Я сел на слона, положил винтовку себе на колени, в карманы куртки засунул несколько лепешек и тронулся в путь.
Мы пересекли реку Бакру, прошли тигровые камыши, участок сухого салового леса с зарослями камыша, и вдруг слон остановился. Погонщик показал мне на широкие плоские следы в опавших листьях.
— Джангалико хатти! — воскликнул в тревоге погонщик и, развернув слона, пустил его рысью в обратную сторону. Тревога была не напрасной — в этих лесах вот уже несколько месяцев, как появился джангалико хатти — дикий слон — самец огромного роста с громадными бивнями.
Диких слонов в восточных тераях давно уже не было. Они примерно около двадцати пяти лет назад ушли в Ассам, где до сегодняшнего времени производится их ловля. Однако недавно они опять появились. Особенно свирепствовал белый слон с одним клыком. Он разрушал деревни и убивал прирученных слонов. Многочисленные попытки расправиться с белым разбойником успеха не имели. Вскоре этот слон увел всех диких слонов из восточных тераев в Ассам.
Слон самец, которого испугался наш погонщик, пришел, по всей вероятности, также из Ассама. Он бродил по лесам непальских тераев, наводя на жителей ужас. Правда, жертв пока не было. Но они могли быть. Дикие слоны не терпят прирученных слонов и убивают их на месте. Кстати, то же наблюдается среди обезьян. Однажды наша обезьяна Машка отстала от нас в лесу и еле унесла ноги от стаи макак, гнавшейся за ней с гневными криками. Когда она прыгнула к одному из нас на плечи, то дрожала от страха, как осиновый лист.
О присутствии дикого слона-одиночки говорили' не только следы в лесу, но и поломанные лианы, съеденная кора деревьев, свежий слоновый навоз. А один рабочий, шагая по просеке, даже наткнулся на этого слона. К счастью, встреча была мирной. Она и явилась главным критерием нашего отношения к дикому слону. Было ясно, что он не трогает людей, но за своих слонов мы все же боялись. Вот почему я вернулся обратно.
Утром поезд повозок направился по извилистым дорогам тераев на восток, а я сел на слона и пошел прямо через Бакру, в том же направлении.
Я пробирался по лесу, насвистывая песенку, и, пройдя километров пятнадцать, вышел к песчаному руслу реки. Где-то посредине тек ручеек, а по краям его желтели песчаные берега с островками камыша. Было видно, что во время половодья, наступающего в сезон дождей, эти пески заливаются водой.
Пройдя камыши, я встретился с группой крестьян, которые сообщили мне, что слон и наши люди находятся в близлежащей деревне Налвари.
И действительно, вскоре я увидел деревню, обычную для восточных тераев, то есть представлявшую собой группу хуторов в глубине леса недалеко от реки, на возвышенном месте, и окруженную полями. Деревня Налвари, находившаяся у берегов реки Бетауна, состояла из пяти хуторов, которые раскинулись на многие километры друг от друга.
Я, видимо, попал в главный — Налвари, так как здесь было больше всего домов. Я зашел в первый попавшийся, довольно хороший с виду дом на сваях. Меня встретил хозяин и усадил на циновку, которая лежала на уступе дома, напоминающем русскую завалинку. Сев, я сразу же почувствовал усталость. У меня неприятно закружилась голова. Но через несколько минут все прошло. «Не малярия ли?» — тревожно подумал я про себя и спросил хозяина об этой болезни.
Хозяин дома из касты раджбанси (торговцев) по имени Бартулам, высокий, лет сорока, черноглазый, сухощавый мужчина с маленьким ребенком на руках, ответил на языке, представлявшем собой смесь языков бенгали, хинди и непали:
— Малярия — это бич наших мест. Самым малярийным местом в восточных тераях считается именно наш район. У нас в деревне Налвари все от мала до велика болеют малярией. В деревне очень часты смертные случаи от этой болезни.
Я поднялся с завалинки, подошел к молодой женщине, которая занималась шелушением риса, и стал наблюдать за ее работой.
Женщина, подвернув под себя длинные полы сари, сидела на маленькой скамеечке посредине небольшого, гладко вымазанного глиной двора. Около нее в полу (если так можно назвать чисто выметенный, обмазанный глиной двор) была выемка, наполненная доверху нешелушеным рисом. Над выемкой висел груз, привязанный к одному более длинному концу палки, которая посредине была укреплена на оси в козлах. Все это сооружение, называемое дикки, напоминало маленький колодезный журавль. Второй, короткий, конец был связан веревкой с ногой женщины. Она тянула ее вниз и затем резко отпускала. Груз падал в выемку и сбивал с риса шелуху.
Работа продолжалась около получаса. Затем женщина поднялась, взяла плетенное из соломы мелкое блюдо, наполнила его очищенным рисом и начала резкими движениями подбрасывать его кверху. Очищенные от шелухи зерна, как более тяжелые, падали обратно в чашу, а пыль столбом разлеталась в стороны.
