кустик вокруг, прежде чем войти в жилье. Значит, они могут наткнуться на засаду и убежать прочь. Стало быть, ему нельзя оставаться на земле, нужно залезть на ближайшее удобное дерево, хотя бы вон на ту ель, что в трех метрах отсюда.
Кузьмич хорошо знал, что росомахи ходят почти неслышно. Может случиться так, что он и не услышит, как они пройдут в нору. Значит, нужно повалить несколько кустиков на тропу перед входом: они должны выдать появление росомах своим шелестом. И еще задача: как одновременно осветить место у входа в нору, когда там послышится шорох, и успеть дважды выстрелить из малопульки? Придется закрепить фонарик так, чтобы его луч попадал в нужную точку.
До наступления сумерек старый охотник устраивался. Он сделал себе удобное гнездо на двух толстых отростках возле ствола, устлал его помягче еловыми ветками, долго примащивался, пока не выбрал позу, в которой удобнее всего было бы лежать.
И вот засада готова. Медленно тянется время. В тайге — густая чернильная темень. И очень тихо, так тихо, что Кузьмич слышит малейший шорох или шелест листьев, каждый удар сердца. Он беспрестанно жует и неслышно сплевывает терпкие смолистые кончики еловых веточек —.молодые ростовые почки. Время от времени он посматривает на светящийся циферблат часов.
После двенадцати часов ночи его стало сильно клонить ко сну, пришлось несколько раз крепко ущипнуть себя за нос, чтобы глаза не слипались. Может быть, сон еще долго одолевал бы его, но вдруг тишину разорвал страшный стрекочущий крик. Так стрекочет обычно хорек, только гораздо тише. Крик взвился мгновенно до самой высокой, хватающей за душу ноты, чуть продержался на этой ноте, потом сразу пошел на убыль и скоро вовсе оборвался. «Кто-то задавил колонка, — подумал Кузьмич. — Наверное, рысь или соболь».
Почти совсем рассвело, Кузьмич уже перестал было ждать росомах, как вдруг где-то прямо под елью послышался шорох. Старый охотник замер. Шорох проследовал в сторону норы, и тут он увидел на тропе перед норой, там, где были пригнуты кустики, двух росомах.
Перед кустиками они остановились и стали обнюхивать все кругом. Видно, эта миленькая перемена декораций насторожила их. Лучшего момента нельзя было желать. Кузьмич мгновенно послал пульку «наркоз» в правую ляжку одной росомахи, успел передернуть затвор и сделал выстрел по второму зверю, пока тот оглядывался, соображая, что за щелчок раздался в лесу.
Охотник не стал вылезать из своего гнезда, он просто спрыгнул с трехметровой высоты. Пока подбежал к зверям, те уже были под наркозом. Не теряя ни минуты, он связал им лапы, надел веревочные намордники. Развернув сетку, он закатал в одну ее половину Бугу, а во вторую — его сынка. Проверив, не душат ли их нитки сети, он легко забросил за спину пудовую ношу и торопливо зашагал в направлении Черемуховой релки.
Через час звери были благополучно водворены в клетки.
БРАЧНЫЕ ТУРНИРЫ
Как-то в одну из августовских ночей, перед зарей, натуралистов разбудил звук трубы, красивый, необычного мягкого альтового тембра. Звук этот, вонзившийся в чуткую предутреннюю тишину леса, разбудил всех сразу своей таинственной внезапностью. Похоже было, что «трубач» находится где-то рядом, на Черемуховой релке, по-видимому, в зарослях вейника на луговине.
— Изюбр! Вот наглец, — пробормотал спросонья Корней Гаврилович. — Даже не считает нужным остерегаться нас…
— А они шалеют во время гона, — оказал Кузьмич со своей раскладушки. — Теперь до самого конца работы, считай, не будут давать нам спокойно спать. Это они только начинают собирать маток.
Звук трубы, еще более протяжный и настойчивый, снова взвился в предутренней тишине. Эхо раскатилось по всему окрестному лесу, и тотчас же на него откликнулся другой, похожий звук, только чуть повыше;
— Молодняк отзывается, — объяснил старый охотник, — голосок-то жидковат еще.
За время пребывания в Моховой пади натуралисты учли на ее территории и в ближайших окрестностях одиннадцать самцов и около тридцати самок. Пользуясь пулькой «наркоз», они сняли в июле панты с шести рогачей. Этим они, в сущности, лишили их оружия, необходимого в схватке за маток, обрекли их на холостяцкую долю в нынешнем году. Но это обстоятельство не помешает нормальному воспроизводству стада, потому что каждый рогач так или иначе будет набирать себе «гарем» из пяти-шести маток, и «холостяковать» побежденным в драках все равно пришлось бы.
У самца, который первым протрубил начало осенней брачной страды, можно заметить на шее белую полоску. Это красавец Гру. Он до сих пор носит на шее отметину натуралистов — марлевую повязку.
Сейчас. Гру перекочевал из тайги ближе к Моховке, куда обычно выходят в эту пору все изюбры, кроме нынешних телят. Здесь на прибрежных полянах, на релках и открытых галечных берегах извечно завязывались знакомства, происходили турниры рогачей. К этому времени панты уже окостенели, с них сползла, облупилась старая кожица, и они были словно отполированные, с заостренными концами отростков. У Гру их было по пять на каждом роге.
