Скверная кровь — страница 41 из 61

– Свидетели видели, как ты выходил из пещеры.

Мой возмущённый возглас был, наверное, слышен даже в королевском дворце:

– Ничего подобного! Я не причастен к этому злодеянию! Да, спору нет, я грешен, и Единый ведает, что я продавал запрещённые рисунки, но это худшее из моих преступлений. Я никогда не прикасался к…

И тут я, опомнившись, в ужасе захлопнул рот. На лице ловца появилось самодовольное удовлетворённое выражение. Стало ясно, что история с ребёнком была выдумкой, призванной заставить меня признаться в истинных своих деяниях. И эта уловка удалась.

– Калион кишит обращёнными, – прошипел он. – Они прикидываются последователями Единого, но на самом деле замышляют убить всех, истинно верующих в Него. Поэтому наш долг и твой долг разоблачать тёмных даже в своей собственной семье.

– Ты зачем сюда явился? – требовательно вопросил я.

– За твоим признанием, чтобы иметь возможность сообщить трибуналу, что ты раскаялся.

– Ну, так ты выслушал моё признание. Я верю в Единого, но повинен в продаже нескольких недозволенных рисунков, о чём весьма сожалею. Пусть ко мне пришлют утешающего, и я поведаю ему о своих грехах, тех, о которых заявил. Других за мной нет, и признаваться мне больше не в чем. Больше вы от меня ничего не услышите, ибо вы добиваетесь, чтобы я начал лгать. Когда у меня появится возможность встретиться с адвокатом?

– Ты с ним беседуешь. Я и есть твой адвокат.

Позднее меня вывели из темницы и доставили в каземат, где находилась дыба и были разложены различные инструменты. Там меня дожидался палач и ловец, тот самый, которому я бесплатно печатал документы для ордена.

– Это он, – заявил ловец. – Этот человек утверждал, что владелец типографии якобы временно отбыл в империю. Но я никогда не видел, чтобы там распоряжался кто-нибудь, кроме него.

– Тебе известно, что сей злодей практиковал колдовство и поклонялся Тьме? – спросил пройдоху ловца мой адвокат.

– О да, да! – с готовностью солгал тот. – Я сам слышал, как он взывал к Тёмному!

– Слышал, и как ловец ничего не предпринял?!

Я обернулся к присутствующим, ожидая поддержки. Все молчали, однако по их лицам я понял: всё сказанное моим обвинителем будет принято на веру.

Вскоре после возвращения в темницу я окончательно перепутал день с ночью и потерял возможность следить за ходом времени, ибо мои регулярные кормёжки прекратились.

По мере того как накопленный за годы жирок покидал моё тело, нарастала тревога, связанная с ожиданием предстоящих пыток. Она не покидала меня ни на миг. Никто ещё и пальцем меня не тронул, но я всё время думал, как поведу себя, оказавшись в руках палача. Хватит ли мне выдержки, чтобы вести себя достойно, или я тут же начну вопить, как несчастное дитя, и признаваться во всём подряд, чего бы от меня ни потребовали?

Обдумывал я также и возможность обвинить в поклонении тёмному божеству эту суку Линию. Увы, мне это ничего не давало, ибо, как свидетель, не донёсший об увиденном ловцам, я всё равно оказывался виноватым.

Пребывание в холодной сырой темнице само по себе было пыткой. Вряд ли Линия, при всём её злобном воображении, могла бы придумать мне худшее место для ночлега. Теперь много я отдал бы за возможность провести ночь в тёплой постели в каморке над конюшней. Да что там, я отдал бы всё, что имел, за возможность поспать прямо в стойле…

Когда ловцы явились за мной, я не знал, день сейчас или ночь. Дверь распахнулась неожиданно, и в мои привыкшие к темноте глаза болезненно ударил свет факелов.

– Вперёд! – скомандовал голос. – Вытяни руки!

Я закрыл глаза и пополз на звук. Мои руки сковали кандалами, после чего меня подняли, потому что ноги меня уже не держали, и двое ловцов в своих балахонах с низко надвинутыми капюшонами, так походившие на земных средневековых инквизиторов, поддерживая меня под руки, повели в пыточную камеру. Один из них, разглядев отросшие корни белоснежных волос, не смог сдержать удивления:

– Гляди-ка, а парень поседел… Какое же надо иметь чёрное сердце, чтобы от ничегонеделания стать седым?

Свободной рукой он нарисовал в воздухе круг. Округлил себя и второй ловец.

– Сейчас Снук изгонит из него тьму.

Меня грубо втолкнули в дверной проём, и я чудом удержался на ногах. В пыточной камере нас уже дожидался ловец, назвавшийся моим адвокатом.

– Тебе снова предоставляется возможность признаться в своих преступлениях и избавиться от допроса, – промолвил он. – Я здесь, чтобы засвидетельствовать это.

– Признаюсь, что видел, как ты приставал к тому верзиле, кажется, его зовут Снук, – заявил я. – Признаюсь также, что видел, как эти двое страстно целовались, будто влюблённые мужчина и женщина. Признаюсь, что…

– Можете приступать, – сказал адвокат ловцам, ничем не выказывая, что задет моими оскорблениями.

Когда меня прикрепляли к дыбе, адвокат стоял рядом и, словно между делом, будто вёл обычную беседу, говорил:

– Тебе ещё повезло, что дело происходит в Калионе. Признаться, по сравнению с тюрьмами Сармы здешний застенок – это апартаменты.

