В первые же дни обитания в Моховой пади он потерял след Черного Царапа, но напал на следы Большой семьи. К середине июля она еще оставалась в дубняке или кедровнике, добирала остатки прошлогоднего урожая желудей и кедровых орешков. Иногда кабаны совершали круговые обходы всей Моховой пади в поисках более разнообразного корма. Паслись они большей частью врассыпную, но отдельные выводки держались на определенном расстоянии друг от друга и на ночь собирались вместе. Лишь старые секачи отшельничали, паслись и бродяжничали поодиночке, потому что могли выдержать бой с любым хищником.
Мурга хорошо знал диких кабанов. Он не раз охотился на них, получил однажды достаточно хороший урок при попытке напасть на секача и теперь был очень осторожен в выборе объекта для охоты. Вот и сейчас обнаружив знакомый запах у нижней границы дубняка, он повел след со всей осторожностью. След вывел Мургу к среднему течению Барсучьего ключа. Вдруг он почуял запах свежей крови. Забыв об осторожности, ринулся вперед через густую заросль дудника и прямо с ходу наткнулся на тушу крупного подсвинка со свежеразорванным и отчасти выеденным боком. Вот это находка! Мурга придавил тушу передними лапами, прилег на живот и с жадностью принялся отрывать куски совсем еще теплого мяса.
А в это время Корней Гаврилович и Сергей Прохоров возвращались с верховьев Барсучьего ключа, где они учитывали кормовые угодья для соболей. День стоял тихий и душный — лес продолжал испарять влагу, принесенную ливнем. Кроны деревьев полнились птичьим гомоном, характерным для середины июля, когда пернатая молодь, поднявшаяся на крыло, учится своим песням и правильному произношению своих птичьих слов.
Натуралисты шли по правобережному гребню-отрогу, отделяющему Моховую падь от долины Барсучьего ключа. Им оставалось пройти какие-нибудь две сотни метров до того места, где Амба-Дарла задавил подсвинка, отогнав его подальше от выпаса Большой семьи, когда тишину леса разорвал рев тигра. Натуралисты замерли на месте. К реву тигра примешался рев медведя. Рычание то захлебывалось, задушевно притихало, то вновь взрывалось яростно, становилось грозным и страшным. Потом рык стал все короче и напряженнее, все чаще захлебывался, делался каким-то булькающим, глухим, замирающим. Наконец, стал доноситься лишь предсмертный хрип, но скоро и он затих. Все это не продолжалось и минуты…
Кто хоть раз слышал рев тигра в тайге, тот никогда не забудет его. В горловом, клокочущем и немного дребезжащем могучем звуке слышна дикая, грозная сила… У человека кровь стынет в жилах, все живое цепенеет, сам лес как бы замирает в ужасе. Кажется, это злой и грозный рок трубит о безраздельном своем могуществе над всем смертным…
Лица натуралистов были бледны.
— Что это, Корней Гаврилович? — спросил шепотом Сергей.
— Какая-то страшная драма… — тихо ответил Бударин, продолжая напряженно вслушиваться. — Не иначе как схватились сами владыки дебрей.
Долго не решались они двинуться с места. Лес хранил оцепенелую тишину. Ни шороха, ни птичьего голоса, лишь один мирный, приглушенный перезвон ключа доносился со дна долины.
Что же произошло?
Натуралисты были правы — встретились владыки дебрей и не смогли мирно разойтись. Если бы Мурга сохранил присущую ему осторожность и осмотрительность, он бы непременно заметил Амба-Дарлу, который лежал неподалеку возле самого ключа. Он только что полакал воды после свежего кабаньего мяса и теперь облизывался, отдыхал.
Шорох, неожиданно возникший в зарослях дудника, а потом жадное чавканье там, оде лежала его добыча, словно подбросили Амба-Дарлу с места. Он вскочил на ноги, устремил горящие ненавистью глаза в ту сторону, с силой втянул ноздрями воздух. Так и есть — медведь! Не успел Мурга поднять морду, как Амба-Дарла обрушил на него могучий удар лапы. Так он обычно убивал копытных, переламывая им позвоночник. Однако хребет у медведя оказался крепче, чем у изюбра или кабана. Мурга перевернулся на спину, но вмиг вскочил и очутился на задних лапах.
Силы их оказались равными, но проворства, как и бойцовской ловкости, у тигра было больше. Амба-Дарла был яростнее по самой своей природе, поэтому он нападал тогда, как Мурга сначала лишь защищался. Но вот тигру удалось поймать клыкастой пастью левую переднюю лапу медведя. Раздался глухой хруст костей и яростный рев Мурги. Медведь всем корпусом ринулся на врага, нацелив свою широко открытую пасть на горло Амба-Дарлы. Он впился зубами в шею тигра, чуть повыше левого плеча, у лопатки. Кровь хлынула из раны. Чувствуя, что ему не вырваться из железных тисков, Амба-Дарла стал рвать когтями голову Мурги. Медведь разжал пасть, и тогда Амба-Дарла новым ударом лапы по голове сбил его с ног. Падая, тот, однако, успел вцепиться зубами в брюхо тигра, но Амба-Дарла сумел дотянуться до загривка медведя и последним страшным усилием впился ему в затылок… Пасть Мурги постепенно разжалась. Он издыхал. А Амба-Дарла все продолжал терзать его затылок, потом добрался до горла…
Но для него самого все уже было кончено. У него хватило сил только на то, чтобы встать на ноги и сделать несколько шагов к ключу. Добыча, из-за которой произошла эта жестокая схватка, была уже не нужна ему…
Все это натуралисты прочитали по следам, когда со всеми предосторожностями подошли к месту трагедии. Кустарник и трава были вытоптаны и забрызганы кровью, земля взрыхлена, там и тут торчали вырванные корни. Мурга лежал на животе, упершись задними лапами в землю, как бы готовясь к прыжку. А метрах в десяти от него, уткнувшись мордой в воду, на берегу ключа лежал Амба-Дарла. Видимо, он прилег попить, да так и не встал.
