тери, Славик флегматично прохаживался по кабине, разминая затекшие ноги.
— Житневу нужна срочная помощь, — раздраженно говорил Ашот. — Ты, Вика, готовь йод и марлю, а ты, студент, как тебя зовут? Славик? Так вот, Славик, будем ломать с тобой дверь.
— Он тяжело ранен? — сдержанно опросила Вика.
— Да, находится в бессознательном состоянии, рассечен лоб. Выживет ли… — Ашот тяжело вздохнул, торопливо направляясь в хвост самолета.
Вскоре он притащил сумку с инструментом. Тем временем в самолете стало совсем темно, его занесло снегом, снег белел и в квадратиках окон. Освещали кабину карманным фонариком Славика; аккумулятор с переносной лампочкой находился в пилотской кабине. Почти целый час они трудились, пока удалось наконец расклинить дверь. Каково же было удивление Ашота, когда при свете фонарика он увидел Житнева сидящим прямо.
— Арсений!.. Как самочувствие?
— Что вы там так стучали? — тихим голосом спросил Житнев, вяло повернув голову. Все лицо его было измазано кровью, видно, он вытирался. — Я, кажется, стукнулся крепко. Попить бы…
Ашот вмиг сбегал в хвостовой отсек самолета, где стоял бачок с водой. Житнев с жадностью осушил кружку, спросил:
— Там, у вас, все живы? Сколько сейчас времени?
— Четверть седьмого. Все живы!
— А почему так темно?
— Нас занесло снегом.
— Не понос, так золотуха, — повторил Житнев излюбленную шутку Вики.
— И еще одна новость, командир, у нас прибавилось два человека.
— Да, цур тебе! Родила двойню?
— Ты угадал.
— Мальчики, девочки?
— Девочки.
— Ох-ох! Но где все-таки сели, Ашот?!
— Ничего не понимаю, командир. Знаю только одно — в снег.
— И как это я зевнул этот чертов выступ, — сетовал Житнев, подставляя лицо Вике, которая принялась врачевать его. — Ведь видел: справа — каменистая стена, думаю — посажу впритирку к ней, боялся уклониться влево, полагая, что там будет хуже. И вот он, этот проклятый камень. Сильно покалечена машина?
— Безнадежно. Видишь? — Мурутян осветил фонариком правую стенку кабины.
— Эге-ге, и радиоаппаратура полетела…
— И оба правые крыла, — добавил Ашот. — Как самочувствие, командир?
— Голова тяжела, как с похмелья.
— Может, спиртишка достать из энзэ! Глотнешь капелюшку?
— Подожди, очухаться надо да разобраться, что к чему. А спирт, видно, еще пригодится нам.
— Разбираться-то не в чем. Ясно, пока замурованы в снегу…
5. ГДЕ ОНИ СЕЛИ?
Пурга прекратилась на следующий день утром, и над восточным побережьем Камчатки нестерпимо заголубело огромное, по-весеннему яркое и чистое небо. Только к северу от Лавового плато продолжал чадить аспидно-черным дымом вулкан. Дым клонился в сторону запада, и там, над горами, в небе вытянулся его чудовищный черный шлейф. Линии хребтов и вулканов, осыпей и каменных заструг — все выступало четко и ясно, как сквозь увеличительное стекло.
Едва взошло солнце, — огромный красный шар будто всплыл из глубин темно-синей бесконечно большой воды океана, а над восточным побережьем полуострова в небе уже гудел вертолет. Он шел то прямым, то ломаным курсом, иногда останавливался, или кружил над каким-нибудь участком, спускался почти до земли, потом взмыл вверх и продолжал гудеть в небе. Улетал один, на его место прилетал другой. И так весь день. А потом то же назавтра, на послезавтра…
Искали исчезнувший санитарный самолет. И не только с воздуха. Были оповещены охотники и геологи, вулканологи и жители прибрежных поселков. Несколько собачьих упряжек мчались к месту предположительной аварии самолета — к югу и западу от Кроноцкого заповедника, к западу от Кроноцкого залива, к северу от Центрального хребта.
…Давно сказано: не было бы счастья, да несчастье помогло. Снег, засыпавший самолет по самый верхний фонарь, оказался на время истинной благодатью для людей, находившихся в пассажирской кабине, — он укрыл их от холода. Получился тот самый снежный дом, в каких издревле ютились в зимнюю стужу эскимосы — тундровые жители Заполярья.
После перевязки раны и нескольких глотков спирта Житнев почувствовал себя лучше и без посторонней помощи перешел в пассажирскую кабину; туда же перенесли его кресло, сняв с креплений. Пилотскую кабину решено было закрыть, чтобы не уходило тепло, накопившееся внутри фюзеляжа.
— Ну что же, прошу всех на совет, — сказал Житиен, удобно устроившись в своем кресле.
Помещение кабины было освещено мертвенно-бледным светом переносной лампочки от аккумулятора, тем не менее здесь стало даже уютно. Ничто больше не гремело, не гудело, не выло, глухота подземелья царила в просторном помещении; с относительными удобствами устроились Вика и Славик. Сюда снесли все коврики, чехол от капота, четыре опальных мешка из аварийного запаса. Так что теплый ночлег был обеспечен всем, хотя сон, как это бывает в состоянии нервного напряжения, никому не шел и на ум. Славик сидел на прежнем своем месте возле занавески, спрятав лицо в воротник дохи, и пощелкивал карманным фонариком — включал и выключал свет.
