Когда-то давно Макс, который обожал рассуждать на всякие темы, близкие к психологии, долго и нудно рассказывал мне о шоковой терапии, уже не помню почему. Теперь его слова вдруг начали всплывать в памяти, как пузырьки в газировке.
«Шоковое состояние — совершенно особенная грань, понимаешь?! — возбужденно говорил он. — Это момент полной трансформации на уровне подсознания. Люди, прошедшие через сильные потрясения, становились потом другими, и сами не понимая почему. И так они избавлялись от страхов и эмоциональных проблем».
«Я ничего не боюсь!» — надменно заявляла я, слушая его вполуха.
На самом деле я, как всегда, строила из себя крутую дуру. Самое страшное, что может произойти с человеком, — это если его оставят в полном одиночестве, отрежут от всего, что он знает и любит. Но истинные мысли на то и истинные, что о них помалкиваешь.
«Все чего-то боятся… — качал головой Макс. — Я вот боюсь, что рыба в аквариуме начнет на меня смотреть. Бррр…».
Произошедшее в ту ночь между мной и Каем, кажется, и было той самой незапланированной шоковой терапией. И результат мне совсем не нравился.
Постепенно становилось ясно, что именно в нем пугает. В некотором роде его воля почему-то определяла мою, и когда бы ни появилась эта связь, она была односторонней и опасной. Он говорил, а я брыкалась, огрызалась, но слушалась. Он формулировал мысль, и в итоге та поселялась в моей голове. Я не знала, как далеко мы можем зайти в этом. Что-то подсказывало, что границ тут просто нет.
Я боялась любого подавления, потому что не очень-то умела сопротивляться. Что-то во мне уже рассыпалось на глазах… Иногда задаешься вопросом: если меня сомнут и уничтожат, возникнет ли что-то на пустом месте?
Собственные мысли превращались в беззвучный крик. Я шагала кругами по комнате, не зная, как заглушить их. Изнутри точило дурное предчувствие, что в этих стенах со мной случится что-то плохое. И это разрушит меня.
Впервые я задумалась о своей семье на третий день. Что они думают? Что они чувствуют? Знают ли о том, что я без вести пропала в незнакомом городе?
Я стояла у окна и, как всегда, глядела на канал. Это стало моим единственным занятием. Кай торчал в своей комнате, и очевидно, мы спали с ним бок о бок в эту ночь. Осознавать это было неприятно. Впрочем, я не видела, ни как он пришел и лег, ни как встал, а значит, могу считать, что этого и не было. Ветер, влетающий в полуприкрытую створку, забирался под рубашку, но закрывать окно не хотелось. Иначе казалось, что я в полном вакууме.
Внезапно стало невероятно тоскливо от мысли, что, возможно, никто еще не знает о том, что я здесь. И если это так… то, наверное, я действительно одинокий человек. Известно ли мне было это об одиночестве, когда я думала, что выросла в нем?
От нечего делать я побродила по комнате, зашла в кухню и, достав из холодильника сок, отпила прямо из пакета.
За этим меня и застал Кай.
Увидев его, я поперхнулась и поспешно убрала сок в холодильник. Было весьма неожиданно вновь столкнуться с ним лицом к лицу. Я уже почти надеялась, что мы так и будем жить словно в параллельных реальностях.
С привычным холодом в глазах Кай оглядел мои голые ноги и сказал:
— На завтрак можешь взять себе хлопья, они, кажется, были где-то в том шкафу…
— Какая забота… — проворчала я.
— Ну, я же в некотором роде за тебя ответственен, — заметил он.
— Только в некотором роде? — поинтересовалась я. — А по-моему, ты целиком и полностью за меня в ответе, особенно после того как определил мое положение как непонятного иждивенца в своей квартире.
Кай промолчал и налил себе стакан воды, задумчиво оглядывая меня с головы до ног.
— Что? — не выдержала я.
— Ничего. Ноги красивые.
Я без слов вышла из кухни и вернулась в кровать. Из магнитофона кто-то истошно кричал под рев гитар, и нужно было придумать, как убить время. Тут он сам неторопливо нарисовался в коридоре. Присел на подоконник и спокойно закурил.
— Травка? — с подозрением осведомилась я.
— Нет, просто сигареты. Будешь? — предложил он.
— Сам кури.
Он пожал плечами и выпустил пару струек дыма в сторону улицы.
— Кто ты такой? — поинтересовалась я.
— А как ты думаешь?
— Хватит отвечать вопросом на вопрос. Я о тебе много чего думаю, и преимущественно нецензурно. Теперь хочу услышать от тебя что-то кроме имени.
— Мне, в общем-то, нечего тебе рассказать, — усмехнулся он.
— Каждому человеку есть что рассказать.
— А почему ты спрашиваешь?
— Должна же я знать, с кем мне придется коротать свою молодость, — даже без особого ехидства ответила я.
Он подавил свою ребяческую ухмылку и поинтересовался:
— И сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Ну, тогда ты, конечно, права. Молодость в самом расцвете. Да, все хотел спросить, какими судьбами тебя занесло в Амстердам?
— Сваляла дурака, — мило улыбнулась я.
— А я почему-то думал, что по инициативе твоего дружка-супермодели.
— Макса? — задумчиво спросила я.