За один час крестьянам удается очистить не более килограмма риса. Если же очистка происходит в массовом масштабе, например у помещика, то несколько человек стоят около горы неочищенного риса и высоко подбрасывают его вверх. Другая группа мужчин, размахивая соломенными плетеными чашами, разгоняет рисовую шелуху, которая висит в воздухе и оседает вокруг плотным слоем.
Вскоре женщина кончила работу и ушла в хижину. Я возвратился к хозяину дома. Мы заговорили о жизни крестьян его деревни. Бартулам рассказал, что своей земли у всех трехсот жителей деревни нет. Они арендуют ее у помещика уже в течение нескольких поколений.
Помещик в этих краях не живет, так как боится малярии. Все земли около деревни Налвари принадлежат Дал Бахадуру из горного племени таманг, обитающего в северо-западной части Непала, где постоянно проживает помещик. Вернее, он проживает там только в летнее время, когда в тераях наступает сезон дождей и свирепствует малярия.
У помещика две жены: одна живет в горах, другая здесь, в тераях. Обе женщины имеют от него детей, причем как дети, так и жены никогда не видели друг друга.
Бартулам рассказывал, что жена Дал Бахадура, проживающая с ним в горах, является более любимой женой, чем жена, которая находится в тераях. Может быть, это связано с тем, что люди с гор вообще довольно пренебрежительно относятся к жителям тераев.
В зимнее время помещик иногда приезжает, для того чтобы лично убедиться в размере собранного крестьянами урожая и получить свою «законную» половину.
Бартулам по сравнению с другими крестьянами — богатый человек: у него восемь соток земли на восемь членов семьи. После того как он расплачивается с помещиком за арендуемую им землю и выплачивает правительству налог (три индийские рупии в год с каждой сотки), а также проценты ростовщику, у него остается после продажи риса индийским купцам зерно для пропитания семьи и деньгами около ста индийских рупий. На эти деньги он покупает сахар, соль, керосин, спички и даже кое-какую обновку для себя или членов своей семьи.
Наш разговор перебил погонщик слонов, который сообщил о том, что вдалеке показался обоз с оборудованием.
Я послал погонщика к нашему обозу показать дорогу, а сам пошел на площадку, где предполагал разбить лагерь.
Огибая забор, я встретился с высокой молодой красивой женщиной с гладко причесанными, блестящими от масла волосами. Она была одета в серое изношенное сари, на фоне которого ярко выделялось ожерелье из начищенных серебряных индийских монет. Впереди нее бежала голопузенькая девчурка лет пяти-шести с чури[5] в зубах.
Девочка остановилась, сделала глубокую затяжку и любопытным взглядом уставилась на меня. Я удивился и спросил у матери, как это она допускает, чтобы ее дочь в таком раннем возрасте курила. Мать мой вопрос поняла по-своему. Она с гордостью ответила, что девочка курит уже три года и в день ей не хватает пачки сигарет!
Подошли быки. Мы быстро поставили палатки и начали готовить ужин.
К вечеру, когда уже стемнело, в палатку вошли усталые Николай Иванович и Борис Перевозников. Вскоре за ними пришли Зинаида Леонидовна и Володя Мигаль. Все сели ужинать.
Я разобрал свою раскладушку и улегся спать. Меня сильно знобило. Так я первым из нашей экспедиции заболел непальской лихорадкой овул. Три дня пролежал, укутанный всеми имеющимися в нашем распоряжении плащами и одеялами, глотая противные таблетки, которыми меня пичкала наша милая «докторша» Зинаида Леонидовна. На четвертый день, услышав шум, я вышел из палатки и увидел посредине «двора» лагеря неопределенного возраста индийца в дхоти. Вокруг его шеи, извиваясь, ползали две небольшие кобры. В тот момент когда я выходил из палатки, индиец, приговаривая шутки и прибаутки, держал одной рукой кобру за шею и пальцем другой руки притрагивался к ее носу, стараясь разозлить змею, чтобы она раздула свой страшный веер на шее. Вторая змея ползала по его плечам. Когда же первая кобра раздулась, он бесцеремонно сбросил на траву своих кормилиц, змеи быстро поползли на публику, окружившую заклинателя змей. Мы бросились врассыпную. Индиец подошел к кобрам, смело взял их в руки и все повторил сначала. После этого он протянул руку, требуя денег.
Я дал ему полрупии. Мои друзья сделали то же самое.
Но индиец, сделав плачевную мину на лице, требовал за короткое представление более щедрого вознаграждения. Для большей убедительности он нагнулся и стал разворачивать стоявший рядом с ним узелок. Когда были развязаны последние узлы, из платка выглянули два маленьких цыпленка. Они отряхнулись, уложили на места свои чуть вылезающие из пушка перышки и с любопытством посмотрели на окружающий их мир, в котором им было уготовано недолгое существование: оба цыпленка предназначались для завтрака холоднокровным артистам.
Мы знали цену курам и цыплятам в этом районе джунглей. Такое наглядное пособие возымело действие: в руки заклинателя змей полетели еще монеты. Деньги моментально исчезли в незамысловатой одежде укротителя. Кобры же были немедленно загнаны в корзину. Хлопнула крышка, и индиец бодро зашагал прочь.