Вильхо вскочил на скамейку, вынул из шкафа тетрадь и протянул гостю:
— Хочешь, дам одну?
Владимир Ильич покачал головой:
— Одной мне мало.
Вильхо достал еще: отец купил тетрадей на целый год.
Это были обыкновенные ученические тетради в синих обложках с белой наклейкой посередине.
Вильхо удивился: профессор, а пишет в школьной тетради.
Когда стемнело и буквы стали сливаться в одну полоску, Вильхо заглянул в спальню.
— Что ты так много пишешь?
— Решаю трудные задачки, — ответил серьезно гость.
— А ты их решишь?
— Решу обязательно.
— Знаешь что? — зашептал Вильхо. — Ты спрашивал про дорогу на Стокгольм. Зачем тебе идти по льду? Еще провалишься! Погода плохая, лед слабый. Поезжай обратно в Або и там садись на пароход. Уж очень интересно ходить на пароходе по морю, это тебе не парусная лодка.
— Хорошо, я подумаю, — ответил Владимир Ильич и погладил мальчика по голове. Затем зажег керосиновую лампу, вспомнил свою лампу под зеленым абажуром и снова погрузился в работу.
Семья села обедать.
— Господин профессор, пожалуйте к столу!
Но Владимир Ильич не слышал слов хозяина. Опустив левое плечо, наклонив набок голову, он продолжал сосредоточенно писать.
— Пожалуйте к столу, господин профессор, — повторил рыбак чуть громче.
Владимир Ильич оглянулся.
— Сейчас, сейчас, спасибо. — Он поднялся со стула, с сожалением отрываясь от работы.
Вышел в кухню, сел за стол — и вот он уже полон внимания и интереса к жизни этой семьи, к их заботам. Он расспрашивает Бергмана, как тот умудряется сеять на скалах, какие культуры выращивает, интересуется уловом рыбы, бюджетом семьи, размером аренды за клочки земли, вовлекает в разговор даже молчаливую и застенчивую хозяйку и сразу становится своим человеком в доме. «Я, кажется, овладел музыкальным ударением, — думает Владимир Ильич, быстро перелистывая словарик, — эти люди меня понимают».
— Вы говорите по-фински? — спрашивает он у хозяина.
— Нет.
— Вы — швед?
— Я — финн, все мои предки финны, а вот родной язык помню плохо. Шесть столетий мы были под властью шведов, и они сделали все, чтобы мы забыли свой язык. Скоро будет сто лет, как русский царь добивается того же. Дет гор инте! Не пойдет!.. Скажите, господин профессор, когда Финляндия наконец получит самостоятельность и будет ли такое благо от царя?
Хозяйка подвигается ближе. Этот вопрос ее тоже волнует.
Владимир Ильич внимательно посмотрел на рыбака:
— Финляндия получит право на самостоятельность, дорогой Бергман. Непременно получит. Но не от царя, друг мой. Есть только одна сила в мире, которая принесет это право, — это победа русских рабочих.
— Когда русские рабочие победят, они про нас забудут. У нас в народе говорят: «Ома маа — мансикка, му маа — мустикка».
— Как, как? — заинтересовался Владимир Ильич.
Рыбак перевел финскую поговорку на шведский язык: «Своя страна клубника, чужая — черника».
— Нет, дорогой товарищ. У рабочего класса интересы много шире. В программе русских рабочих записано добыть свободу не только для себя, но и завоевать право на самостоятельность финнам, полякам и другим народам.
— Помоги им бог… — шепчет жена рыбака.
— Ну, а как лед? — не терпится узнать Владимиру Ильичу.
— Ждать надо. Вода стоит еще высоко.
Повышение воды в шхерах — верный признак потепления, это Владимир Ильич знает. При падении воды — жди ветра северного, а с северным ветром станут и льды.
После обеда Вильхо заговорщически прижал палец к губам и подозвал профессора к окну. В деревянной коробке из-под английских сигар, которую он достал из-за печки, хранились сокровища мальчика. Вильхо первым делом показал гостю длинную серую полоску — высушенную змеиную шкуру. Примерил ее себе на шею как галстук и с гордостью сказал:
— Я сам убил эту змею. Знаешь, сколько здесь змей в скалах — не сосчитать! А раз мужчина увидел змею, он должен ее убить, ведь так?
В коробке были винтики, рыболовные крючки, просмоленные нитки.
— Ты, наверное, змей не боишься, — убежденно сказал Вильхо, — я слышал, дядя говорил тетке Тайми, что ты самый сильный враг царя. Это правда?
— Нет, дядя ошибается. Одному царя не одолеть, с ним заодно все богатеи. Нужно, чтобы против царя и богатеев пошли все рабочие и крестьяне.
— И рыбаки тоже?
— Да, и рыбаки.
— И тогда одолеют?
— Непременно.
ОПАСНЫЙ ПУТЬ
Вот уже несколько дней Владимир Ильич отрезан от всего мира. Последнюю газету он видел в Оглбю, у сестер Винстен. Никаких известий о России у него нет. Никакой возможности действовать активно. Каждый день пребывания его здесь, в шхерах, дает возможность врагам рабочего класса безнаказанно вести разрушительную работу в партии. Этого допустить нельзя. «Надо придумать способ выбраться отсюда в ближайшие же дни», — думает Владимир Ильич.
Прошло еще два томительных дня.
