Через минуту Элха с уцелевшим детенышем, перепрыгнув через несколько расселин, оказалась на одном из уступчиков обрыва, отрезанном от материкового склона пропастью. И хотя они были теперь в безопасности, Элха долго еще вся дрожала, а кабаржонок льнул к ней, стараясь найти укрытие под материнским брюхом.
Это было утром. Почти до полудня отстаивалась Элха на скале. А тем временем произошло важное событие.
Растерзав кабаржонка, Харза повела свою разбойничью ватажку в сторону кедрового бора. Там паслась Большая семья. Весенние поросята были еще в таком возрасте, когда две куницы вполне могли управиться с одним поросенком. По пути куницы решили заглянуть в одно местечко, где в последнее время не раз лакомились то битой вороной, то кусками мяса изюбра, то свежей рыбой. Вскоре Харза уловила знакомые запахи. Они привели ее в углубление, напоминающее небольшую нору. Харза, по своему обыкновению, первой кинулась на добычу. Едва она ухватила кусок мяса, как позади что-то хлопнуло, до смерти испугав хищницу. Она кинулась было вон из углубления, но выхода не нашла. Разбойница металась туда-сюда, пробовала царапать стенки, пол, потолок когтями, грызть зубами металлическую проволоку стенок — все напрасно! Она была в клетке-ловушке.
Та же судьба постигла и самца — вместе с одним из щенков он угодил во вторую клетку-ловушку, метрах в тридцати от первой. Оставшиеся на свободе щенки до самого вечера не отходили от клеток, пока не подошли люди.
Во второй половине дня Элха с оставшимся в живых детенышем покинула отстой. На этот раз она решила пренебречь возможной опасностью со стороны Человека и вернуться на Черемуховую релку. Но служилось так, что именно в этот день, под вечер, сюда пожаловали Уга и Буга.
Черемуховая редка еще целую неделю после ливня была похожа на довольно узкий островок шириной метров двадцать — тридцать. Сами черемухи были немного подтоплены лишь со стороны Моховки, со стороны же залива-старицы оставалась незатопленной часть луговины с высоким травостоем: здесь и паслась теперь Элха. У кабарги, как и у всех копытных, великолепно развит слух; не случайно же у них, как правило, длинные, всегда настороженные, очень подвижные уши. Но как будто в противовес этому все хищники, особенно росомахи, умеют ходить почти неслышно. Под их лапой никогда не треснет ветка, не зашелестят листья. Но у росомахи есть слабое место — присущий ей специфический запах, выдающий ее. Такие копытные, как изюбр и кабарга, обладающие на редкость тонким обонянием, чуют его за десятки метров. Не случайно росомаха подкрадывается к своей жертве только с подветренной стороны.
Но сегодня ветер дул с юга, а Черемуховая релка протянулась с юго-востока на северо-запад. Росомахи не знали места выпаса кабарожек, они просто вели их след от устья Барсучьего ключа в надежде выйти на добычу. И след вывел их в таком месте, где кабарожкам трудно маневрировать и использовать первейшее свое средство спасения — быстрые ноги.
Элха учуяла знакомый запах росомах уже в ту минуту, когда хищники появились на Черемуховой релке. В другом месте она тотчас же ускакала бы как можно дальше от него. Теперь путь к отступлению был один — до конца релки. А дальше? Вплавь? Но росомахи лучше кабарожек умеют держаться на воде и быстрее плавают, хотя бегают по суше гораздо медленнее.
Почти неслышным свистом Элха предупредила детеныша об опасности, затаилась, чутко ловя лесные звуки. Вот ее слуха коснулся шелест, потом снова, с той стороны, откуда наносило запахи. Вскоре шелест повторился еще дважды, но теперь гораздо ближе. Это был сигнал опасности. Кабарожки неслышно проскакали легкими прыжками в направлении бивака, придерживаясь окраинки вейниковых зарослей. Через полсотни метров они остановились, опять замерли, и Элха вновь стала выслушивать звуки. И снова тот же шелест, повторяющийся в одном темпе; чувствуется, что росомахи бегут легкой и осторожной рысцой, видимо, по следу кабарожек.
Элха все дальше уходила в конец редки. Метрах в ста от бивака заросли вейника обрывались, прибрежная полоса между шеренгой черемух и старицей была почти голой, на галечнике росли лишь мелкие кустики разнотравья. Теперь Элха была меж двух огней: с одной стороны хищники, с другой — бивак, к которому она прежде опасалась приближаться даже на сотню метров. Но сейчас у нее не было выбора, и кабарожка направилась к биваку. Когда до него осталось с десяток метров, Элха увидела росомах, вынырнувших из вейника. Они тоже заметили ее. Если до сих пор они бежали рысцой, то теперь, обнаружив добычу, понеслись к ней во весь дух.
Вдруг одна росомаха остановилась и прилегла на землю, укрывшись за кустиком; вторая продолжала мчаться под самыми ветками черемух. Элха нырнула в заросли черемухи, но там, на противоположной стороне релки, вода подступала прямо к стволам деревьев. Деревья на релке росли редко, но кустарниковый подлесок был очень густой, и это мешало кабарожкам бежать. Надо сказать, что росомаха, охотясь на кабаргу (особенно зимой, когда хорошо виден след и лес далеко просматривается), обычно берет добычу измором. Напав на свежий след кабарги, хищница, не знающая усталости, преследует свою жертву до тех пор, пока та не выбьется из сил. Должно быть, такой расчет был у росомах и теперь: одна будет гоняться за кабарожками по релке, а другая — сторожить, чтобы не дать им уйти в лес.