— Послюшай! — вспылил Ашот, — перестань ты игрушками заниматься! Зачем разряжаешь батарейки? Они еще пригодятся.
Сам Ашот полулежал на спальном мешке, разостланном по полу рядом с креслом командира. По другую сторону кресла сидела Вика на своем мешке, поджав калачиком ноги, обутые в торбаса из оленьих, лапок и расшитые бисером. За занавеской тихонько посапывала роженица; измученная вконец, она опала мертвецки.
— Итак, будем держать совет, — повторил Житнев. — Хотя ясности еще во многом нет, мы не знаем, где мы приземлились, что нас ждет впереди, считаю все-таки, что кое о чем надо договориться. Будем исходить из худшего варианта — что мы находимся далеко от человеческого жилья, что нас найдут не скоро, а возможно вовсе не найдут, и нам придется самим искать выход и выжить. Вика Андреевна (Житнев редко называл так Вику), как состояние матери и новорожденных?
— Пока что я затрудняюсь, Арсений Степанович, сказать что-нибудь определенное. — Вика говорила четко, суховато, чувствовалось, что вся она собрана, готова на любые испытания. — Вообще-то, роды прошли более или менее нормально, девочки, конечно, очень маленькие, как обычно при двойне, но, по-моему, вполне жизнеспособные. Мать чувствует себя удовлетворительно, ей сейчас требуется покой хотя бы на два-три дня. И еще большая просьба, Арсений Степанович, — как бы организовать теплой воды?
Житнев задумался, его опередил Мурутян:
— Завтра мы сможем это сделать. Подкопаемся под мотор, спустим отработанное масло и разведем костер, натаем снега.
— У меня последняя просьба. Тут некоторые товарищи — курящие, — Вика посмотрела на Славика и Ашота, — я бы попросила воздержаться пока, не курить. Воздух и без того сперт, а тут младенцы и выздоравливающая мамаша.
— Курение запрещаю, — спокойно объявил Житнев.
— А если выходить в соседнюю кабину? — Славик высунул скучное лицо из воротника дохи.
— Только на улице. Кстати, как вас зовут, молодой человек? Славик, ага. Так вот, Славик, у вас спички есть? Сколько коробков? Один? Сдайте мне его. Сейчас сдайте.
— Почему именно сейчас?
— Потому, что они могут пригодиться для всех. И фонарик тоже сдайте. Он так же может пригодиться для всех. Как только выяснится, что нам ничто не угрожает, я верну вам все это.
Славик нехотя достал спички и фонарик из-за пазухи и кинул их на спальный мешок Вики — он был в двух шагах от нее.
— Можно было бы и подать, — с укоризной заметил Мурутян.
— Извиняюсь, — буркнул Славик и с отрешенным видом снова спрятал лицо в воротник дохи. Оттуда послышался его недовольный басок — Может, завтра нас найдут и вывезут вертолетом, а вы уж вводите тут военный коммунизм.
— Что ж, найдут, будем считать, что мы родились в рубашке. — Житнев пристально посмотрел на Славика. — Что касается военного коммунизма, дорогой товарищ Славик, то извини, я отвечаю не только за машину, но и за жизнь пассажиров, в том числе и вашу, и давайте без обид. Вы человек уже взрослый и должны понимать обстановку, в которой мы все очутились.
Он поправил на лбу повязку — она надвигалась на правый глаз, мешала смотреть — и продолжал:
— Следующий вопрос — о запасах продовольствия. Давайте пока что учтем все, чем мы располагаем, все без исключения. В зависимости от обстановки потом будем или не будем вводить нормирование. — При этих словах Славик еще глубже спрятал лицо в воротник, и у всех создалось впечатление, что он там тихонечко хихикает. Ашот покосился на него зверскими глазами, но промолчал. А тем временем Житнев говорил:
— У нас в аварийном запасе имеется два килограмма галет, шесть банок тушенки, три килограмма сахара, четыре плитки шоколада и десять лачок концентрата мясного бульона.
— У меня два бутерброда с колбасой, сдоба и плитка шоколада, — с серьезным видом доложила Вика.
Житнев широко и добродушно улыбнулся, Ашот весело захихикал, спросил:
— И на сколько это тебе хватит?
— Ты не смотри, Ашот, что я хрупкая, — не то всерьез, не то шутя ответила Вика, — я помногу ем. Эти вот запасы я за один бы рейс умяла, будь все нормально.
— Ашот, — обратился Житнев к Мурутяну, — притащи-ка переметные сумы, посмотрим, что принес муж роженицы.
Ашот выволок сумы, они были добротно сшиты из оленьей шкуры шерстью наружу.
— Андреевна, бери карандаш и бумагу, — весело говорил он, — будем составлять акт на вскрытие…
В сумах оказалось килограммов десять подсоленного оленьего мяса, обернутого целлофаном, с десяток вяленых по-эвенски горбуш и две буханки серого хлеба.
— Слушай, — весело шумел Ашот, — он снаряжал жену не в родильный дом, а на северный полюс!
— Чем вы располагаете, товарищ Славик? — обратился Житнев к студенту.
— Не знаю, что там мамаша напихала в рюкзак и саквояж, она без меня собирала. Хотите — открою.
— Хорошо, откроете, когда будет к тому необходимость. — В голосе Житнева все ясно поняли намек в адрес Славика, смысл которого можно было бы выразить примерно так: «ну и жмот, видно, ты, парень». — А сейчас, пожалуй, пора подкрепиться? — спросил он, обводя всех взглядом.