Сегодня на всех окнах были опущены внешние жалюзи, а у стены стоял табурет. Кай принес специальные осветительные приборы. Типа, студийная съемка?
Я присела в ожидании. Кай вернулся через пару минут, неся в руках женскую косметичку.
— Мне нужны накрашенные губы, — велел он. — Там, кажется, все было…
С интересом я перебирала содержимое косметички. Вряд ли она принадлежала ему. Девушка всегда поймет такие вещи. Набор оказался совсем не случайным и не дешевым, и я увидела за этими флаконами и тюбиками другую женщину, ее вкус. Марки все были знакомы, я узнала бы эти продукты вслепую. Женщина, которая пользовалась этой косметикой, предпочитала в основном пастельные, близкие к натуральным тона.
— Она была брюнеткой? — осведомилась я ровным голосом.
Кай удивленно посмотрел на меня, не успев надеть привычную непробиваемую маску. Он просто не ожидал.
С лукавой улыбкой я подняла черный карандаш для бровей. Кай нахмурился и слегка помрачнел. Это был мастерский, девчачий удар под дых, но надо отдать ему должное — он даже не стал отмазываться, как делал обычно.
— Да, она была брюнеткой, — сухо сообщил он.
— И что с ней стало? — вскользь поинтересовалась я. — Ты убил ее?
— Ах, если бы.
Я пожирала его любопытным взглядом. Тут пахло бывшей. Очень хотелось поддеть его пару раз на эту тему, но он больше ничего не объяснял. Я продолжила копаться в косметичке. Попалась темно-бордовая помада от Burberry. Я выкрутила ее с видом профессионала, подняла на уровень глаз и заметила:
— Темновата для меня. Мне, вообще-то, идет красный. Или малиновый… А тут я сразу превращусь в тетку.
Кай только поскреб затылок. Консультант по макияжу, видно, из него был слабый.
Я все же нашла холодную красную помаду. Пользоваться чужой косметикой, конечно, последнее дело, но похоже, что выбора нет. Кай внимательно смотрел, как я крашусь, и как только я закончила, подошел и слегка смазал большим пальцем помаду в левом уголке губ.
— Ты хочешь поснимать проститутку?
— Смотри сюда, — лишь сказал он, указывая мне на камеру на штативе.
Он встал за нее. Когда мы занимали наши привычные и единственные естественные для нас двоих роли фотографа и модели, все недомолвки исчезали. Мы начинали ощущать, что делаем какую-то работу и результат ее почему-то важен для нас обоих.
— Итак, Марина… — с усмешкой начал Кай. — У нас сегодня особенная тема. Поговорим о первой любви.
Я вытаращила глаза, и это был первый снимок.
— А что если мне нечего рассказать?
— Такие как ты влюбляются очень быстро, — хмыкнул он. — Ты и сама не поняла, что это было. Раз — и все.
Я нахмурилась. Мне не нравился его слегка уничижительный тон.
Второй снимок.
Влага с мокрых волос пропитывала майку, и спина начала мерзнуть. Я перекинула пряди на плечо, и Кай поймал это движение фотоаппаратом…
— Ну, что ты хочешь услышать? — устало спросила я. — Ты знаешь, если счастливой эта влюбленность не была, только мазохисты любят о ней вспоминать. А я не такая.
— Все девушки говорят, что они не такие. А потянешь за ниточку, и начинают копаться в прошлом. Самый первый раз… как это было, Марина? Кем он был? Давай вспомним его вместе.
Я устало прикрыла глаза и прислонилась к стене. Сегодня не хотелось огрызаться как обычно. Раз он просит, сейчас выложу.
…Перед глазами встал шумный школьный коридор. Лица учеников — все они были одинаковыми для меня. Девочки целуются в щечку, мальчики хлопают друг друга по плечу. Просто очередное утро в школе. Оно всегда начинается одинаково.
— Ну, он учился в параллельном классе, — слегка скованно начала я. — Был высоким, с очень правильными чертами лица. Как сейчас помню, ждала его каждое утро у крыльца, чтобы просто… получить на частичку больше его образа. Первая влюбленность — чаще визуальное наслаждение издалека, а не желание физического контакта.
Щелк. Щелк. Ловлю голодный взгляд Кая поверх камеры.
— Я видела его аккуратный затылок. Вот он стоит со своими друзьями. Все ржут как идиоты, один он улыбается с каким-то особенным достоинством. Он был более сдержанным и очень хорошо умел взвешивать каждое свое действие. Иногда мне казалось, что я была влюблена в его чувство меры сильнее, чем в него самого.
Я снова прикрыла глаза, неожиданно для себя слегка улыбаясь.
— А он что? — ненавязчиво, но, как всегда, настойчиво вклинился с вопросом Кай.
— Ничего. Даже не подозревал о моем существовании.
— И что ты чувствовала к нему? Просто восхищалась его затылком или же… знала его?
— Нет. Я не знала его. Это вообще большая роскошь для такой молчуньи, как я, познакомиться с… таким как он. До сих пор помню, какие глупые мысли вертелись у меня в голове… Я думала: «Ты лучше, чем Новый год. Ты в сто раз круче дня рождения. Ты — как все праздники мира вместе взятые…».
Я замолчала и мрачно уставилась на него со своей табуретки. Что ты получаешь от этого, Кай? Если это твой способ наслаждаться, то ты самый страшный извращенец на свете, потому что питаешься чужими тайнами. Но вслух я сказала другое:
— Подростки много говорят о любви. Она опьяняет их во всех своих проявлениях. Когда ты впервые влюбляешься, все вдруг становится особенным. Каждая вещь приобретает смысл, каждое слово — вес. Случайности перестают быть любопытным стечением обстоятельств, они превращаются в судьбу. Ты знаешь… я правда верила, что мы будем вместе. Как-то. Как-нибудь. Не знаю как.
