Поезд двигался все дальше и дальше. Когда он в очередной раз остановился, я не имел представления о том, где мы очутились, но полагал, что пункт назначения был близок. Пассажиры начали застегивать свои полупальто и натягивать на уши шапки. Силуэт проводника вновь замаячил в дверном проеме. Я поднялся и последовал в его направлении. Другой его подопечный двигался вслед за мной. Поезд продолжил движение, судя по всему, по дуге. Проводник высунул голову наружу и, казалось, погрузился в размышления. Вдруг он напрягся и отступил в сторону, жестом предлагая мне выглянуть из вагона. Я уперся в края двери и высунулся.
Рельсы были проложены через узкую долину между двумя горами, покатые склоны которых покрывал толстый слой снега. Далее виднелась станция, на которой выстроились солдаты. Прежде чем я осмыслил увиденное, проводник прошептал в ухо:
— Беда… Красногвардейцы на станции… Прыгайте! Я тоже прыгну… Потом пойдете за мной…
Поезд набирал скорость. Доли секунды я колебался, затем бросился в белую снежную массу, заполнившую боковое углубление вдоль железной дороги. Успел заметить, что в нескольких футах от меня оказался еще кто-то из вагона, за ним — еще один. Взволнованные возгласы оставшихся пассажиров потонули в грохоте проходившего мимо поезда. Затем послышались отдаленные крики и треск ружейных выстрелов.
В поле моего зрения попал проводник, взбиравшийся по снежному склону. Отчаянными усилиями я выбрался из снежной ямы по пояс глубиной. Мои ноги, обутые в валенки, поочередно утопали в сугробах. У меня перехватило дыхание от необходимости взбираться по косогору и от колючего, морозного воздуха после душной атмосферы вагона. Мы карабкались вверх с возможной быстротой, но получалось крайне медленно. Вслед прогромыхали несколько выстрелов, поднявшие фонтанчики снега… Впереди, неподалеку, виднелась спасительная чаща молодых сосен. Меня подгоняло нелепое стремление обогнать пулю. Еще рывок, и нас укрыли деревья.
Тяжело дыша, мы все трое улеглись на снегу. Проводник задвигался первым.
— Глядите! — сказал он, указывая на поезд, втягивавшийся на территорию станции. Красногвардейцы прекратили преследование и переключили внимание на вагоны поезда. Медленное прохождение пассажиров сквозь кордон свидетельствовало о том, что солдаты тщательно проверяли каждого сошедшего с поезда. Должно быть, на это настроил их наш побег, меня беспокоило, как сложится судьба девчушки, говорящей по-французски, и ее семьи…
Следующие несколько часов мы провели на окраине леса. Холод усилился: мои глаза слезились, пальцы на руках и ногах онемели. Когда стемнело, мы поднялись и стали трамбовать снег ногами и махать руками, чтобы восстановить кровообращение. С надеждой смотрели на огни деревни, мелькавшие вдали. Морозное безмолвие временами нарушалось криком или глухим лаем собаки. Мы хранили молчание: ни мой компаньон, ни я не осмеливались задавать вопросы, а наш проводник не испытывал желания информировать нас о чем-либо. Он высказался только раз:
— Скоро солдаты отправятся на границу, тогда мы сходим ко мне домой.
Внизу, в долине, некоторое время продолжалось движение, затем все успокоилось, один за другим погасли огни в деревне. Наконец проводник жестом пригласил нас следовать за ним. Я больше не чувствовал резкого, колючего мороза. Зато мое тело одеревенело, и мне пришлось напрячь все силы, чтобы заставить себя идти. Нас окружала кромешная тьма. Я скорее чувствовал, чем видел идущие впереди две фигуры. Не раздавалось ни звука, кроме скрипа снега под ногами.
В течение 30–40 минут мы двигались размеренным шагом. Внезапно перед нами выросли неясные очертания дома. Я тихо постучал в дверь и долго ждал отклика. Затем почувствовал поток теплого воздуха, и мы оказались внутри дома.
— Грейтесь! Лошадь будет готова через полчаса, — прошептал проводник, но реакции ни моей, ни моего молчаливого компаньона не последовало.
В комнате стояла раскаленная печь, а все остальное не имело значения. Неряшливо одетая женщина, шаркая ногами по полу, принесла две дымящиеся чашки кофе. Горячая жидкость обжигала язык и губы, казалось, она наполняла нас живительной силой. Постепенно я согревался и начинал интересоваться окружающим. Проводник исчез, осталась одна женщина. Компаньон и я сидели на скамейке рядом с печью и ждали. Вслед за продолжительным молчанием послышались шаги, и проводник вошел в комнату.
— Лошадь готова, — сказал он, — вас повезет другой человек. Я останусь здесь и попробую вывести других людей. Солдаты сняли их с поезда.
Он подошел и протянул мне револьвер. Я ощутил в руке холодную сталь оружия.
— Если повстречаете патруль, не стреляйте, пока не выстрелит мой человек. Подпустите солдат поближе, тогда стреляйте в живот.
Нас вывели через заднюю дверь во двор, окруженный высоким забором. Посреди двора стояла лошадь и низкие деревянные сани без сидений, но заваленные сеном. На козлах сидел возница, державший в руках вожжи. Проводник предложил нам лечь в сено, прошептал вознице последние инструкции и открыл ворота. Лошадь рванулась вперед, и сани заскользили в зимней тьме. Колючий, морозный воздух резал глаза, а в лицо временами били охапки снега, летящие из-под копыт лошади. Мы испытывали восхитительное чувство полета.
