Зная, что орланы прилетят с охоты в семь-восемь часов вечера, Юрий постарался управиться к этому времени. Потом, вооружившись биноклем, стал наблюдать. Вот в небе показались орланы. Они, по обыкновению, покружили над Моховой падью и стали спускаться. Куда же они сядут? Вот они — опустились прямо в гнездо! Как всегда, каждый нес в когтях добычу: Белохвостый Клак — зайца, орлица — рыбину в полметра длиной. В этот вечер Юрий Квашнин был счастлив: орланы признали своих детенышей. Он боялся, что могут отказаться от них.
Третий орленок остался на биваке. В конце августа он выглядел уже взрослой птицей. Внешне перелом крыла не был заметен, но молодой орлан никак не хотел взлетать. Жил он вольно, целыми днями бродил вокруг бивака или, подпрыгивая по стенке полога, взбирался на конек палатки и там подолгу сидел, озирая окрестности. Чем взрослее он становился, тем все чаще и беспокойнее посматривал в небо, когда там появлялись с призывным клекотом его родители. Иногда при их появлении он начинал громко пищать, и тогда орланы делали несколько кругов над Черемуховой редкой. Только один раз — это было в конце июля — Юрий случайно увидел, как на площадку возле бивака опустился один из взрослых орланов, оставил убитую гадюку и тотчас же снова взмыл в воздух. Орленок тотчас же набросился на родительский подарок.
Раненого орленка окрестили Грозным. Уже к концу июля он понял, что это его имя, и шел на зов. Он так привязался к Юрию, что стоило тому появиться на биваке, как Грозный кидался к нему навстречу, то начинал пищать, то пробовал клекотать, хотя еще не умел разговаривать по-взрослому. Он позволял Юрию брать себя на руки, сажать на плечо, не сопротивлялся, когда тот осматривал пораненное крыло. Но все более взрослея, Грозный обретал орлиную силу, поэтому стало небезопасно держать его на плече — орленок слишком крепко хватал «насест» своими железными когтями.
Однажды натуралисты увидели над Моховой падью четырех орланов — это в сопровождении родителей поднялись на крыло детеныши. Несколько дней Юрий все ждал, что вот-вот полетит и его воспитанник. Несколько раз осматривал молодой натуралист сломанное крыло орленка, растягивал его. Оно казалось ему совершенно здоровым, и все-таки Грозный не поднимался на крыло.
Почему же он не хочет летать? Юрий поделился обоими сомнениями с Будариным.
Корней Гаврилович внимательно осмотрел пораненное крыло, нашел его совершенно здоровым и высказал такую мысль: у орленка продолжает действовать «болевой рефлекс», связанный с воспоминаниями о переломе кости, а потом с операцией по ее сращиванию.
— Попробуй, — посоветовал Корней Гаврилович, — взберись с Грозным на макушку черемухи и кинь его в воздух.
— А если сломается крыло?
— Не думаю. Он просто трусит. Ну а если случится перелом, значит, быть ему жильцом зоопарка. Там он безбедно проживет свой век.
Юрий позвал Грозного, который в это время что-то клевал на берегу старицы. Тот припрыгал к нему и, словно солдат, стал напротив по стойке «смирно», длинно вытянув шею и внимательно глядя в лицо хозяину. Юрий взял его поперек туловища под мышку. Грозный, по обыкновению; не оказал никакого сопротивления, даже позволил захватить и поджать себе ноги с цепкими когтями. Но когда Юрий полез на черемуху, орленок стал вырываться.
Очутившись на макушке черемухи, Юрий не сразу решился кинуть вниз своего воспитанника.
— Ну, кидай же! — крикнул снизу Корней Гаврилович. — В случае чего я его поймаю тут.
Юрий погладил Грозного по голове, потом наклонился и выпустил его из рук. Тот явно не ожидал такого «подвоха». Но птичий инстинкт сработал — орленок расправил крылья. Вот уж он часто машет ими почти у самой земли… но вдруг еще несколько сильных взмахов — и Грозный пошел вверх!
— Молодец! — заорал Юрий.
А орленок поднялся выше черемух, сделал круг над Юрием и стал спускаться. Юрий с тревогой наблюдал за ним. Тот помахал крыльями над самой его головой, но сел не на плечо, а рядом, на ветку.
— Слезай, Юра, — распорядился Бударин, — теперь ясно, что будет летать. Пусть отсидится.
Но стоило Юрию спуститься на землю, как Грозный сорвался с черемухи и опустился на конек палатки. С минуту он оставался там, следя за своим покровителем, потом подпрыгнул и спланировал прямо ему на плечо. Юрий погладил орленка по голове и пригнулся к земле, чтобы заставить его спрыгнуть с плеча, когти больно кололи тело. Грозный, однако, не хотел спрыгивать на землю, а полез на спину Юрия, больно царапая ему кожу.
— Ах, негодник! — воскликнул Корней Гаврилович. — Это он хочет, чтобы ты повторил эксперимент! Попробуй, Юра.
Кое-как ссадив Грозного со спины, Юрий снова взял орленка под мышку и полез на ту же черемуху. На этот раз Грозный сам стал готовиться к полету, когда оказался на макушке дерева: он беспокойно заворочался, пытаясь расправить крылья. И вот он снова в полете. Какая уверенность! Лишь два-три раза взмахнул крыльями и пошел широким и величественным виражом над станицей и Черемуховой релкой. По всему видать, он не думал садиться, но и не улетал далеко и не поднимался слишком высоко — парил над лагерем метрах в пятидесяти от земли.