— А что мешало сделать первый шаг? Хотя бы просто сказать «привет».
— Наблюдение на расстоянии за его жизнью, буднями, маленькими радостями и печалями оказалось ценнее, чем сближение с реальным человеком. Ведь тогда нам пришлось бы посмотреть друг другу в глаза и мне нечего было бы сказать ему. Мы были слишком разные.
Кай снял камеру со штатива и подобрался ко мне поближе. Щелчки. Сколько их уже… Я впадала в какой-то транс, когда рассказывала ему обо всем перед камерой. Кто из них двоих меня гипнотизировал сильнее? Все чаще в душе я чувствовала странное отвращение к себе. Хотелось оттолкнуть его и сказать: «Прекрати. Я не хочу вспоминать».
Но я всегда продолжала.
— И чем все закончилось?
Я невесело улыбнулась.
— Да ничем. Как это обычно и бывает. Я ушла вскоре из той школы, меня перевели в престижную академию для богатых засранцев. Там нам разрешалось делать все. Например, я могла выйти посреди урока и просидеть в лаунже, глядя в аквариум. В нем жила рыба, ставшая моим новым другом. Я окрестила ее Лупоглазкой и следила за тем, как у нее идут дела. На самом деле все было хреново, хотя со стороны аквариум выглядел фантастически. Эта загадочная изумрудная зелень воды, кораллы… Но Лупоглазка явно не вписывалась. Все рыбы были мелкие, а она — здоровая и серая. С первого же дня я поняла, что она находится в экзистенциальном кризисе. Лупоглазка подплывала к стеклу и беззвучно открывала рот. Вот так. — Я втянула щеки и попыталась изобразить. — Это можно было даже озвучивать. Мне казалось, что рыба постоянно повторяла: «О боже! О боже!».
Он опять начинал посмеиваться. Кай был первым человеком, которого я чем-то забавляла. Тогда я решила отвлечься от всей этой мелодрамы про мальчика и рассказать ему о своей рыбе:
— Времяпровождение рядом с аквариумом дало мне много интересных перспектив на жизнь в целом. Я даже приобрела жутковатое хобби — фотографировать рыб, и не только в школьном аквариуме, но и в соседнем супермаркете. Там тоже плавали такие здоровые оранжевые дуры, которые пялились на меня, пока я давилась очередным фастфудом. Я куда больше могла бы сказать о жизни рыб, чем о жизни людей. Например, что они — реально тупые, поэтому периодически жрут друг друга, хотя их регулярно кормят. Из-за этого Лупоглазка иногда заплывала в бочку и торчала там часами, пока ее соседи не успокаивались. Еще я знаю, почему некоторые рыбы застывают посреди аквариума и начинают трястись как припадочные. Это случается из-за повышенной концентрации нитратов в воде. Рыбе плохо, но никто не интересуется, как она себя чувствует и нужно ли ей что-нибудь кроме воды и червяков. Даже такие маленькие существа испытывают стресс, будучи запертыми в стеклянной банке. Что уж говорить про людей.
— Безусловно, рыбам тоже бывает грустно, — прокомментировал Кай.
— Я дорасскажу тебе про Лупоглазку. Она начала метать икру, и ее тут же стали жрать другие рыбы. Та, кажется, так и не поняла ничего. Рыбы ведь такие тупые. Однажды одна наглая желтая рыбешка оторвала длинную ленту икры, даже не дожидаясь, пока та отцепится от Лупоглазки, и я поняла, что жизнь в аквариуме никогда не меняется. У них нет выхода. А у меня есть. Надо перестать жить своим окружением и делать то, что доставляет тебе хоть какую-то радость. Ездить в Амстердам, например. В четырнадцать лет меня впервые свозил туда отец, это была наша последняя совместная поездка. — Я и сама не замечала, что дико скачу с одной на тему на другую, но похоже, меня прорвало всерьез. — После мы больше ничего вместе не делали. Он катал меня по каналу, потом мы арендовали велосипеды и нас чуть не переехали местные. Вы тут колесите без правил… А в последний день он оставил меня в одной галерее… в той самой, где ты меня увидел. Он пошел по каким-то делам, а я познакомилась с работами моего любимого фотографа — Хогарта. Та выставка была о мигрантах. О новом Амстердаме, который творится иностранцами, а не голландцами. Я никогда не видела столько ярких многозначных образов, заключенных в одном снимке. И рыбы у него были, в китайском ресторане. Они тоже немного мигранты. Пока я все это постигала, мой отец встречался с какой-то немкой. Я увидела, как они расходятся у галереи, не замечая меня. Так я узнала, что он изменяет маме. В общем… сложный выдался год. Первая любовь… рыбы эти… Хогарт… другая женщина…
Я перевела дух. Монолог получился солидный. Я так и не поняла, что именно свалила ему в кучу, но снова заметила, как он внимательно слушал, хоть и не смотрел на меня. Камера щелкнула всего пару раз. Медленно Кай поднял на меня как всегда отстраненный взгляд, но это было слегка наигранно. Я видела, что ему хотелось, произнести что-то более человечное, чем обычно. Мы взирали друг на друга пару минут, и я молча просила его: «Давай же. Скажи. Мне будет… приятно. Теб