Сначала Элху и детеныша преследовал Буга. Иногда он выгонял их на гребень релки, и казалось, что вот-вот он схватит одну из кабарожек, но каждый раз они ускользали у него из-под самого носа. Это, однако, ничуть не обескураживало преследователя.
Страх отнимает силы не только у Человека, но и у животного. Он отнимает волю к сопротивлению, а очень сильный страх может вызвать смертельный нервный шок. Кабарожки были уже, кажется, на пределе сил, когда коварные хищники поменялись ролями: уставший Буга отправился в засаду, а кабарожек со свежими силами стала преследовать Уга.
Все больше ослабевая, Элха тоже прибегла к хитрости: спасаясь от преследования, она стала бегать вокруг палатки натуралистов. Менее поворотливая росомаха тратила на огибание углов палатки больше времени и усилий, чем кабарожки. Сначала Уга пыталась делать засады, выскакивать навстречу из-за угла. Был даже миг, когда кабаржонок не рассчитал прыти и только чудом спасся от ее зубов, совершив огромный скачок через хищницу. Но потом Уга стала бегать только в одном направлении, нудно и упрямо.
Солнце клонилось к закату. Детеныш бегал еще довольно быстро, а Элха уже совсем выбивалась из сил. Вдруг в Моховой пади, примерно в полукилометре от Черемуховой релки, раздались три выстрела. Буга, уже знакомый с этими звуками (по нему неудачно стрелял из дробовика Сергей Прохоров), тотчас же покинул свой пост и тихонько сбежал. Зато Уга так вошла в азарт, что даже не обратила внимания на выстрелы.
Натуралисты возвращались на бивак все вместе, нагруженные двумя клетками-ловушками и тремя парами пантов, добытых при помощи пульки «наркоз». Впереди шагал Кузьмич. Миновав заросли вейника, он первым увидел сцену, происходящую на биваке. Не раздумывая, он быстро сбросил с плеч ношу и вскинул карабин. Меткая пуля настигла Угу, как только она появилась из-за угла палатки.
— Росомаха! — крикнул Кузьмич и бросился к биваку, на бегу передергивая затвор карабина.
Второго выстрела не потребовалось — хищница была убита наповал. Но что случилось с кабарожкой? Она отбежала за кухонный очаг, передние ее ноги подкосились в коленях, и Элха повалилась на бок. Неужели пуля рикошетом попала и в нее? Кузьмич поспешил к ней. Она подняла было полову, посмотрела на Человека своими прекрасными глазами, полными печали и отрешенности, и снова уронила ее на землю. От частого дыхания ее бока трепетали. Это напоминало предсмертные судороги.
Охотник осторожно осмотрел кабарожку, бережно перевалил ее на другой бок, но раны нигде не было.
Когда подбежали все остальные, Корней Гаврилович присел на корточки, долго осматривал и ощупывал кабарожку и наконец заключил:
— Все понятно: животное больное и к тому же почти до смерти загнано этой негодяйкой, — он кивнул на убитую росомаху.
— Почему вы думаете, Корней Гаврилович, что кабарожка больна? — спросил Сергей.
— Пощупай ее бока и спину.
— О, да она страшно худая, — сказал Сергей, потрогав жесткий, словно из мелкой соломы, мех. — А что это за бугорки под кожей? Она почти сплошь усыпана ими!
— Подкожные личинки овода, — пояснил Бударин. — Потому она и худа. Эти паразиты — истинное бедствие для копытных, особенно для кабарга. Известны случаи гибели кабарожек от личинок овода.
Старый натуралист нажал двумя пальцами под основание одного из бугорков, и из-под кожи на поверхность появился белый крупный червь почти в мизинец толщиной и сантиметра в полтора-два длиной.
— Бедное животное, — сказал Корней Гаврилович. — Оно в такой же степени благородно, как и беззащитно. Оно никому не приносит вреда, даже в питании ни с кем не соперничает, потому что кормом ему служат лишь трава и молодые побеги, а зимой — древесные лишайники да хвоя пихты. А как оно украшает нашу природу! И в то же время сколько у него врагов!
Рассуждая, Корней Гаврилович с осторожностью хирурга извлекал из-под кожи Элхи одну личинку за другой и с омерзением раздавливал подошвой. А кабарожка будто понимала, что Человек делает для нее добро, она даже дышать стала реже, спокойнее, ни разу не пошевелилась, чтобы не мешать своему врачевателю. А может, и в самом деле она чувствовала облегчение, под кожей прекращался зуд.
Наконец Бударин встал, велел принести ей воды и соли, в чтобы кабарожка не ушла, когда отдохнет, стреножить ее. Почуяв соль, Элха вскочила на ноги и с жадностью принялась лизать лакомство. Потом она долго пила воду, то и дело вскидывая изящную мордочку, пугливо озираясь по сторонам. По-видимому, ее еще преследовал страх перед росомахой, запах которой она чуяла рядом.
— Беспокоится о детеныше, — заметил старый охотник. — Не бойся, — ласково обратился он к кабарожке, — никуда он не уйдет.