Утром после обычного вопроса: «Как лед?» — Бергман невозмутимо ответил, что раньше Нового года отсюда не выбраться. Лед еще не окреп, на следующей неделе начинаются рождественские праздники, а кто же в праздник предпринимает такое путешествие?
— Нет, — твердо возразил Владимир Ильич. — Мне надо быть в Стокгольме до рождественских праздников. — Он вынул из кармана вырезку из газеты с расписанием пароходного сообщения. — Мы должны выйти завтра утром, чтобы успеть к шведскому пароходу. Через два дня на Стокгольм пойдет финский пароход — я не могу им воспользоваться, а там наступит рождество.
Рыбак помолчал, потоптался на месте и вышел на улицу.
Владимир Ильич посмотрел в окно. Бергман вытащил из-под навеса небольшую плоскодонную лодку и принялся ее оснащать. Впереди уключин прибил стойки длиной в пол-аршина, а на них, поперек лодки, прикрепил шест. Понятно! Молодец Бергман. Держась за шест с обеих сторон, можно будет идти по льду и двигать лодку вперед. Встретится большая полынья — залезай в лодку и отталкивайся от льдин багром.
Закончив работу, Бергман зашел в дом и сообщил, что к отъезду все готово, кроме погоды: ветер северо-восточный, температура минус два градуса, вода убывает медленно.
Он неодобрительно покосился на хромовые сапоги русского и что-то коротко сказал Вильхо. Мальчуган тотчас оделся и убежал. Вернулся с огромными рыбацкими сапогами, смазанными остро пахнущим рыбьим жиром.
— Отправляться нужно ночью, пока спят женщины, — сказал рыбак, — а то женщина увидит — вся округа узнает.
Вечером он выходил проверять направление ветра и измерял уровень воды. Дул северо-восто-чный ветер силой до четырех баллов, уровень воды в шхерах понижался — понижалась и температура воздуха. «Все идет хорошо», — говорил рыбак.
Профессор и мальчуган сидели на скамейке. Оба что-то мастерили. Гость острым финским ножом «пуку» вырезывал коня из куска сосновой коры. У коня получалась слишком крутая шея, как у шахматной фигуры. Таких коней Владимир Ильич научился резать в ссылке, в селе Шушенском, когда его одолело желание сразиться в шахматы. Мальчик старался подражать профессору и старательно резал кору, но у него получалась фигура, малопохожая на коня.
Время уже было позднее, и Вильхо пошел спать, прижав к себе «настоящего» коня карей масти, подаренного ему профессором. Коробка из-под сигар у мальчугана пополнилась новым сокровищем.
Ночь коротали втроем за чашками остывшего кофе — хозяйка, рыбак и их гость.
Сидели молча. Домик наполнял шум моря, шорох сползающей за волной гальки. Сидели и слушали море, и не слушать его было нельзя, и слушать, ничего не делая, нестерпимо. При сильных порывах ветра со шкафа словно сдувало какой-то чистый и нежный звук.
— Это кантеле поет, — улыбнулась хозяйка, подошла к шкафу и сняла с него музыкальный инструмент, очень похожий на старинные русские гусли.
Она положила кантеле на стол и пальцами, давно потерявшими гибкость, тронула струны. Суровая мелодия вплелась в шум моря, а потом перекрыла собой рокот волн, шуршание гальки и заполнила до краев маленький рыбацкий домик.
— Пора! — сказал Бергман.
Хозяйка осторожно приложила ладони к струнам и погасила звуки.
Владимир Ильич подошел к женщине и крепко пожал ей руку:
— Большое спасибо! Большое спасибо за все!
Скупая улыбка, как зимнее солнце, осветила лицо женщины.
Вильхо лежал на кровати и из-за полога наблюдал за сборами. Вот профессор надел большие рыбацкие сапоги, дядя Вейно подвязывает шарф. Сейчас они уйдут, о нем забыли.
— Жаль, что Вильхо спит, — сказал профессор, лукаво покосившись на полог, из-за которого выглядывал нос и блестевшие от слез глаза мальчугана.
— Нет, не сплю я! — крикнул Вильхо, вскочил с постели и бросился к профессору. — Неужели ты уходишь? Скоро рождество. Я наломаю еловых веток, тетя Тайми сделает из них венок. Ведь сделаешь, тетя Тайми? Да?
— Сделаю, сделаю, иди спать, — отвечала тетка.
— Мы зажжем свечи. Будет рождественская елка. Неужели ты уедешь?
— Ничего не поделаешь, — с огорчением ответил гость. — Я должен быть в Стокгольме до праздников, у меня там срочные дела, весьма срочные.
Профессор попрощался с Вильхо. Бергман открыл дверь, и в кухню с улицы пополз туман.
Ду-у, ду-у — донесся с моря гудок.
Ого-го-го — откликнулся второй.
Это гудели в тумане пароходы, чтобы не наскочить друг на друга и чтобы береглись рыбачьи лодки.
Ду-у, ду-у, ого-го-го — перекликались пароходы.
Тетка Тайми прикрутила лампу, села у окна и, сложив ладони, стала читать молитву.
Вильхо лежал, замерев от страха. Он рос в шхерах и знал, что в такую погоду идти по льду трудно и опасно.
Он подобрался к окну. За стеклами белым дымом клубился туман.
— Тетя Тайми, как же дядя и профессор идут в таком тумане? Ведь и маяка не увидишь.
— Когда у человека великая цель, она ему вместо маяка служит, тогда и туман ему нипочем и ледяную мглу он одолеет, — ответила женщина.