С этого дня безраздельным владельцем охотничьих угодий в Моховой пади стал Черный Царап. Только надолго ли?
ОПЫТЫ ЮРИЯ КВАШНИНА
Еще в первые дни существования «лесного лазарета» на Черемуховой релке Юрий Квашнин стал главным его «попечителем». Он показал начальнику экспедиции свою программу опытов и наблюдений. Тот удовлетворенно хмыкнул и сказал:
— Любопытно… Действуй, Юра.
Для зайца Пишки и медвежонка Фомки по предложению Юрия соорудили общую, довольно просторную землянку, разгородив ее посредине металлической сеткой. Это было очень уютное жилье с мягкой постелью из лесной ветоши и приятной прохладой, так необходимой зверям в июльскую жару. Кормили их обильно и питательно: Фомку — свежей рыбой, ягодами черемухи и малины, сухарями, посыпанными сахаром, Пишки — молодыми побегами тальника, сочными стеблями дудника. На десерт они получали разведенное водой сгущенное молоко, к которому оба скоро привыкли и лакали его с видимым наслаждением. Дважды в сутки они получали по таблетке пенициллина, растворенного в воде.
Фомка быстро шел на поправку и уже в начале второй недели стал самостоятельно вылезать из землянки. У Пишки дело обстояло хуже, видимо, сказывались заячьи годы, да и травма была тяжелая — перелом позвоночника. У него все время держалась высокая температура, и он часто дышал.
Молодой натуралист все это время не выходил в маршруты. Он поил Пишки холодной водой, давал усиленную дозу антибиотиков. К концу первой недели кризис миновал, зайчишка повеселел, охотнее стал глодать веточки тальника и даже сухари, которых отродясь не видывал.
Гораздо больше забот потребовали орлята. Сначала их держали в клетке-ловушке, опасаясь, что птенцов задушат куницы, колонок или еще какой-нибудь четвероногий хищник. Орлята были ужасно прожорливы и ежедневно съедали много мяса и рыбы.
Еще в первые дни после гибели орлиного небоскреба у Юрия возникла мысль заставить родителей самих кормить свое потомство. Они не покинули Моховой пади после гибели гнезда. Первые три дня кружили над Черемуховой редкой, ночевали на вершинах деревьев за старицей и, кажется, вовсе не охотились. Потом они стали исчезать, но ненадолго, к вечеру обязательно усаживались на своих излюбленных макушках сухостойника неподалеку от Черемуховой релки. Теперь они не боялись людей, и именно это обстоятельство надоумило Юрия «приручить» их еще больше.
Сначала он хотел было восстановить их старое гнездо, но, осмотрев его, убедился, что это невозможно: оно застряло как раз в гущине кроны, метрах в четырех от земли. Орланы вообще не садились в кроны, они предпочитали сухие макушки деревьев или корягу на открытом берегу.
И тогда появилась мысль соорудить хотя бы простенькое гнездо на облюбованной орланами сухой вершине гигантского старого ильма, который рос за старицей, недалеко от берега. Больше половины его основных ветвей и макушка уже высохли, но старик ильм продолжал цепляться за жизнь, посылая еще соки вверх, питая ими живые ветви. Он возвышался среди ближайших деревьев метров на десять, и лучшее дерево для сооружения искусственного гнезда для орланов трудно было и подыскать.
Это была сложная работа — соорудить там гнездо, не отпугнув орланов. Они улетали очень рано, к полудню приносили то змею, то рыбину, долго сидели на сухостойнике, потом бросали добычу вниз, видимо, в надежде, что ее подберут детеныши, и вновь улетали на полдня. В эти промежутки Юрий ходил к ильму, брал добычу и кормил ею орлят. Потом соорудил крестовину из жердей, в отсутствие орланов залез на ильм и приладил ее на макушке дерева. Заметят или не заметят? Орланы, возможно, и заметили «обнову», но не придали ей значения. Это обнадежило Юрия. Потом он стал таскать туда охапки хвороста и аккуратно расстилать их по крестовине. Он старался делать это так, как было в «небоскребе». И снова наблюдал: садятся орланы на хворост или нет?
Нет, не садятся. Сидят рядом на ветках, но настила избегают. В течение последующих дней Юрий нарастил гнездо, устроил в нем точно такой же лоток-углубление, какой видел, наблюдая за жизнью орланов. Сядут в него или нет? Нет, не сели, по-прежнему ночуют на голых ветках.
Но вот наступил день, когда Юрий забрал в рюкзак двух здоровых орлят, залез с ними на ильм и положил их в лоток. Третьего, с поломанным крылом, оставил на биваке. Он не был уверен, что крыло у орленка срастется правильно и что тот сможет нормально летать. А орлан без крыльев — не орлан. Если не сможет летать, его заберут в город и отправят в зоопарк.