— Слезай, Юра! — крикнул Бударин. — Пусть порезвится!
Грозный долго парил, с видимым наслаждением улавливая потоки воздуха, и то поднимался вместе с ними, то опускался.
Все это происходило под вечер. Оранжевые лучи солнца ярко подсвечивали его крылья. Наконец орленок опустился на конек палатки и уже по пологу сбежал на землю, опять к Юрию.
— Хватит, пусть теперь сам взлетает, — посоветовал старый натуралист.
Но Грозный еще долго ходил с вызывающим видом вслед за Юрием, высоко вскинув голову и слегка приопустив крылья.
— Спрячься в палатку, — посоветовал Корней Гаврилович, — посмотрим, что он будет делать.
Грозный долго стоял возле входа в палатку, где укрылся Юрий, потом повернулся, увидел Корнея Гавриловича и зашагал к нему.
— Ах, негодник! — снова воскликнул тот и взял его поперек, как это делал Юрий. — Ну, лети! — и он кинул его вверх.
Орлан взмахнул крыльями и пошел кружить сначала понизу, а потом по спирали — в вышину… Вот он взобрался на высоту метров в двести, и в это время показались его родители. Они летели с верховьев Моховки. Затаив дыхание, натуралисты наблюдали, что же будет дальше? Какой будет встреча? Грозный находился вдвое ниже родителей, и они тотчас же начали описывать широкие круги, постепенно снижаясь к нему. Между ними и орленком оставалось каких-нибудь пятьдесят метров, когда Грозный стремительно пошел вниз и, с ходу спланировав к биваку, сел на землю.
— По-видимому, испугался, — сказал Корней Гаврилович.
Родители тем временем сделали еще несколько кругов над Черемуховой релкой и улетели в направлении своего гнезда, а Грозный еще долго провожал их тревожным взглядом.
А назавтра он сам стал взмывать с земли и летал без устали почти весь день — над Моховкой, над левобережной поймой. Однако в Моховую падь он почему-то не залетал.
Но однажды под вечер, возвращаясь из маршрута, Кузьмич и Юрий оказались свидетелями любопытной сцены: возле бивака расхаживали три орлана! Увидев людей, они все разом взмыли и полетели в направлении Моховой пади. Который из них Грозный, понять было невозможно. Они уже миновали старицу и почти окрылись за стеной прибрежного леса, как вдруг один из них повернул назад, сделал небольшой круг над старицей и Черемуховой релкой и начал планировать прямо на Юрия. Пришлось подставить ему рюкзак, на который он благополучно опустился. Он смотрел в лицо Юрию и громко пищал, широко раскрыв клюв с розовой пастью: просил еды.
— Сейчас, Грозный, сейчас, — успокаивал Юрий.
Возле бивака он столкнул орлана на землю, вынул из рюкзака четырех бурундуков. В это лето, как всегда после минувшего урожайного года, бурундуков наплодилась целая пропасть. За каких-нибудь пять минут Грозный управился с ними и снова зашагал к палатке, где скрылся Юрий, — требовал добавки. Пришлось брать удочку и идти к старице, в ней хорошо брали чебачки и гольяны. Грозный тотчас же последовал туда: он давно привык к этому способу пропитания. Обычно он становился рядом с удильщиком и следил за поплавком. Стоило поплавку зашевелиться, как орленок начинал беспокойно пищать — тащи, мол! Потом следил за выхваченной из воды рыбиной и бегом бросался к месту ее падения, рискуя попасться на крючок.
Только после шестой рыбешки Грозный успокоился и, подпрыгивая, направился на свое излюбленное место — конек палатки.
На следующий день Юрий проделал еще один опыт. Уходя утром в маршрут, он наловил десятка три чебачков и гольянов и разбросал их на том месте, где однажды собирались молодые орланы. И он не ошибся: по возвращении на бивак увидел здесь уже не только молодых орланов, но и их родителей.
К осени орлята так привыкли к людям, что вовсе перестали бояться их и все время вертелись возле бивака. Правда, в руки не давались. Грозный проводил немало времени в гнезде, но ночевать прилетал в лагерь. Только теперь он садился уже не на конек палатки, а на макушку одной из черемух. И хотя он хорошо научился сам добывать себе корм, при каждой встрече с Юрием клянчил у него еду. Один раз днем даже нашел Юрия километрах в трех от Черемуховой релки, вниз по течению Моховки, на берегу, и не отставал со своими просьбами до тех пор, пока тот не подстрелил ему из мелкокалиберки кедровку.
К концу июля здоровье Пишки поправилось окончательно, и Юрий приступил к своим опытам с обитателями землянки. Задача состояла в том, чтобы подружить их. Молодой натуралист начал с того, что стал поить их разведенным молоком из общей тарелки. Он подсовывал ее под перегородку так, что одна половина оказывалась у Фомки, а другая у Пишки. Сначала, пока тарелка была полной, все шло хорошо, оба лакали спокойно. Но вот молоко остается лишь на дне. Первым упирается в стенку лбом Фомка, потом Пишки. Они давят один на другого лбами, каждый начинает лакать быстрее, Фомка рычит, Пишки что-то бормочет в ответ. Потом Фомка размахивается и с силой бьет лапой по сетке. И тогда Пишки отскакивает от тарелки.