— Ты что, и по старинке с проявителем делаешь?
— Вообще-то пленочная фотосъемка ничем не уступает цифровой. На некоторых этапах она даже лучше.
— Кстати, ты же не хотел меня сюда впускать, — как бы между прочим напомнила я.
— Это ты мне напоминаешь? Ну, подожди, я закончу с камерой и выставлю тебя…
— Ты что, серьезно? — поинтересовалась я настороженно.
— Нет. Просто раз ты сама догадалась, чем я тут занимаюсь, дальше не имеет смысла шифроваться, — отстраненно произнес он, разматывая какие-то шнуры у системного блока.
— Я все больше узнаю о тебе…
Кай опять промолчал. Ну что же, после жестокости в наших отношениях действительно начало появляться подобие доверия.
Я потянулась к папкам. Интересно, что он еще снимает… Но я так и не дотянулась до них. Кай материализовался у меня спиной и перехватил мою руку. Не больно, но очень жестко.
— Тебе пора.
— Почему ты не хочешь, чтобы я видела твои снимки? — прямо спросила я. — Что ты там прячешь? Свою душу?
— Где-то же мне надо ее хранить, — парировал он и выставил меня в коридор.
Щелкнул замок.
Вечером он снова исчез, но комната была открыта и я ринулась туда. Меня встретили пустые полки. Все его большие папки пропали. Я слышала, что он что-то вытаскивал, когда выходил… На компьютере стоял пароль, и поковыряться в его личных файлах тоже не удалось.
Зато кухонные ножи, вилки и ложки снова вернулись на свое место. Он уже не боялся, что я зарежу его и убегу. Но со снимками он проявил очень странную осторожность. Он и вправду не хотел, чтобы я их видела. Очень сильно не хотел.
Проснувшись, я обнаружила, что на меня опять беспардонно смотрит фотообъектив. Я не знала, как долго эта блестящая линза наблюдала за моим сном, и в первый миг после пробуждения мне показалось, что объектив существует сам по себе — висит в воздухе и наблюдает. Чуть позже я заметила за ним Кая.
— Я вижу, ты втянулся, — сонно произнесла я.
— Представь, что это теперь элемент нашей с тобой жизни, — со смешком сказал он. — Не обращай внимания. Просто говори.
— Тебе было мало? — спросила я, приподнимаясь на локте и откидывая с лица волосы. — Господи… никакой приватности. А на толчке меня поснимать не хочешь?
— Хорошая идея, — совершенно серьезно сказал он.
— Какой же ты извращенец. И кто тебя таким воспитал? Мама или твое жестокое окружение?
Я перевернулась на живот и посмотрела на него исподлобья. Пол-лица закрывали волосы, которые почти все упали вперед. Я не знала, что видел Кай, — по-моему, это был фильм ужасов. У каждого есть своя девочка из колодца, которую прячешь от мира.
Но его физиономия светилась знакомым довольством.
Объектив глядел на меня, я на Кая, а Кай на меня сквозь объектив. Круг замыкался.
— Я хочу получить много твоих снимков. Ты передашь мне себя по частям во всех этих фотографиях.
Я присела и слегка поправила его большую черную майку с логотипом какой-то металл-группы. Я стащила ее вчера вместо рубашки, у которой постоянно приходилось закатывать рукава. Майка была мне как платье.
— Я живая и нахожусь с тобой здесь и сейчас, — произнесла я. — И останусь, ибо выбора у меня нет.
Кай продемонстрировал мне свою загадочную фирменную усмешку.
— Ты не будешь со мной вечно, Марина, — произнес он. — Когда-нибудь ты уйдешь.
— Нет, — выскочило у меня, но я тут же поспешно добавила: — Я имею в виду, почему ты так уверен, что я уйду? Что может произойти?
— Ну, знаешь ли… В средние века была чума. Из-за нее много кто ушел. В наше время тоже может случиться что-то вроде этого.
— Смешно, — произнесла я без тени улыбки.
Шуточки у него, как всегда, были глупые.
— Рано или поздно все люди уходят. Так уж мы устроены.
— Или ты меня отпустишь? — вклинилась я, внимательно глядя на его отрешенное лицо.
— Вообще я говорил про смерть.
— О, да ты романтик… Нас, значит, может разделить только смерть? — Я со вкусом потянулась, глядя из-под полуприкрытых глаз на черный круг объектива.
Щелчок. Щелчок.
— Представляешь, если мы друг друга убьем? — хладнокровно спросил Кай. — Вдруг наша странная связь потребует самого мощного выброса энергии, который выходит только с болью и кровью?
— Ты всегда говоришь ужасные вещи, Кай, — пробормотала я, непроизвольно настораживаясь. — Почему мы не можем умереть сами, бок о бок? Или давай я умру первой, оставив тебя с ворохом фотографий?
— Кажется, это скатывается в сериал, — заметил Кай.
— Ну, я же девочка. Мы такое любим.
Сейчас я не чувствовала ничего особенного… Мы просто болтали, черт возьми! Как… друзья или даже влюбленная парочка. Существует столько ролей для мужчины и женщины, но мы не вписывались ни в одну из них.
В какие-то мгновения я ловила себя на странном ощущении непривычности. Все-таки происходящее со мной отдавало нереальностью, это было как в каком-то запутанном сне, когда не понимаешь кто ты — наблюдатель или главный герой.