Сани неслись дальше и дальше, преодолевая милю за милей, не снижая скорость на поворотах. Вдруг мы круто повернули вправо, проехали сотню ярдов и внезапно остановились.
— Тихо! Красный патруль!
Возница бесшумно соскользнул со своего места, пошел к голове лошади и стал мягко ее поглаживать. Прежде я не замечал никакого шума, но теперь в мертвой тишине послышались голоса. По дороге шли люди. Я сидел с револьвером в правой руке, опасаясь, что лошадь фыркнет и выдаст нас. Размеренный скрип снега под ногами становился ближе и ближе. Через минуту он стал стихать: патруль прошел развилку.
Около 15–20 минут мы сидели неподвижно. Затем возница повернул лошадь, вывел ее на главную дорогу, уселся в сани, и мы снова помчались с бешеной скоростью.
Но на этот раз мы ехали недолго. Темные чащи деревьев по обеим сторонам дороги остались позади, и мы оказались в открытом поле. Когда въехали в деревню, справа и слева нас снова обступили темные силуэты домов. Мы проскользнули в открытые ворота, которые, казалось, закрылись за нами сами. Когда сани остановились, возница сказал:
— Идите в дом. Сидите тихо.
Последовав его указанию, я заметил, как кто-то повел нашу лошадь в хлев, откуда слышалось чавканье животных. Возница открыл дверь, впихнул нас внутрь дома и прошептал:
— Идите прямо… Я остаюсь во дворе.
Внутри дома было темнее, чем снаружи. Медленно продвигаясь на ощупь вдоль стены, я подошел к другой двери. Компаньон шел за мной в непосредственной близости. Я осторожно повернул рукоятку двери и переступил через порог. Вокруг царили полная тишина и темнота, не чувствовалось никаких признаков жизни. Я шагнул вперед и наткнулся коленом на острый угол деревянной скамьи.
— Тс-с-с-с!
Предостерегающее шиканье заставило меня задержать дыхание. Предупреждения поступали с разных сторон. Темнота скрывала минимум полдюжины людей. Пока я стоял, напрягая зрение и не смея двинуться дальше, слух различил новые звуки. На этот раз они шли снаружи, со стороны дома, обращенной к дороге. Шум нарастал и становился все отчетливей: строевой шаг отряда солдат, голоса, знакомое позвякивание металла. Медленно шум снова стих, и воцарилась тишина. Рядом со мной прошептали:
— Еще один патруль!
Я вытянул руку, нащупал скамью и сел, затем подвинулся и освободил место компаньону.
Чувство времени совершенно меня оставило. В напряженной обстановке, в темноте и среди незнакомых людей вокруг минуты казались часами. На то, что здесь находились люди, указывал лишь случайный вздох. В голове роилось множество вопросов без ответа. Кто были эти люди? Сколько их? Чего они ожидают? Где проводник? Как близко мы подошли к границе? Все шло по плану или произошел сбой? Промежутки времени, когда я чувствовал, что нет ничего хуже этого ожидания, сменялись моментами полного отупения.
Как раз в тот момент, когда я уверил себя, что мы обречены ждать до следующей ночи, за дверью неожиданно послышался резкий звук. Поток холодного воздуха ворвался в комнату, и прозвучал голос:
— Скорей! Выходите из дома! Поспешите!
За этими словами сразу же последовало движение. В беспросветной тьме я почувствовал, что все устремились к двери. Толкая друг друга, мы выбрались во двор, где стояло четверо саней. К нам снова присоединился проводник. Он передвигался молчаливо и сосредоточенно, усаживая в сани людей — одного за другим. Когда подошла моя очередь, повел меня к первым саням, усадил меня и снова скрылся. Через минуту проводник вернулся, неся тяжелый сверток, который я обхватил левой рукой.
— Нате! В другой руке держите наготове револьвер… Мы едем…
Лошадь рванулась, и я чуть не потерял равновесие. Сверток в моей руке качнулся и ожил. Я понял, что это был ребенок и что он испугался. Прижав губы к свертку, я зашептал:
— Все будет хорошо… Не тревожься, держись!
Маленькое тельце расслабилось, и дитя прильнуло ко мне. Из одеял послышался тонюсенький приглушенный голосок:
— Уи, месье…
У меня заколотилось сердце: это был голос ребенка, который я слышал в поезде…
Мы снова заскользили в ночи, в морозном воздухе, насыщенном мириадами иголок — снежинок, которые впивались мне в лицо. Я снял свою правую варежку, чтобы быть готовым к неожиданностям, и холодная сталь револьвера прилипла к моей коже. Позади нас, на востоке, небо становилось мрачно-серым.
Лошади остановились, и проводник стал перебегать от саней к саням, веля всем выбираться. В следующую минуту возницы натянули поводья, и сани исчезли во мгле.
— Вы в состоянии ее нести? — услышал я шепот проводника. Он, однако, не стал дожидаться ответа и уже громко сказал: — Пошли! Идите за мной! Все!
Становилось светлее. Я различал 10–12 человек, идущих один за другим. Мы шли через лес, и колючие ветки сосен хлестали меня по лицу. Я ничего не мог с этим поделать, поскольку на левой руке держал девочку, а в правой револьвер. Ноги утопали в глубоком снегу, я старался ступать по дорожке, протоптанной идущими впереди. Постоянно скользил и с трудом удерживал равновесие.