— Наверное.
Только после того как прозвучало его имя, я вспомнила, что мы приехали вместе. Он встал передо мной во всей своей холености, с развевающимися за спиной длинными соломенными волосами и немного укоризненным взглядом. Мне показалось, будто это вообще было в прошлой жизни. Его лицо стало таким далеким и чужим, а ведь мы провели бок о бок почти год…
— Нет. Это я его потащила. Им несложно управлять. Он сам не особо знает чего хочет.
— Он был для тебя кем-то важным? — вскользь поинтересовался Кай и засунул в рот новую сигарету.
— Не знаю, если честно. Он — просто человек, с которым можно забавно посидеть. Мы… друзья. Наверное.
Я с недоумением замолчала, не понимая, зачем ему это рассказываю. И почему он слушает. Но слова вылетали неожиданно легко и несли в себе именно то значение, которое должны. Странно, но с этим человеком беседа выстраивалась без особого труда. Тогда я решила, что больше ни слова не произнесу. Хватит с меня этих импульсов и откровений.
— Непривычно? — поинтересовался Кай.
— Что именно?
— Говорить о себе. Рассказывать о своем мире, который сейчас тебе кажется намного значительнее, чем раньше.
Он считывал меня, как данные с экрана компьютера. Эта проницательность была жутковатой.
— Откуда ты знаешь, что имеет значение в моей жизни, а что нет?
— Ну, потому что ты такая. Живешь в каком-то вакууме и понимаешь смысл вещей только когда тебя выдирают из твоего пузыря.
Ого, так мы теперь играем в психоанализ. Его слова неприятно резали, и стоило бы сказать в ответ какую-нибудь гадость, но у меня не настолько хорошо подвешен язык.
Он спокойно затянулся, не отводя от меня взора, и послал расплывчатую струйку дыма в воздух. Я не выдержала и подошла к нему ближе. Хотелось заглянуть в его глаза, чтобы понять, насколько он честен. Или увидеть что-то особенное. Например, что Кай прячет. За этим холодным, жестоким фасадом должно лежать нечто очень хрупкое, какое-то ломкое сокровище, которое он оберегает от всего мира…
Ведь чем прочнее броня, тем уязвимее на самом деле человек.
Но он был всего лишь зеркалом. Беседуя с ним, я натыкалась на собственную беспомощность.
— Знаешь… — неуверенно начала я. — Я уже ничего не прошу… Просто хочу знать, что со мной будет. Ты можешь быть честным?
— С тобой все будет в порядке, — отрывисто сказал он. — В физическом смысле уж точно.
Такое уточнение не успокоило. Я помолчала, затем не к месту добавила:
— Ты смотришь так, будто видишь во мне все.
— Видеть не так сложно. Ты можешь научиться этому, если захочешь.
Мы замолчали. Кай докуривал сигарету, а я уставилась в окно, глядя, как хмуро дышит небо и вязко растекаются облака.
— Ты все еще думаешь о причинах, по которым сюда попала, — заметил он. — Забудь. Оставь все эти условности, давай жить без объяснений. Нам так будет намного легче.
— Ты и я — это не мы, — отрезала я.
— Отчасти ты права. Ты и я — это просто ты и я. Люди внутри себя. Тебе тяжело одной, я вижу. Но этому надо научиться.
— Что ты знаешь об одиночестве? — поинтересовалась я, решив глядеть в окно с равнодушным видом, чтобы не рассматривать против воли мраморный узор его радужки.
Надо говорить с ним о чем угодно, раз уж начали. Так я хоть пойму, что он за фрукт.
— Больше чем хотел бы. Одиночество — такая штука, которую всегда обнаруживаешь с небольшим опозданием. Его нельзя предугадать. Мы впускаем его добровольно, но замечаем уже тогда, когда все остальное уходит.
Я слушала его, не смея перебить.
— И вот мы… ах, прости — ты и я — вынуждены неуклюже совмещать два разных одиночества на одной жилой площади.
— Я к тебе в гости не напрашивалась, — съехидничала я.
— Ну, я сам тебя пригласил. И стараюсь быть по-своему гостеприимным, хотя ты — ужасный визитер. Зацикленная на себе, вредная и любящая тонуть в жалости к себе. Я мог бы оказать тебе услугу и тоже пожалеть, но так только будет хуже.
Я таращилась на него, словно набрав воды в рот. И почему-то не получалось оборвать его. Слова Кая врезались очень глубоко. Было больно и неприятно. К чему этот разговор?
— Я не такая, — возразила я, зачем-то оправдываясь. — Оскорбляй сколько угодно, но я не такая. Это ты заставляешь меня. Потому что похитил.
Опять это началось. Опять меня заставляют слушать что-то о себе, и, господи, почему нельзя уйти? Из этого места нельзя уйти… Нельзя. Меня поймали в самую страшную ловушку.
— Ищи виноватого, — даже как будто с легким сочувствием в глазах кивнул он. — Но тут так мало людей, что рано или поздно дело уже будет не во мне. И однажды ты это поймешь.
Он смотрел прямо и как-то нейтрально. В его взгляде не было и намека на садизм, но от его слов я ощущала себя попросту убого. Самое ужасное, что от сказанного уже не спрятаться. Это будет звучать во мне вечно.