Пойма Моховки не случайно привлекала изюбров; здесь, на открытых местах, к ним не подкрадется незамеченным хищник, не прыгнет на шею рысь, которая вне леса вообще не страшна крупным копытным зверям — она не умеет быстро бегать.
К восходу солнца на зов Гру пришли две красавицы. Он довольно бесцеремонно отогнал их в заросли тальника у верхнего края Черемуховой релки, и они покорно затаились там в укрытии. Из-за хребтов выплыло солнце. Мягкая позолота как бы обогрела чистейшую холодноватую синеву глубокого безоблачного неба, обещающего погожий, по-осеннему ведренный день. В утренней тишине ничто не шелохнется, не пошевелится ни единый листок на дереве.
Натуралисты уже встали, но делали все тихо, разговаривали шепотом, чтобы не спугнуть ночного трубача. Кузьмич и Бударин по опыту знали, что с восходом солнца рев изюбров возобновится.
Так оно и оказалось. «Га-уу-га!..» — мягко протрубило в солнечной тишине со стороны луговины. И тотчас же из-за старицы отозвался второй голос, послабее и повыше.
— Скорее бинокль! — прошептал Корней Гаврилович. — И приготовьте фотоаппараты…
Луговину закрывал выступ черемуховых зарослей. Мягко ступая в своих броднях, старый натуралист неслышно прошагал к выступу, остановился там и стал осторожно раздвигать ветки. «Га-а-уу-гаа-а!..» — снова пропела труба. Корней Гаврилович обернулся и быстро замахал рукой: «Скорее сюда!» — потом свирепо погрозил кулаком: «Тише!»
На поляне, лежащей между зарослями вейника и черемухи, как изваяние из бронзы, стоял стройный красавец Гру. Голова, увенчанная мощными рогами, горделиво вскинута вверх, он то и дело нервно перебирает передними ногами, нетерпеливо стучит копытами по земле, мощная грива-бахрома, свисающая с нижней части шеи, то и дело вздрагивает, длинные уши настороженно поворачиваются, улавливая малейшие шорохи. Вот он поднял морду к небу, и из полуоткрытой пасти вырвалось красивое, звучное: «Гау-у-а-га-а!..» Из чащобы ближайшего леса, что за луговиной, ему отозвался все тот же «жидковатый» рев.
— Сейчас сойдутся… — прошептал Кузьмич.
Противник Гру вынырнул из леса на луговину внезапно, одним сильным скачком, и замер. Бог ты мой, да ведь он же безрогий! Неужели будет драться? Да, идет прямо на Гру, нагнув и чуть сбочив голову, косясь на врага налитыми кровью глазами. Красавец Гру на минуту опешил. Что за чудо? Похоже, самка, а становится в наступательную позу. Тем временем безрогий яростно и стремительно ринулся на него. Гру едва успел подставить ему рога, но их передние отростки пришлись по бокам шеи безрогого; поэтому они с такой силой треснулись лбами, что оба, как мячи, отскочили друг от друга и долго стояли очумелые, помахивая низко опущенными головами.
«До чего же слеп инстинкт! — думал Корней Гаврилович. — Так они могут расшибить себе лбы. Ведь это не бараны, лбы которых приспособлены для таких ударов. Изюбры никогда не бьются лбами, их защищают рога. А тут такая ситуация. Не сообразили мы…»
Тем временем изюбры продолжали стоять все в тех же позах, но их бойцовский пыл явно улетучивался. Постояв так еще минут пять, безрогий вяло поплелся к лесу, откуда пришел. Видно, он счел себя побежденным. Гру не преследовал его, как это бывает, когда побежденный начинает отступать и победитель старается отогнать его подальше от своего «гарема». По-видимому, Гру тоже не считал себя победителем, может быть, в голове у него звенело и ему было не до преследования.
В этот день Гру больше не трубил. Некоторое время он еще пасся на луговине вместе с двумя своими подругами, потом погнал их куда-то к устью Барсучьего ключа. На Черемуховой релке больше его не видели.
Рев изюбров не прекращался все время, пока натуралисты оставались на Черемуховой релке. Трудно было установить какую-нибудь закономерность в периодах рева: его можно было услышать и днем, и ночью, чаще всего на утренней и вечерней заре. Прекращался он лишь в пасмурные и дождливые дни. Но стоило показаться днем солнцу, а ночью звездам, как на берегу Моховки начинали перекликаться трубные звуки. Иногда где-нибудь слышалось щелканье рогов, злое, натруженное мычание, потом дробный перестук копыт убегающего побежденного соперника и преследующего его победителя.
А однажды под вечер на той стороне старицы сошлись два безрогих изюбра. По всем правилам боя они нагнули головы, как бы выставив вперед рога, и грозно пошли один на другого. Стукнулись не сильно один раз, другой, потом уперлись лбами, как бараны, стали напирать друг на друга. Лбы соскальзывали, бойцы по инерции срывались вперед, тыкались носами в землю; каждый норовил поддеть противника под бок, но культяпки рогов лишь скользили, не причиняя бойцам вреда. Так они сражались до тех пор, пока окончательно не выбились из сил. Потом долго стояли, часто и тяжело поводя боками, отдышались и мирно, как ни в чем не бывало, разошлись; наверное, повода для драки и не было — поблизости не видно ни одной самки.