Подбежав к изюбру, Бударин сразу же бросился к пантам. Покрытые мелким ворсом, они сейчас лоснились, будто смазанные маслом. Натуралист внимательно рассматривал и ощупывал каждый отросток. Он насчитал на их нежной кожице три царапины — две уже зарубцевались, а одна еще слегка кровоточила, но уже затягивалась.
— Сфотографируй в упор голову с пантами, — распоряжался он торопливо, — а я сниму с него мерку. Какой великан, какой красавец! — восхищался старый натуралист, доставая рулетку. — Кажется, впервые встречаю такого. Надо повязать ему шею лентой из марли, чтобы потом понаблюдать за ним и чтобы второй раз не попался, — комментировал Корней Гаврилович, обмеривая зверя… Потом он смазал йодом ранку, оставленную пулей на холке.
Наконец все готово: обмер закончен, снимки сделаны во всех ракурсах, на шее Гру красуется отличительная метка — широкая белая лента бинта. Бударин посмотрел на часы.
— Еще пять минут будет под наркозом, — сообщил он. — Посидим, покурим, а заодно понаблюдаем, как он станет просыпаться.
— Корней Гаврилович, давайте помажем ему губы и вибрисы солью, — предложил Сергей.
— А что, ей-богу, дельная мысль! — воскликнул Бударин. — Доставай быстренько: Кстати, посыпь ему и на круп, по крестцу, он свободно достает его языком. Вот удивится, откуда, подумает, такое лакомство?
На десятой минуте Гру сделал первое слабое движение задней ногой. Потом пошевелил ухом, словно отгоняя муху. Натуралисты отошли за кедр и, укрывшись за его стволом, стали наблюдать. Вот изюбр открыл глаза, приподнял голову, но тут же снова склонил ее на землю. Потом он несколько раз подряд глубоко вздохнул — и вдруг как ни в чем не бывало расторопно вскочил на ноги, но закачался, широко расставил передние нош, вяло опустил голову, с силой помахал ею из стороны в сторону. Потом, осторожно высунув язык, прикоснулся к губам и стал с наслаждением облизывать их. Он облизывался долго, стараясь достать все вибрисы — длинные волосы вокруг рта, своего рода усы. Живость движений возвращалась к нему на глазах. Вдруг он резкими движениями ноздрей стал ловить воздух, весь напрягся, глаза расширились… Резкие повороты головы в одну, в другую сторону, и вот он сорвался с места, длинными прыжками пошел вверх по склону. Скоро топот его копыт затерялся в тишине кедрового бора.
В четвертом часу пополудни Бударин и Прохоров достигли гребня Горбатого хребта. Его верхняя отметка, как показывал высотомер, составляла без малого тысячу метров. Перед ними лежала необозримая лесная страна, окутанная синей дымкой, испятнанная тенями редких текучих облаков, расшитая серебряной канителью речек и ключей. Увалы и впадины, долины и конусы сопок, плато и покати — широкие пологие склоны — какая удивительная фантазия природы!
К югу открывался вид на долину реки Моховки и на всю Моховую падь, огромную прибрежную равнину, замкнутую с востока и запада отрогами Горбатого хребта и защищенную с севера самим хребтом. Сюда не проникал холодный ветер, и вся она была открыта солнцу.
По верхней кромке хребта тянулась почти сплошная цепь обнаженных гольцов и осыпей. Бударин и Прохоров прошли по гребню почти километр. На обратном пути на одной из голых террас они обнаружили множество похожих на глиняные шарики катышков изюбров. Значит, это место посещается изюбрами. Здесь натуралисты и оставили соль, рассыпав ее на площади в две-три сотни квадратных метров.
Уже затемно они вернулись на свой бивак на Черемуховой релке. Кузьмич и Юрий Квашнин уже были на месте. Они сидели у костра, над которым кипел в котле душистый суп из глухарей — охотник подстрелил в походе двух крупных петухов.
— Богатейшие места! — восхищенно говорил Кузьмич. — Зверя много. Двух куниц видели, несколько следов росомахи.
— За нами, кажется, следил тигр, — сообщил Юрий.
— Да нет, это тебе показалось, Юрка, — отмахнулся старый охотник.
— Ну вот, не верит Евстафий Кузьмич, — Юрий обращался к Корнею Гавриловичу, — своими же глазами видел, как он промелькнул позади нас! Желтый бок его видел…
— А следы? — спросил Бударин.
— Никаких следов не нашли, — ответил Кузьмич.
— Разве их найдешь! — с жаром возразил Юрий. — Там же сплошной лист и мелкая трава. Да мы их и не искали как следует!
— Отмахиваться от этого предположений не следует, Кузьмич, — заметил Бударин. — Лучше перестраховаться в таком случае. Что тут тигр есть, вещь вполне допустимая. Мы встретили стадо диких кабанов, — сообщил он в свою очередь. — Ходить будем только по двое, и на двоих обязательно брать один карабин.
В этот вечер они не засиживались у костра. Смертельно усталые, уснули, едва добравшись до постелей.