Что бы там ни было, я являлась непоследовательным участником игры. Меня мотало от стремления защищаться (пусть и путем слабоватых колкостей) до непонятных приступов симпатии к Каю. Я не понимала себя, но еще меньше понимала его.
Кай продолжал делать фотографии, фактически ни о чем меня не прося, разве что изредка повернуть голову или поднять глаза… Я предпочитала разглядывать его самого. Я любила рассматривать лица людей и отмечать в них приятные и неприятные черты. Мне нравились бледные линии его скул и точеный переход от затылка к плечам. У него действительно были красивые скулы, я искренне любовалась ими. Еще мне нравились его брови — аккуратные темные полосы. В целом его можно было назвать симпатичным. Но лицо Кая казалось приятным до тех пор, пока он не поднимал глаза. Тогда что-то чужое вползало в мою душу.
Я никогда так не проваливалась в другого человека.
— Кай, мне не нравятся твои глаза, — сказала я в какой-то момент.
— Не смотри, — просто сказал он.
— Я не могу. Наверное, тебе лучше знать почему. Откровенно говоря, я вообще не люблю смотреть людям в глаза, возможно, это слабохарактерность…
— Может, ты боишься, что через твои глаза они увидят тебя такой, какая ты есть?
— И это тоже. Мне всегда казалось, что надо иметь очень сильный внутренний стержень, чтобы смотреть человеку в глаза всегда. Что-то в них, видимо, есть такое… выдает всю изнанку, если не умеешь закрываться.
— А мои глаза тебе чем не нравятся?
— Они… холодные. Недобрые. Но в тебе есть этот стержень, ты можешь всегда смотреть в глаза и вообще… Ты сильный, Кай.
Собственная речь казалась мне детским лепетом. Иногда я чувствовала себя совсем маленькой и глупой рядом с ним, хотя он и был ненамного меня старше, как мне казалось. Максимум я дала бы ему лет двадцать семь.
Молчание снова затапливало комнату, как вышедшая из берегов река. Он делал бесконечные снимки, периодически останавливаясь и изучая какой-нибудь портрет, иногда что-то удалял, иногда снова наводил на меня объектив… Я глядела на него и думала, почему, несмотря на свое глубокое сопротивление, я вынуждена смотреть в его глаза.
— А ты? — тихо спросил он. — Ты слабая?
— Не знаю. Мне не на чем себя проверить.
Щелчки рассеивались в воздухе, камера все меньше становилась заметной, но странное напряжение не покидало меня. Оно походило на ультразвук, которого не видишь и не понимаешь, что это, но внутри тебя разносит на части.
И когда он в последний раз нажал на кнопку и надел на объектив крышку, я испытала некоторое облегчение.
Начавшись как спонтанная игра, фотосессия стала ежедневным ритуалом, через который пришлось проходить нам обоим. Кай был тут как тут, с камерой наготове и заострившимся от глубокой внутренней сосредоточенности лицом. Если я сначала валяла дурака, то на четвертый день фотосессии ощутила нешуточное бешенство.
— Убери!
Я швырнула в него подушку, но та пролетела мимо.
Кай укоризненно уставился на меня, слегка опустив камеру.
— Мне надоело. Я сегодня плохо выгляжу. Не та фаза луны. И свет отстойный, — в очередной раз начала я ерничать, но теперь это не казалось таким безобидным, как раньше.
Внутри что-то дрожало, и снова хотелось расплакаться. Мое положение в очередной раз показалось невыносимым. В этих стенах терялся счет дням. Я поймала себя на мысли, что не могу подсчитать, сколько уже здесь нахожусь. Неделю? Или меньше? И неужели так будет… всегда? Он не шутил?
Каждый день Кай будет меня фотографировать. И однажды я перестану существовать, меня сожрет его проклятый объектив.
В нем на самом деле стала чудиться непритворная угроза.
Он высасывал.
Он разносил меня на части.
— Посмотри в камеру.
Я с ненавистью уставилась на Кая, сидя на кровати и от напряжения сплетя руки и ноги в какой-то немыслимый узел.
— Увидел что-нибудь новое?
— Да.
Не выдержав, я швырнула в него вторую подушку и на этот раз не промахнулась, попала прямо в голову. Кай раздраженно оторвался от камеры, но проговорил с непоколебимым спокойствием:
— Больше так не делай.
— А ты не снимай меня. Придурок.
Щелчок.
Я взвыла и накрылась с головой одеялом, подоткнув все края. Пусть снимает это, а не меня. Вышла бы примечательная картина пустой комнаты с комом на кровати. Увлекательная игра «Найди девушку!», возраст от пяти лет и старше.
Очень быстро стало жарко, но я упрямо не вылезала наружу. Хотелось сейчас же задохнуться ему назло. Он развернет одеяло, а там труп. Вот потеха будет!
Но Кай ничего не делал. Я ощущала его по ту сторону — он неслышно выжидал, давая мне это время. В полной тишине жила его уверенность в собственной победе.
Через пятнадцать минут я высунула голову и увидела его, стоящего у подоконника и следящего за мной своим неживым, змеиным взглядом. Он дал мне сделать первый вздох и снова сфотографировал.