о ясная и умеренно теплая погода. Житнев все время в пути опасался, что вот-вот хлынет вешняя вода из каньона. К счастью, этого не случилось. Напротив, снег даже как-то осел, уплотнился, снегоступы почти не тонули в нем.
Перед тем как подняться на взгорок, ведущий к землянке, они присели возле горячих ключей отдохнуть. В воздухе курился пар, пахло сероводородом, а точнее сказать — протухшим яйцом. Вдруг неподалеку послышался всплеск. Обернувшись на него, все сразу увидели в кисее пара двух лебедей, опустившихся на дальнее озерко.
— Пошли, — сказал Житнев, — не будем им мешать отдыхать. Это те, что летали между ключами, где мы ночевали, и этими. Хорошо, что их не убили браконьеры.
Мужчины поднялись к землянке. Там стояла мертвая тишина. Их встретила Вика у двери.
— Умер, — печально сообщила она.
— Кто?
— Отец этого парня, Владика.
Они тихо вошли в землянку. Здесь стоял полумрак. Слева на нарах, на тех, где утром отдыхал Владик, теперь лежал Подкорытов-старший. В сумерках было видно обострившееся бледное лицо со спокойно смеженными веками; оно уже чуть-чуть посинело. У ног покойника сидел сгорбившийся до колен Владик, положив лицо на крупные темные ладони.
Все сняли шапки, постояли с минуту молча.
— Ну, что будем делать дальше? — тихо спросил Житнев.
Ему никто не ответил.
— Ашот, что будем делать дальше? — повторил первый пилот, обращаясь, по своему обыкновению, к Мурутяну.
— Покойника надо вынести на снег, командир, так я думаю.
— Пожалуй, верно. Ты не возражаешь, Владик? — спросил он у Подкорытова-младшего.
— А что мне возражать? Ему теперь все равно…
Покойника переложили на коврик и осторожно вынесли из землянки; неподалеку от дверей его опустили, прикрыли вторым ковриком и тут оставили. Дали собакам корм — мясные оленьи обрезки и вернулись в землянку.
Тем временем женщины занимались печкой — калили ее вовсю. В землянке стояла жара, и потому дверь все время была открытой. Ужинали молча и молча улеглись спать. Пилоты и Вика в своих спальных мешках на полу, Атка с младенцами — на правых нарах, Славик и Владик — вдвоем на левых. Перед сном Житнев объявил:
— Вставать будем рано. Постарайтесь отдохнуть хорошенько.
На том все и уснули.
Но ранний, утренний подъем не состоялся — ночью ударила свирепая мартовская камчатская пурга. Все враз загудело во второй половине ночи — это все услышали. И когда стал пробиваться рассвет, то из землянки страшно было высунуться — вихри били в дверь, в окошко, сотрясали, кажется, саму землю.
Рассветало. Поднялись все разом. Дверь уже невозможно было отворить, ее засыпало снегом.
— Не понос, так золотуха, — проговорила Вика. Но теперь никто не смеялся, всех еще омрачала смерть Подкорытова и трагедия положения замурованных снегом в землянке. Вылезти наружу, разумеется, не составляло труда. Страшило другое — что ждет их? Март на исходе. Впереди еще длинная дорога до ближайшего жилья, в любую минуту может наступить резкое потепление, и снег обратится в сплошные потоки вешней воды. А это минимум на месяц распутье, когда невозможно ни пройти ни проехать по Лавовому плато. На вертолет рассчитывать было бесполезно. По-видимому, их давно перестали искать.
Пурга продолжалась двое суток. Все это время путники коротали за разговорами в землянке. Собакам отдали все, что оставалось от разделки оленей, вплоть до шкур. В остатке еще было два мешка юколы — сухих горбуш, обычной еды собачек. Но ее строго приберегали на будущее, на время пути — там уже нельзя кормить собак мясом. К тому же все подкорытовские собаки умели великолепно «мышковать» — добывать мышей в снегу, а их обычно очень много в кедровых стланиках.
Вакханалия пурги прекратилась к утру третьих суток. Нестерпимая белизна снега, яркость солнца — такое увидели наши путники, выбравшись из землянки, когда прекратился шум бурана.
— Прошу мужчин на совет, — объявил Житнев, когда все поразмялись на улице.
Все расселись вокруг импровизированного стола.
— Давайте, братцы, решать, — что нам делать дальше, — заговорил Житнев, потирая румяное, обросшее русой щетиной продолговатое благородное, только что вымытое снегом, лицо длинными ладонями.
— Надо пробиваться вперед, — запросто ответил Ашот.
— А если хлынет вода?
— Выроем землянку. Нас теперь четверо мужчин.
— Меня не считайте, я повезу папу хоронить домой, — глухо сказал Владик.
— Да-а, — раздумчиво прогудел Житнев и помолчал. — Может быть, прихватишь женщину с детьми?
— Это пожалуйста. Хотя собакам и будет трудно…
— А если людям трудно — тебя это касается?! — вскипел Мурутян.
— Не кричи, Ашот, — спокойно сказал Житнев.
— Нельзя же быть таким эгоистом! — не унимался второй пилот.
— У меня отец умер, вы это понимаете? — окрысился Владик. — Не могу же я бросить его здесь. Что мне скажет мать, когда я приеду без него?
Но как только сказали Атке, что она поедет в одной нарте с покойником, та в ужасе замахала руками.
— Нет-нет, ехать не буду! Мертвый вместе не могу с детками.
