— Насчет головы…
— Что вы разведали, докладывайте, — перебил его Житнев, когда они двинулись в обратный путь.
— Ничего не разведал, — угрюмо отвечал Славик. — Везде такое же, как здесь, ущелье. Дошел до следующего порога, он повыше и покруче этого, и пришлось повернуть назад. Да и вечер уже приближался.
— Вот тебе еще одна загвоздка. — Мурутян тяжело вздохнул. — А сколько их впереди еще таких порогов будет…
— Каньон идет все время в северном направлении? — спросил Житнев.
— А там толком не поймешь. Поворачивает то в одну, то в другую сторону. Компаса же у меня нет, а по солнцу не разберешься, то она справа, то слева, то позади.
— Надо немедленно сниматься нам с якоря, — заключил Житнев. — Видно, дорога по каньону будет трудной и займет у нас много времени, а тут недолго и до оттепели. Когда все поплывет, считай, каюк нам.
— Что ж, начнем завтра сматываться, — поддержал его второй пилот. — А если нас ищут? — опросил он командира.
— Откопаем самолет, вымажем его в черное, а на снегу посредине каньона выложим черную стрелу, указывающую направление, в котором ушли.
Они вернулись к самолету в кромешной темноте — было уже около десяти часов вечера. Мартовские ночи на Камчатке, как и везде, темным-темны. Было новолуние. Серебристо-синий серпик месяца повисел недолго над каньоном и быстро исчез за черным краем обрыва. Чуткая и, кажется, извечная тишина царила в этом каменном мешке, мертвом закоулке планеты. Да, и чьи голоса могли тут звучать? Зимой здесь, в трубе, со стоном ревут лишь пурги, зажатые в каменные тиски, летом неумолчно грохочет поток, увлекая с собой обломки размытой древней лавы. На изверженных породах ничего не растет, в своем первородном состоянии они еще не готовы, чтобы принять в себя семена растений, нечем их питать; придет время, когда солнце, вода, ветры и морозы изломают их, истолкут в пыль, растворят, просеют, и тогда все станет по-земному — она сможет родить жизнь.
— Ну что ж, Славику двойную порцию за обед и ужин, — объявил Житнев, когда усталые мужчины сели кушать. — Как наш роддом? — спросил он Вику. — Сможем завтра подниматься в поход?
— Что вы, Арсений Степанович, — зам: ахала руками девушка. — Мамаше еще два-три дня нужен полный покой. Ведь такие трудные роды были! Да и новорожденных только сегодня кое как вымыла, подложила под грудь матери.
— Сосут?
— Вовсю! Аж мурлыкают, как котята.
— Кстати, Андреевна, как зовут мамашу? — спросил Мурутян Вику.
— Атка.
— Надо бы окрестить и барышень, а?
— Назовем условно Вера и Надежда, — предложил командир. — Хорошие имена! Как?
С ним все согласились.
— Но вот как мы повезем их?
— А если их всех троих хорошенько утеплить и повезти на санках? — спросил Мурутян.
— Разве только так, — с натяжкой согласилась Вика. — Но ведь это трудно — везти такой груз. У нас же еще хоть какое, но имущество.
— У нас еще аккумуляторы, спальные мешки, коврики и капот мотора, два ружья, — сообщил Житнев. — Все это необходимо в пути. Часть имущества понесем на горбу. Да и лыжи, думается, не будут очень тяжелыми. Они ведь широкие и пустотелые, из легкого металла. Они могут служить даже поплавками в случае необходимости…
— Уж не думаете ли вы, Арсений Степанович, что мы до лета будем все идти? — удивилась Вика. — Что же тогда с нами станет?
— Этого я не думаю, но весна подкарауливает нас каждую минуту. Дело даже не в этом. — Житнев развернул планшет. — Предположительный район посадки пока что будем считать вот этот. — Он очертил карандашом большой круг на карте. — Как видите, тут много речек, местность гористая. Пойдет вода, и нам пригодятся поплавки, а сейчас ничего не остается делать, как следовать только по руслу реки. В конце концов она должна привести нас к Тихому океану. А уж на побережье океана мы сумеем найти способ дать знать о себе.
Пока ужинали и вели разговор, Славик непрерывно зажимал ладонью глаза, то и дело вытирая платочком обильные слезы.
— Что, режет? — первым сообразил Мурутян.
— Ага, невозможно терпеть, — немного в нос, как это бывает при насморке, отвечал тот.
— Еще одна жертва нашей оплошности, — вздохнул Ашот. — Конечно, парень весь день на таком ярком снегу.
— Световое воспаление? — с удивлением спросила Вика.
— Оно самое, — ответил Мурутян. — Я недолго был на солнце, и то резь до сих пор не проходит, а он с утра до вечера.
— Так это же очень болезненно и даже опасно, — сообщила Вика. — Можно ж потерять зрение. Немедленно покой и холодные примочки на глаза, — как заправский врач, распоряжалась она.
Славика уложили в спальный мешок, Вика принесла банку снега, поставила рядом с ним и приказала все время охлаждать им марлю и держать ее на глазах.
— Ашот, подумай, как нам завтра смастерить для всех темные очки, — распорядился Житнев. — А сейчас всем спать. Через пять минут выключаю свет. Вика, твоим подопечным ничего не требуется?
— У них все в порядке. Мамаша хорошо покушала и сейчас спит.
