Сейчас надо сделать что-то неожиданное. Перевести стрелки…
«Реверсивная психология! — снова раздался в голове по-идиотски бодрый голос Макса. — Это путает все карты!».
Не надо обижаться и защищаться. Он ведь ждет этого.
Когда я открыла рот, мой голос зазвучал спокойно и даже дружелюбно:
— Раз ты так много знаешь… и любишь демонстрировать это знание… расскажи мне обо мне. Расскажи, как меня видишь ты. И попробуй быть оригинальнее всех своих предшественников.
Кай смерил меня острым и одновременно веселым взглядом. Похоже, он принял вызов, и возникло чувство, что я сейчас об этом пожалею. Он швырнул окурок в стоящую на наружном металлическом карнизе окна пепельницу и спрыгнул с подоконника.
Я ожидала нового потока второсортных провокаций с оскорблениями, но он, подойдя ко мне вплотную, вдруг сказал самую неожиданную вещь:
— Ты нуждаешься в друге, Марина. В человеке, который мог бы, ни о чем тебя не спрашивая, знать о тебе все. Но в твою жизнь не получится войти с твоего разрешения.
— Почему? — пораженно прошептала я.
— Потому что ты никогда не дашь на это разрешения, — тихо сказал Кай, притрагиваясь к моим плечам. — С тобой надо либо подбирать отмычки, либо взламывать замок твоей замкнутости. Отмычки — не мой стиль. Я грубо взломал замок и этим немного тебя напугал.
— И теперь в качестве извинения ты подбираешь отмычки, которые уже не нужны… Хочешь дружить со мной? К этому ты клонишь? Да только сдался мне такой больной друг!
— Но и ты не совсем здорова. — Глаза улыбаются, в них пляшут черти.
— Убийственный аргумент.
— Давай поиграем в угадайку, и спорим — я не ошибусь? — мелькает очередная опасная улыбка.
— Ну… попробуй.
— Ты из тех, кто никогда не мог найти общего языка со сверстниками. Какая-то молчунья с задней парты, странноватая, с придурью и ранимая. У тебя наверняка было ужасное детство и отвратительное отрочество. Родители почти не уделяли тебе времени, и между вами нет доверия. Поэтому ты начала искать близких вне семьи. Но люди не были добры к тебе. Сначала тебе было больно, а потом ты поняла, что лучше зажмуриться и стерпеть. Ты не из тех, кто озлобляется на всех и сразу. — Он наклонился к моему уху и шепнул: — Ты из тех, кто отстраняется. Отшельничество помогает жить не ощущая боли от соприкосновения с внешним миром. Ты просто не справилась. А дальше, как и многие вроде тебя, ты решила, что сила в равнодушии. Правильно. Но ты ведь на самом деле не равнодушна. Просто научилась закапывать. Что бы ни причиняло тебе боль — ты зарываешь это поглубже, потому что не знаешь, что с этим делать. Внутри тебя — кладбище.
Я почувствовала, что опять плачу. От правды.
Вот такая вот реверсия. И кто кого переиграл в итоге?
Он мягко приобнял меня и уткнулся подбородком в выемку между плечом и шеей. Мне было все равно, что он сейчас делает. В этот миг я в полной мере осознавала, чем была вся моя жизнь и во что она неуклонно превращается теперь.
Итак, я дрейфую в безграничном одиночестве, с которым срослась из страха перед жизнью. Спасибо, что ткнул носом, Кай, а то я не знала. Но в этом заброшенном районе и в этой пустой квартире произошло избавление от неудачного маскарада крутой богатой девочки.
Я видела вещи такими, какие они есть в действительности, и это было ужасное, болезненное понимание. Из всех яблок познания Кай решил подсунуть мне самое горькое.
— Прозрела? Молодец. Оставь тот мир, — шепнул мне он. — Сейчас реально только твое одиночество. Здесь нет никого. Только ты и я за тобой.
Так и было. Вдали от всего мира стояла я, отрешенно глядящая на берег пустыми глазами, а позади меня стоял незваный палач, обнимавший меня с меланхоличной усмешкой.
Мы действительно были одни. Совсем одни.
В тот момент Кай не просто решил поговорить по душам со своей жертвой. Он меня вскрыл, как хирург. И оставил в таком виде, не прерывая функций жизнеобеспечения.
Он нащупал мое слабое место — страх услышать правду о себе — и без промаха ударил точно в цель.
Этот момент словно никогда не кончался и продолжает длиться в какой-то параллельный реальности вне времени. Много лет спустя я могла с уверенностью сказать, что где-то там, между сном и реальностью, мы все еще стоим у окна — недвижные, отрешенные, связанные навеки.
Мое отношение к Каю теряло свое значение. Можно было его возненавидеть еще сильнее, можно было бояться, презирать, избегать… Суть от этого не менялась. Чем дольше я с ним сосуществовала в одном измерении, тем глубже он запускал в меня руку и ворошил то, что нельзя было трогать. Дурная, злая корреляция.
Мы оба это поняли, правда, в разное время. Он тогда, когда увидел меня в галерее, а я у окна, когда он сказал те слова.
В тот момент между нами начался необратимый процесс. Все мои мучения будут брать начало в Кае, все его мысли найдут продолжение во мне, и все, что у нас есть — это замкнутое пространство, созданное не стенами, а нашим невыносимым присутствием рядом друг с другом. Между нами происходил особенный энергетический обмен. У меня он был основан на ненависти и страхе. А Кай выбрал любовь.
