рял её занятий. Сидела бы дома, убирала и варила обеды, нет же — носит ее! А тут ещё помощник у неё объявился — новый сосед, мальчишка, и от макулатуры в их тесной комнате некуда было деваться.
Сергей прислушался к голосам на кухне, сиплому шепоту матери и отчетливому дисканту мальчика, но о чем они говорят, разобрать не мог. Потом стало тихо, видно, ушли, и квартира словно вымерла. И тогда он снова уснул. Но даже и во сне он думал о матери и ругал ее, а заодно и мальчишку…
Что же касается Александры Ивановны, с переездом к ним новых соседей круто изменилась вся её жизнь. И виною тому был Алик Петросян. Сталкиваясь с ним в коридоре, она прямо-таки замирала от нежности.
— Алики-малики, — шептала она, проводя рукой по его жестким кудряшкам. — Ах ты, мой Алики-малики…
Учеников своих, когда ещё работала в школе, она любила какой-то деловитой любовью, любила сразу всех, а не каждого отдельно, а после школьных занятий порой и не вспоминала о них. Алик же вошел в её жизнь сам по себе, вошел целиком, всею своей личностью. А личность эта была удивительная и непонятная. Для его матери Марты он был ребенком, которого надо одевать, кормить и следить за его здоровьем, отца же пугало умственное развитие Алика. Но вот настоящий интерес к себе он почувствовал только в соседке.
В первый раз он вошел к ней без стука. Худенький, с огромными глазами и крупной головой па топкой шее, он спокойно осмотрел комнату и дружелюбно кивнул.
— Здравствуйте, — сказал он, нисколько не смущаясь. — Я ваш новый сосед, и зовут меня Алик. Я вам не помешаю, если посмотрю книги?
Алик стал перебирать книги и очень обрадовался, увидев сборник фантастики. Сборник он, оказывается, читал и тут же стал перелистывать страницы, ища в них особенно запомнившиеся места, торопливо пересказывая их содержание и попутно развивая свои собственные соображения. Александра Ивановна тоже питала слабость к фантастике, и это оказалось тем совпадением, которое и привело к бурному развитию их дружбы. Сборник она уже успела просмотреть и внимательно слушала мальчика, по учительской привычке останавливая его, когда он преувеличивал что-то, но он уже летел без оглядки, смешивая вычитанное в сборнике с тем, что помнил из других книг, а может быть, и с тем, что сам сочинял. Вскоре речь шла уже не о сборнике, а об антимирах и телемолекулярном аппарате, при помощи которого можно из набора молекул создавать различные изделия, растения и даже живые существа. Реализация так называемой нуль-транспортировки представлялась Алику делом недалекого будущего, он даже удивлялся, почему Совет Министров занимается текущими делами, а не решением вопроса о производстве этого аппарата. Если можно даже живые существа изготовить в любом количестве, то разве так уж сложно создавать костюмы, ботинки и продукты?..
— А тебе не кажется, что, если все будет возможно, будет попросту неинтересно?
— Это почему же неинтересно?
— Ну вот есть ты, такой кудрявый, глазастый, одно ухо у тебя чуть короче другого, зуба не хватает, можно сказать, неповторимая личность, и вдруг тебя размножат аппаратом, и вместо одного Алика — сто Аликов. Как ты почувствуешь себя в такой компании? Как узнаешь, где ты, а где не ты, голова кудрявая? Это ужасно, по-моему!
— Э, чепуха! — воинственно вытаращив глаза, пошел в наступление Алик. — Зачем нам встречаться в одной компании? Что нам, делать нечего больше? Нам просто будет некогда — дел у всех по горло…
— А у тебя какое дело?
— Я буду заниматься космогеологией.
Удивительна простота, с какой Алик перешел с ней на «ты». Он видел в ней равную себе, и, кто знает, может, это было действительно так, ибо разве душа, испытывая тяготение к другой душе, обязательно должна справляться о возрасте её владельца?
Фантазии Алика испарялись так же быстро, как и возникали. Не то чтобы Александра Ивановна поспевала за ним — это было невозможно, но душа её была открыта для него, как сухая почва для дождя, и неравенство их поэтому по имело значения. Она без усилий входила в его мир, не очень-то ориентируясь и нем, но принимала его в целом — и этого было достаточно. Вольте того, она позволяла себе критиковать, отпускать иронические реплики, сомневаться, но сомневалась в частностях, не подвергая сомнению его мир как целое, и потому реплики ее. порой ядовитые, не только не сбивали, наоборот, они подстегивали фантазию Алика. Споры только сильнеё привязывали их друг к другу, и это было, наверно, как в любви, где все кажется понятным и в то же время все необъяснимо.
Через несколько дней, несмотря на протесты Александры Ивановны, Алик увязался за нею в библиотеку, постепенно стал её незаменимым спутником в походах за макулатурой, взял на себя важную функцию — носить рюкзак. А в собирание макулатуры он даже внес свой южный темперамент и деловую хватку.
— Ну кто же за так станет отдавать драгоценную макулатуру? — внушал он ей. — Надо менять её на книжки-пустышки. Разве мало в магазинах всякой ерунды!
Выглядело это примерно так. Александра Ивановна где-то ещё внизу, Алик же, вскинув рюкзак на плечи, изучает фамилии на табличке.
— Петровы. Шнайдеры, Манукянцы. Баба Шура, — кричит он, — как ты думаешь, эти квартиры ещё не грабили?