Вторая ночь в замурованном самолете не была такой тихой, как первая. Ворочался, гремел банкой и стонал Славик, иногда начинал пищать какой-нибудь новорожденный, слышались вздохи и бормотание роженицы; она теперь знала, что произошло, и, по-видимому, переживала за детей. Да и Мурутян тоже опал не богатырским сном, его беспокоила резь в глазах. Только Вика, намаявшаяся за день с новорожденными, как залезла в спальный мешок, так больше и не пошевелилась.
Житнев спал чутко, прислушиваясь сквозь сон ко всем звукам, часто просыпался, подсвечивал часы фонариком, чтобы ориентироваться во времени. В последний раз проснулся около семи утра и уж больше не засыпал — вылез из мешка и тихонько вышел наружу.
Утро стояло пасмурное, по небу бежали с востока, со стороны океана, рваные клочья сизых туч, из них плавно сыпался мелкий, как пыль, снежок.
Дышалось легко, воздух был свеж, приятно холодил лицо. Житнев смотрел на уже примелькавшиеся стены каньона, на их суровое величие и красоту и думал о предстоящей дороге. Что-то она принесет? Какие опасности подстерегают их впереди? Нужно все тщательно продумать, предусмотреть возможные трудности. Потом смотрел в небо, затянутое бегущими тучами. Надолго ли они закроют землю? Ведь всякие поиски с воздуха сейчас бесполезны.
Тревожно и неуютно было на душе пилота.
…Они вышли в путь на следующий день рано утром.
Небо все так же было затянуто бегущими с востока тучами, было пасмурно и как-то гнетуще в самой природе. Каньон выглядел сумрачным, и от того еще более грандиозным.
— Прахом пойдут наши указатели, — сетовал Житнев, наблюдая, как мелкий снежок припорашивает самолет, откопанный из-под сугробов и закопченный масляной гарью, а также на стрелу — посредине каньона, выложенную из камней. — Пока погода прояснится, все это будет уже под снегом.
— Мы сделали все возможное, командир, — старался утешить его Мурутян.
Движущийся табор выглядел довольно живописно. Две широкие лыжины от самолета скорее походили на поплавки, соединенные подобно ката: марану с помостом из креплений крыльев. Поверх лежали элероны и рули управления стабилизатора, снятые с самолета. Посредине стояло пилотское кресло, и в нем восседала Атка, закутанная в теплое. У нее на коленях лежали переметные сумы — в них поместили закутанных в теплое Веру и Надежду. Лямки, а это были три стальных штуртроса со шлеями на концах, тащили Житнев, Мурутян и Славик. Воспаление глаз у Славика за полутора суток приутихло, и теперь он мог смотреть нормально через темный закопченный плексиглас — такие «очки» с подвязками были у каждого. Шествие замыкала Вика, она лопатой упиралась и подталкивала воз сзади.
Несмотря на кажущуюся неуклюжесть и массивность сооружения, лыжи легко скользили по снегу, люди шли без большого напряжения, к тому же река имела по ходу небольшой уклон, и это помогало тащить сани.
Примерно часа через полтора они подошли к порогу. Обсудив, как лучше спустить по нему сани, пилоты сделали так: вниз скатился Мурутян, сани повернули задом наперед; Житнев, Славик и Вика осторожно спустили их на тросах прямо в руки Мурутяна.
Атка, вначале серьезно испугавшаяся, пришла в истинный восторг, когда очутилась внизу. Потом туда с шумом и смехом скатились остальные.
И снова лямки через плечо; Вика — лопату под кресло, и табор двинулся дальше.
Вскоре, однако, поднялся встречный ветер, запуржило. Ветер все больше усиливался. Каньон загудел глухо и тревожно, казалось, что стонали его головокружительные обрывы. Идти стало труднее, час целый потребовался, чтобы пройти два километра, отделяющих первый порог от второго. Пока подошли к нему, в воздухе уже висела снежная круговерть. Видимость не превышала четырех-пяти метров.
— Какой высоты порог? — кричал возле уха Славика Житнев; гул пурга заглушал голоса.
— Раза в полтора, а то и больше, чем первый. Но он очень крутой.
— Спускаться опасно, — заключил командир. — Будем устраиваться где-нибудь под обрывом.
На поиски удобного места отправились пилоты. Вскоре они нашли неподалеку от порога удобную нишу — промоину у подножья обрыва. К тому же там было затишье. Из элеронов и рулей управления соорудили наружную стенку, обтянули капотом мотора, а сверху прислонили к ней лыжи, поставив их торчмя, и таким образом устроили кое-какую защиту от пурги. Ниша свободно вместила всех, и путники укрылись в ней.
8. КОНЕЦ ЛИ КАНЬОНА?
Ночью резко потеплело. С обрыва, нависающего над нишей, — убежищем наших путников, — зажурчала вода. Началось это под утро.
Первой закопошилась Атка; каждой матери присущ беспокойный сон. Зачмокали новорожденные вперебой, видно, она сразу приложила обеих к груди.
— Вода потекла, — сказала она как бы сама себе.
Эти ее слова услышали Житнев и Вика. Пилот включил фонарик. Проснулись Ашот и Славик.
— Подплываем? — спросил Ашот не то спросонья, не то в шутку.
— Подплываем, Ашот, — спокойно ответил Житнев. — Вылезь, пожалуйста, посмотри, что там делается. Возьми фонарь.