Я чувствовала его мягкие объятия и сухие губы на своей шее. Его дыхание легко рассеивалось по коже, он едва касался меня, но эта странная ласка, к моему ужасу, стала вызывать у меня волнение. Мне нравилось ощущать его губы, скользящие по моей коже и дотрагивающиеся изредка висков и щек. И его чуткие пальцы, невесомо касающиеся моих плеч…
А вначале эти руки чуть не сломали тебе ребра.
При этом я все еще хотела оттолкнуть этого человека и спрятаться, хотя уже знала, что отныне всегда буду помнить его. Никто не подбирался ко мне так близко. Голова сама наклонилась, открывая ему доступ к плечу. Внезапно я поняла, что не хочу, чтобы он останавливался. Мне нравилось чувствовать его всей спиной.
От каждого прикосновения что-то во мне вздрагивало.
— Хватит, — еле слышно прошептала я, чувствуя, как он продолжает проводить губами по моей коже и волнение расходится кругами от тех мест, к которым он прикоснулся.
— Тебе же нравится, — шепнул он.
— Ты… враг. Я не должна это терпеть, — произнесла я, вцепляясь в его руку, которая мягко скользила по моему предплечью.
— А ты и не терпишь, — усмехнулся он. — Ты хочешь большего.
— И как ты себе это все представляешь? Зачем? — спросила я.
Его рука мягко разжала мою ладонь, которая пыталась остановить его, и наши пальцы охотно переплелись, словно зажив своей жизнью.
— Какой странный вопрос. Его не задают, когда тебя целуют.
— Тебя не целуют, когда ты — пленник. Я не хочу. Ты меня заставляешь.
— К этому я тебя точно не принуждаю. Я рад, что не ошибся в тебе, — сказал Кай, зарываясь лицом в мои волосы.
— Что… ты имеешь в виду?
— Я про галерею, когда мы только встретились. Внутри тебя есть важные для меня вещи. И чтобы не упустить их, я решил украсть человека.
— Тебе хотя бы интересно мое мнение на этот счет?
— Все уже началось, Марина. Мы неразлучны, запомни это.
Все, что он говорил, звучало как угроза. Происходящее угнетало и одновременно будоражило. Чем больше я ему позволяла, тем быстрее меня разносило в клочья. Кай что-то уничтожал, он был прирожденным убийцей. По пепелищу шла какая-то новая Марина, но я боялась ее. Она приходила из темноты души Кая, и ничего хорошего это не сулило.
Его губы пробежались от плеча до виска. Он провел языком за ухом, и от этого меня начало трясти. Я чувствовала, что тоже хочу к нему прикоснуться, но понимала, что это будет подобно смерти.
Но пока я еще жива и не могу позволить ему завершить это… уничтожение меня.
Найдя в себе силы резко оттолкнуть Кая, я отскочила к шкафу, словно это был какой-то надежный тыл.
— Не прикасайся ко мне, — дрожащим голосом прошептала я.
Кай слегка улыбнулся и задал сбивающий с толку вопрос:
— Мне кажется, или ты хочешь залезть в шкаф?
— И залезу, — на автомате огрызнулась я. — Я не буду к тебе прикасаться. Я не хочу, ты… враг!
— Почему это должно мешать нам? — спокойно поинтересовался он, складывая руки на груди.
— Да ты больной! — сказала я и, увидев, что Кай двинулся ко мне, выкрикнула: — Не подходи ко мне!
— Марина, я и пальцем к тебе не притронусь, если ты против, — с незнакомой доверительной ноткой в голосе произнес Кай. — Но ты сама этого захочешь. Ты сама меня об этом попросишь.
Улыбка, как коварная змея, скользнула по его губам. Я присела на кровать, пытаясь унять непонятную дрожь. Лучше бы он этого не говорил. Я ведь знаю теперь, что Кай не ошибается, но не хочу знать ничего о том, что сделаю, о чем попрошу. Пусть лучше так, чем знать, что мое отношение к нему начинает меняться против моей воли.
Кай прислонился к подоконнику и какое-то мгновение взирал на меня в тишине. Я тоже молчала, не желая ни смотреть на него, ни в очередной раз объясняться непонятно за что.
Но что-то в Кае стало другим. Я уже могла различать перемены в его взгляде. Он смотрел иначе — в упор, но словно насквозь. Потом стремительно подошел ко мне и велел:
— Сейчас все просто отлично. Только подними слегка голову.
— Что?
Кай взял меня за подбородок и приподнял его. Отойдя назад, он помедлил, будто любуясь результатом, а затем любовно поправил ворот рубашки и слегка провел ладонью по волосам.
— Так-то лучше. — Кай пошел прочь из комнаты, бросив на ходу: — Не двигайся.
Недоумевая, что еще пришло ему в голову, я застыла в ожидании. На изнасилование не походило, но я не знала, чего мне ждать.
Он вернулся через несколько минут с фотокамерой. Причем это была не какая-нибудь мыльница. Взгляд Кая был прикован ко мне, но выражал уже знакомое холодное любопытство. Некоторое время он настраивал фотоаппарат, а потом навел объектив.
— Великолепно…
Черный блестящий глазок также беззастенчиво, как и его хозяин, впился в меня, и Кай сделал пару снимков. Я продолжала сидеть, как он меня посадил, глядя на него с искренним недоумением.