё, и я сел, прислонившись спиной к стене, которая сочилась сыростью, а с потолка беспрерывно капало, и, как бы я ни уклонялся, капли непременно попадали мне по голове.
Хотя тут было сыро и холодно, но это явно не отпугнуло крыс. Хуже того, я ощущал в помещении присутствие ещё какого-то живого существа. Что-то скользкое и холодное коснулось моих ног, и я не сдержал испуганного вскрика. Первая моя мысль была о змее, хотя даже ползучая тварь вряд ли поселилась бы в этом адском каземате. Но если не змея… то что ещё могло быть таким липким и скользким?
Холодок страха пробежал по моей коже, но я стал медленно, глубоко дышать, стараясь не позволить панике взять надо мной верх.
…Шли дни, сменялись ночи, я же не видел и не слышал никого и ничего. Круглые сутки я проводил наедине с собственными страхами. Лишь трижды в день в темницу подавали через маленькое окошко в двери скудную тюремную пищу. Только благодаря этому я знал: прошли очередные сутки моего заключения.
Человек, приносивший еду, никогда не произносил ни слова. Я слышал, как заключённые из других камер взывали к нему, иногда кричали, что умирают, молили о милосердии, но он приходил и уходил абсолютно безмолвно, ничем не выдавая того, что под чёрным балахоном вообще находится живой человек.
В какой-то день моего заточения, как раз когда я покончил с утренней похлёбкой, снова лязгнул засов окошка для кормёжки и внутрь проник свет свечи. Он был тусклым, но мои глаза успели настолько отвыкнуть от любого освещения, что я почувствовал резь, словно в них насыпали горсть колючего песка.
– Выйди на свет, чтобы я видел твоё лицо, – скомандовал человек со свечой.
Глава 26. Взаперти
Признаю, возможность перемолвиться с кем-то словом едва не повергла меня в слёзы. Умеют эти разумные подвести человека к той черте, когда он становится разговорчивым.
– Я пришёл, чтобы выслушать признание в преступлениях, совершённых тобой против Единого и ордена, – заявил незнакомец.
Говорил он нараспев, монотонно, как было принято у святой братии и на Земле в Средние века, наверное.
– Я не совершал никаких преступлений. В чём меня обвиняют?
– Мне не позволено сообщать тебе об этом.
– Тогда как ты можешь требовать от меня признания? В чём? Я могу признаться разве что в непристойных желаниях, возникающих у меня при виде красивой женщины, или в том, что страстно желаю разбогатеть…
– Это признание для утешающих. Орден требует, чтобы ты признался в иных преступлениях. Природа которых тебе известна.
– Я не совершал никаких преступлений!
От сырости и холода всё моё тело дрожало, естественно, дрожь звучала и в голосе. Разумеется, я лгал. Преступления за мной числились и те, в которых меня несправедливо обвинили, и то, что было содеяно в печатной мастерской. Но я понимал, что этот ловец понятия не имеет обо всём этом.
– Твоё запирательство напрасно. Не будь за тобой вины, ты не оказался бы здесь. Это – Дом виноватых. Орден тщательно изучает каждое дело, прежде чем принять решение о заключении человека под стражу, и если уж кто попал в темницу, то его ввергла сюда десница Единого.
– Меня, во всяком случае, бросили сюда не светлые духи, а Тьма…
– Не гневи Единого! Не говори в таком тоне! Ты не можешь рассчитывать на милость Бога, понося Его слуг. И имей в виду, что если ты не признаешься в преступлениях против веры и ордена добровольно, тебя подвергнут допросу.
– То есть пытке? – Я напустил в голос столько яда, сколько мог позволить излить в бессильной ярости, осознавая безвыходность своего положения.
Признание – прямой путь к местному аутодафе, то есть костру для еретиков. С другой стороны, запирательство повлечёт за собой пытки, которые будут продолжаться до тех пор, пока у меня это признание не вырвут силой. И всё опять же кончится костром.
– Как всякому человеку, который жил и мыслил, мне, наверное, случалось допускать ошибки. Но я никогда не оскорблял Единого, не поклонялся Тьме, даже рисковал жизнью, исполняя волю короля, изобличая служителей культа рейнджеров леса. Если меня подозревают в чём-то, скажите, в чём именно, чтобы я мог ответить, справедливы ли эти обвинения.