Он держит палец на кнопке звонка до тех пор, пока не послышатся шаги. В дверях показывается пожилая женщина в домашнем халате.
— Здравствуйте!
— Тебе, мальчик, кого?
— Вас, — отвечает он, заглядывая в коридор.
— За макулатурой, что ли?
— Ой, какая вы догадливая! — смеется Алик. — Но я заодно хотел узнать: как у вас с обменом вещёств? Наверно, не все в порядке, да? Так вот за макулатуру мы могли бы предложить вам книжечку о правильном питании.
— Спасибо, но мне ничего не надо, — смущается женщина и собирается захлопнуть двери, но Алик бесцеремонно вставляет ногу в проход и применяет новую уловку.
— А у вас дети есть?
— Взрослые дети, у них уже свои.
— Значит, внуки есть? Он, как вам повезло — тут у нас целый набор книжек-картинок…
Входят уже вместе, Александра Ивановна и Алик, дверь в квартиру остается открытой, заглядывают соседи — и кончается тем, что они уходят, нагруженные макулатурой. Сдав её в палатку вторсырья и получив абонемент на желанную книгу, они нередко усаживались па бульваре, и Алик, подсчитав мелочишку в своем кошельке, подмигивал:
— Кутнем?
День солнечный, ясный, душный от запахов горячего асфальта и сирени. Александра Ивановна докуривает сигарету и треплет Алика по голове.
— Ах, кавказская душа твоя! Кутнем, так и быть! На вот тебе ещё, будешь расплачиваться, как мужчина…
И кутили. В местном парке отдыха Алик катался на аттракционах, кружился на каруселях, а потом они вместе покатывались со смеху перед кривыми зеркалами, со страхом следили за спиралями отчаянных мотоциклистов, а затем устраивались в кафе, пили соки и ели мороженое. Александра Ивановна, обессиленная после аттракционов, слушала, как болтает Алик, устало отбивалась от его попыток втянуть её в дискуссию.
— Давай лучше помолчим.
— Нет, баба Шура, ты подумай только: летим мы на фотонной ракете в сторону Кассиопеи — год туда и год обратно, возвращаемся, идем в кафе, где мы сейчас сидим, и что же? Ни парка отдыха, ни кафе, весь город совсем другой. А знаешь почему? Потому что два года в фотонной ракете равняются ну, скажем, двумстам земным годам. Ничего удивительного — простой парадокс времени!
— А тебе не жаль будет, вернувшись, не застать никого из родных и знакомых?
— Конечно, жаль, — Алик вздохнул, — по что поделаешь, науки не бывает без жертв…
— А кого бы взял с собой?
— Так мы же с тобой полетим!
Во всех его сногсшибательных фантазиях она была непременным соучастником, и непонятно ей было, отчего это он, живой, развитой, предпочитал её сверстникам, дворовым мальчишкам. её огорчало невнимание Алика к родителям. Это оживляло в ней тайную боль, потому что. глядя на Алика, она думала о сыне, о его отчужденности и укоряла себя.
Алик мог заговорить с любым человеком — водителем, кондуктором, милиционером, генералом, иностранцем. Его общительность не имела пределов. Он был в каком-то лихорадочном поиске собеседников, чтобы вместе погрузиться в затягивавшие его фантастические бездны. Но его редко кто устраивал. В несколько минут он обескураживал человека, истощал его скромную эрудицию, и тот трусливо ретировался. В Александре Ивановне он нашел достойного партнера, по псе же и она иногда уставала.
— Давай немного помолчим, мучитель ты мой и кавказский разбойник, — просила она, проводя рукой но его жестким кудряшкам, и сердце её сжималось от чувства, неизведанного и горького оттого, что было таким поздним.
Алику нравилось, когда она его. называла разбойником — щуплый, узкогрудый и боявшийся ребят, он самому себе казался от этой клички грозным и сильным. Однажды, ища в парке местечко, где Александра Ивановна смогла бы отдохнуть, он спихнул мальчишку, лежавшего на скамейке.
— Уйди отсюда, я кавказский разбойник!
Мальчишка хотел уже сцепиться, но, увидя Александру Ивановну, отошел, грозя кулаком.
— Ты не кавказский разбойник, а просто нахал.
— Нет, я разбойник, а он нахал! Разлегся, как будто у себя на кровати…
Когда вечером приходил Сергей. Алик неохотно покидал комнату… Утром он иногда караулил, когда тот уходит на работу, и врывался в комнату как вихрь, с ходу начиная ораторствовать. Темперамент его нисколько не умерялся оттого, что баба Шура не открывала глаза и едва отзывалась на его тирады — легких кивков с её стороны было достаточно, чтобы поддерживать пламя его красноречия. Она могла молчать, даже зевать — ему было важно, чтобы она была рядом и внимала ему, пускай даже сквозь закрытые веки.
Родители Алика, внешне оказывая соседке признаки внимания, все же побаивались странной этой дружбы и делали все, чтобы отвадить мальчика. Они боялись, что общение с ней плохо влияет на него. Отец свои свободные часы стал отдавать Алику, ходил с ним в кино на детские фильмы, купил абонемент и раз в неделю водил его в бассейн (чрезмерные умственные интересы ребенка, решил он, происходят от слабости физического развития), а чтобы отбить охоту от странствий с бабой Шурой, записал его в районную детскую библиотеку и сам носил оттуда книги.