Я почти собрался с силами, чтобы снова оскорбить его, но слова застряли у меня в горле: в этот момент сковывавшие руки цепи зацепили за крюк дыбы и меня стали поднимать, и поднимали до тех пор, пока ноги не оторвались от пола и я не повис на едва не вырванных из суставов руках. Из меня сам по себе вырвался нечеловеческий вой.

Адвокат вздохнул.

– Не желаешь ли ты рассказать, как обращённый сармиец, именуемый господином Фирузом, практиковал тёмные обряды?

Не помню, что именно я ответил, но, по-моему, мой ответ разозлил адвоката, одновременно порадовав моих мучителей. Палачи не любят, когда их жертвы легко и быстро во всём сознаются, ведь это лишает их возможности демонстрировать своё искусство. Не помню я и всего, что они со мной делали: в какой-то момент я обнаружил себя лежащим на спине, рот удерживала открытым деревянная распорка, а в горло была вставленная скрученная льняная тряпица. На неё медленно лили воду. Дышать я хоть с трудом, но мог. Вода поступала в желудок, он уже был переполнен, и я отчётливо понимал, что вот-вот лопну.

Вместо этого меня вырвало так, что я чуть не задохнулся. А вот облевать адвоката я, хоть и надеялся, не смог – тот, видно привычный к такой процедуре, ловко отступил в сторону.

Снова тьма. Капли, одна за другой, с потолка. Новые пытки. Вопросы, остающиеся без ответа. Я так слаб, что ловцам приходится вытаскивать меня из темницы и волочить по коридору в пыточную камеру, где уже поджидает дыба и Снук.

Моё тело заранее предчувствует пытку: я ощущаю боль и кричу прежде, чем они успевают ко мне прикоснуться.

Что за слова срываются с моего языка, я и сам точно не знаю, но, судя по продолжающимся мучениям, палачам мои ответы не нравятся. На улицах Ролона я нахватался самых грязных и непристойных выражений и теперь вовсю использую этот обширный арсенал, добавляя забористый мат из прошлой жизни, давая исчерпывающую характеристику адвокату, палачу и ловцам.

Разумеется, я признаюсь, признаюсь во многом. Каждый день я не только признаю себя служителем Тьмы, но и требую поскорее сжечь меня на костре, потому что на нём не так холодно. Но вот беда, мои признания ловцов не устраивают, потому что я не упоминаю в них господина Фируза.

Затем всё прекращается – меня больше не вытаскивают из темницы, не вздёргивают на дыбу. Однако жизнь продолжается даже в самых ужасающих ситуациях, и скоро я начинаю ощущать и осознавать все свои многочисленные раны и повреждения. Всё моё тело покрыто рубцами, ссадинами и ранами, которые из-за сырости в застенке чаще загнивают, чем заживают. Но в один из безымянных дней снова вижу человека, который назывался моим адвокатом.

– Сегодня ты предстанешь перед трибуналом. Они разберутся с тобой за несколько минут. Есть кто-нибудь, кто мог бы свидетельствовать в твою пользу?

Прошло немало времени, прежде чем я смог вымолвить:

– Нет.

Причиной задержки было не то, что язык мой едва ворочался, просто я хотел ответить как можно более правильно и точно. И когда заговорил, то произносил дальнейшие слова тихо, внятно и спокойно:

– Как я могу пригласить каких-либо свидетелей, если мне неизвестно, в чём меня обвиняют? Как я могу пригласить свидетелей, если не имею возможности покинуть темницу и поговорит с ними? Как я могу позвать кого-то на помощь, если ты сам сказал, что судебное заседание уже готово начаться? Как я могу осуществить защиту, если мой адвокат состоит на содержании ордена?

Не помню, сколько времени я произносил этот монолог перед закрытой дверью. Возможно, адвокат ушёл сразу, после первой же фразы, но я продолжал излагать свои безупречные доводы двери, естественно, не получая от неё ни малейшего отклика.

Должно быть, ловцы научились видеть в темноте, как летучие мыши. Во всяком случае, помещение для заседаний трибунала, куда меня доставили, было освещено столь же скудно, как и вся остальная тюрьма.

Меня усадили на стул и прикрепили к нему оковами. Мой адвокат уселся в отдалении. Понятно почему: запах от меня шёл ещё тот…

Я выслушал обвинительную речь, но в ней не было никакого смысла. Адвокат заявил, что я отказался признать свои прегрешения. Потом в помещение трибуна входили какие-то незнакомые люди и обличали меня во всём, что мне было объявлено ранее. Я пребывал в состоянии какого-то безмятежного безразличия, пока перед судьями не предстала женщина в маске, хорошо одетая – её я узнал мгновенно.

Линия явилась, чтобы вбить гвоздь в крышку моего гроба. Судя по уверенной манере держаться, она в застенках ловцов не побывала, но ничего хорошего мне от неё ждать не приходилось.

Глава 27. Приговор

Линия говорила спокойно, будто речь шла не о её муже, а каком-то незнакомце. Рассказывала она и обо мне тоже. Слушая показания этой женщины, я невольно поёжился: вот в них-то как раз доля правды имелась.

– Вы называете эту металлическую трубу звездоскопом? – спросил судья.