– Это не тот способ, которым орден добивается своих угодных Единому целей. Я не уполномочен предъявлять тебе обвинения, о них ты узнаешь, когда предстанешь перед трибуналом. Но у тебя есть возможность прибегнуть к милосердию ордена и облегчить душу, самому признавшись в том, что в противном случае будет вырвано у тебя силой.
– Какова цена признанию, вырванному пытками?
– Орден не причиняет боли. Ловцы – лишь орудие Единого, и боль причиняют не они, а металл в их руках. Когда проливается кровь или причиняется страдание, это вина испытуемого, а не ордена. Ведь пытка – это не наказание, а лишь способ установить истину.
Я едва не рассмеялся и чуть было не попросил ловца указать место в их святых писаниях, где Единый призывает к насилию, но вовремя прикусил язык. По правде, местные писания никогда не вызывали у меня интереса, и я легко мог сболтнуть что-нибудь из христианского Евангелия, содержание которого ещё хорошо помнил.
– Кто же имеет право сообщить, в чём меня обвиняют?
– Трибунал.
– Тогда я предстану перед трибуналом.
– После того, как признаешься.
– Это безумие!
– Ты неправильно подходишь к делу, – проворчал ловец. – Ты пытаешься использовать доводы, словно купец, торгующийся из-за коровы. Но позволь напомнить, что это не переговоры о ценах на мясо и не игра на деньги. Нам всё равно, какие карты будут выложены на стол, и блефовать тут бесполезно. Бога не обманешь, ему ведомы все твои грехи. Твой долг – признаться и покаяться в них. Если же ты не пожелаешь сделать это добровольно, тебя принудят.
– Не сомневаюсь, что пытками вы принуждаете к признанию невиновных вроде меня. Но мне правда не в чем признаваться, и, если я так и не признаюсь, что вы сделаете? Замучаете меня до смерти? Лишите жизни невиновного?
– Единый всегда узнает тех, кто страдал за Него. Случись тебе умереть под пыткой без вины, тебя ждёт вечное блаженство. Такова высшая справедливость. Мы же всего лишь Его слуги. Будучи милосердны, мы даём тебе возможность признаться добровольно. Принуждение станет необходимым только в том случае, если ты откажешься. Никто не бывает лишён возможности покаяния. Позднее ты предстанешь перед трибуналом, где будет оглашено обвинение. Вот тогда обвинитель и пригласит свидетелей, обличающих твои грехи. Одновременно твой адвокат получит возможность пригласить, если таковые найдутся, свидетелей, готовых дать показания в твою пользу. И прежде чем всё это произойдёт, ты не можешь быть наказан.
– И когда же состоится заседание трибунала?
– После твоего признания.
– А если я не признаюсь?
Человек шмыгнул носом, видимо, был крайне раздражён такой тупостью.
– Если ты не признаешься, то будешь считаться виновным. А степень твоей вины и меру наказания определит трибунал.
– Ладно. А если я возьму и признаюсь прямо сейчас? Когда в таком случае меня вызовут в трибунал?
– Как только поступит указание. В одних случаях вопрос решается быстро, в других…
– Что, интересно, могли наговорить обо мне клеветники такого, чтобы вы сочли меня преступником?
– Всё это будет сообщено тебе на суде.
– Но как я могу выступить с опровержением ложных обвинений, если до самого суда даже не узнаю, кто именно на меня донёс?
– Наш разговор идёт по кругу, и я уже устал повторять одно и то же. – Он подался к окошку и заговорил шёпотом: – Но ввиду суровости одного из обвинений я, так и быть, расскажу о нём, чтобы ты мог заблаговременно покаяться и очистить душу. Это касается имперского ребёнка…
– Ребёнка?..
– В пещере нашли мёртвое дитя, маленькую девочку. Её прибили к колесу гвоздями, точно так же некогда поступили с нашим Спасителем. Мало того, её нагое тело подверглось неслыханному надругательству. Неподалёку обнаружили вино и сармийские ритуальные чаши. В одной из них оставалось вино, смешанное с имперской кровью.
– И какое отношение я могу иметь к этому кошмару?