ЗАБОТЫ АМБА-ДАРЛЫ
Даже находясь в своей лежке, Амба-Дарла видит и слышит почти все, что делается вокруг. По разнообразным шорохам, крикам птиц, треску веток, чьему-то посвисту, по запахам, по полету птиц он знает о многих событиях, которые происходят в Моховой пади. Он всегда знает, где примерно пасется Большая семья, слышит и чует росомаху и медведя, когда они появляются где-то поблизости, слышит и чует, когда кто-нибудь из хищников задавил жертву. Он не вмешивается в дела своих соседей, за исключением тех случаев, когда в округе появятся волки; их он либо изгоняет, либо уничтожает. Обычно он покидает свою лежку, только когда начинает чувствовать голод. Но и отправляясь на охоту, он делает все, чтобы оставаться незаметным. Тогда под его лапой не хрустнет ни одна ветка, не зашелестит ни один листок. Он скользит в зеленой чаще леса, подобно тени.
Сейчас Амба-Дарла не собирался на охоту. Накануне он задавил самку изюбра, но не съел даже половины туши и теперь сыто дремал. Но незадолго до рассвета его чуткий слух уловил со стороны кедрового бора подозрительный звук: там кто-то дико храпел, рычал, кто-то за кем-то гонялся, кто-то с кем-то бился в смертельной схватке. Ничего подобного он до сих пор не слышал по ночам в Моховой пади. Затаив дыхание, и высоко вскинув голову, Амба-Дарла весь превратился в слух, глаза его зорко всматривались в предрассветный сумрак. Вот его слух уловил характерный клокочущий короткий рык. Волки! Серые разбойники напали на Большую семью!
Забыв о всякой осторожности, Амба-Дарла легким прыжком выскочил из своей лежки и длинными скачками понесся сквозь заросли…
Стоит задуматься над тем, почему почти все хищники охотятся не днем, а ночью. По-видимому, это самое добычливое время. Существует выражение «куриная слепота». Это название болезни, которая проявляется в том, что человек плохо видит с наступлением сумерек. Происходит это от недостатка витамина С. Куриной слепота называется потому, что куры перестают видеть, как только стемнеет. Вероятно, многим птицам из семейства куриных, живущим в диком состоянии, она тоже свойственна. Далее, иные из копытных пасутся днем, а ночью спят, а стало быть, утрачивают бдительность. Все «спящие» пернатые и четвероногие становятся ночью легкой добычей хищников. Ночная охота выгоднее дневной, но для нее нужно уметь видеть в темноте. И хищники обладают этой способностью. Иные ночные охотники видят ночью ничуть не хуже, чем днем. Это кошачьи и совиные.
Тем временем на краю кедрового бора происходили поистине трагические события. Серых разбойников было пятеро: старая чета и три молодых волка. Они пришли откуда-то с юга, с левобережья Моховки, преследуемые давней подругой Амба-Дарлы, тигрицей Мяуа. Они оторвались от грозной преследовательницы два дня назад, все это время бежали изо всех сил и порядочно отощали, так как почти не ели. В середине ночи они переправились через Моховку километрах в трех ниже Черемуховой релки и вскоре напали на свежие кабаньи следы. Их оставили Ухуру и пасшиеся рядом с ним молодые секачи. Как всегда к ночи, Большая семья собиралась вместе и укладывалась спать бок о бок в большом общем гайне, удобной впадине, предварительно разрыв дерновину.
Именно сюда и привел Серых разбойников свежий кабаний след. Голод и алчность притупляют «рассудок» у волка. Наткнувшись на гайно, предводитель стаи, старый самец, с ходу кинулся на первого крайнего кабана. За ним последовали остальные волки. Но этим кабаном оказался сам Ухуру. Его бока и загривок покрыты настоящей броней, которую не всегда берет даже картечь: в этих местах у кабана самая толстая кожа, да еще покрытая мощной дремучей щетиной с плотным, свалявшимся в панцирь и пропитанным сухой грязью подшерстком. Против этого панциря бессильные даже клыки-ножи секачей во время брачных битв.
Завязалась отчаянная схватка.
Большая семья спросонья не сразу разобралась, что происходит. Весенние поросята носились вокруг в поисках матерей, волчица хватала их и остервенело рвала, душила. Подсвинки и молодые секачи бросились кто куда. На одного из подсвинков успела насесть волчица, но тот оказался довольно сильным и расторопным. Началась борьба. Несколько раз подсвинок вырывался из зубов ослабевшей от раны хищницы, но в конце концов ей удалось сомкнуть челюсти на горле жертвы.
Между тем Ухуру сумел сбросить со спины вожака стаи и, получив свободу, ринулся на одного из переярков, самого назойливого. Ловким, стремительным ударом он насадил его на клык, кинул через себя, располосовав ему живот. Теперь бы в самый раз удирать, но старый волк снова оказался у него на спине.
В эту минуту и появился Амба-Дарла. Еще издали он разглядел старого волка на спине Ухуру и нацелился на него. Серый разбойник, ослепленный голодом, обнаружил опасность, когда его и тигра разделял какой-нибудь десяток метров. Он успел лишь сделать один прыжок в сторону, когда на него обрушились когтистые лапищи. В следующую секунду могучие клыки впились ему в хребет. Амба-Дарла поднял волка в воздух, с ожесточением тряхнул и загрыз его. Точно так же тигр поступил с двумя другими переярками, которых смертельно ранил Ухуру.
Потом началось преследование волчицы и последнего переярка. Серые разбойники уходили тем же путем, каким пришли сюда. Путь пролегал через Моховую падь, через кустарники, густой подлесок, буреломы, среди которых волкам легче укрыться. Но что Серые разбойники в тайге по сравнению с Великим пастухом! Их родная стихия — открытые просторы или негустые перелески. Поэтому, как ни изощрялись они, выписывая зигзаги на бегу, Амба-Дарла не отставал от них.