— Я не знаю, над чем вы ломаете голову, — вмешалась Вика. — А почему нам не уйти вместе с нартой всем? Упряжка так и так не сможет бежать. На нарту уложим все необходимое имущество и будем продвигаться потихоньку вперед. Зато все вместе, в случае бедствия будем помогать друг другу.
— Ты согласен на это? — спросил Житнев Владика.
— Согласен, — отрешенно ответил он.
Они начали собираться. Стоял утренний морозец, снег уплотнился после пурги так, что на передувах в нем даже не тонули ноги. Самый раз идти, да и собакам легко будет тащить тяжелую нарту.
Вдруг Славик закричал:
— Нарта! Смотрите! — и он показал рукой вниз по течению реки.
На ослепительной белизне снега, примерно в полутора километрах, четко темнела цепочка собачьей упряжки и нарты. Она бежала посредине речной полосы в сторону землянки. Затаив дыхание, все смотрели туда, ожидая ее приближения.
— Боже мой, — тихо проговорила Вика, когда упряжка находилась уже в нескольких сотнях метров, — неужели?
— Что такое, Вика? — заволновался Ашот. — Что-нибудь страшное?
— Да нет, Ашот, — Вика сжала румяные щеки своими детскими ладошками. — Кажется, наши собачки. Неужели папа?!
Упряжка скрылась за взгорком увала, но вскоре появилась из-за бугорка со стороны горячих ключей. Вика как сумасшедшая кинулась ей навстречу, широко раскинув руки, словно крылья, на которых готовилась взлететь.
— Па-а-па! Папочка!
Она почти налетела на упряжку. Вожак, по-видимому, угадал ее, кинулся к ней лапами грудь, принялся облизывать ее лицо, руки.
— Вика, дочка… — Каюр намертво всадил остол в снег впереди нарты, остановил упряжку, истово бросился к Вике. — Дочка, доченька ты моя, жива. — Он прижал ее голову к своей груди, гладил, приговаривал — Милая, жива, о господи, жива.
Все, наблюдавшие эту сцену, на минутку оцепенели. Только собачки ликовали вокруг, запутав шлейки и длинно высунув розовые языки, улыбчиво оскалив морды; каждой хотелось прорваться к каюру и Вике — к их любимым людям.
— Папочка, но откуда ты узнал, что мы здесь? — спрашивала Вика, когда все успокоились.
— Э-э, дочка, история длинная, — оббивая рукавицами снег с унтов, усмехаясь, отвечал Андрей Гаврилович, — потом расскажу. А сейчас давайте быстро разжигать костер. Здравствуйте, дорогие товарищи, — обратился он к стоящим у землянки. — Неделю ищу вас. Не один. Другие ищут. Надо развести костер, чтобы был дым, сообщить. Так договорились мы с товаришком.
Пока мужчины ходили к зарослям кедрача собирать сушняк, Андрей Гаврилович подошел к нарте Подкорытова.
— Что это? — спросил он, указывая на длинную фигуру, укрытую ковриками.
— Мертвый, — сообщила Вика.
— А кто?
— Подкорытова знал?
— А как же!
— Вот он.
— Ах ты, боже мой… Отчего же?
— Завалило снегом.
— Э-э, теперь все ясно. Это вот там? — он показал рукой вниз по течению реки. — Так я же там пережидал пургу. И там разгадал все — оттуда ушла нарта вверх, человеческие следы. Там лежали две мертвые собачки. По этим следам я и догадался, кто-то ушел вверх по реке. По этим соображениям и пошел сюда…
Вика рассказала отцу всю историю спасения Подкорытова.
— Да-а. — Андрей Гаврилович присел на нарту у ног покойника. — Жил лихо и помер лихо. Хваткий был мужик. Бывали с ним в крутых переделках. Похуже вчерашней пурги. Стойкий был мужчина.
Он прервался на минутку — мужчины с треском и шумом тащили сушняк со стороны кедрового стланика.
— Ну так вот, о самом главном, — продолжал он, закуривая сигарету. — Колодяжный тут. Тоже в поиске, — сообщил камчадал.
— Никита?! — Вика посмотрела на отца широко открытыми глазами.
— А то кто же!
Пока разжигали костер, Андрей Гаврилович дал собачкам по половине сушеной горбуши, достал из нарты мешок с олениной.
— Поди у вас с едой плохо? — спросил он дочку.
— Да нет, папа, — Вика показала на землянку. — Подкорытов набраконьерствовал…
— Э-э. Это он может. Выходит, за это и поплатился. Ишь ты, какого баранчика подвалил.
— Вот из-за него и поплатился жизнью, — сообщила Вика.
Вскоре у землянки заполыхал костер, сдобренный зелеными хвойными ветками; клубы черного дыма столбом взвились к небу.
— Хорош костерчик, — говорил Андрей Гаврилович, по привычке сладко протягивая ладони к огню, хотя, вообще-то, было уже довольно тепло на улице — солнце подходило к зениту и заметно прогрело воздух.
Наконец все собрались у огня, восхищенно смотрели вверх, в ясное небо, куда клубами уходил черный столб дыма.
— Ну так вот, братцы, — обратился Андрей Гаврилович ко всем. — Свою главную заботу я выполнил — нашел вас. Для этого припас из дома вот эту штуку.
С этими словами он извлек из мешка туго скрученный сверток, долго разматывал его, пока не раскутал бутылку спирта.
— Вот она! — торжествующе воскликнул камчадал и потряс ею в воздухе.