Кай спотыкался на каждом слове, но излагал, как всегда, точно. Я молча жевала, не зная, как реагировать. Когда он утер мне нос и взял мои ладони в свои, мне казалось, что я прощу ему все. Хотелось обнять его и попросить, чтобы он больше так не делал. Но после странной эйфории вернулась прежняя настороженность. Я не знала, есть ли у него хоть какие-то тормоза, когда ему взбредает в голову очередная гениальная мысль.
— Ты сама это почувствовала.
— Да. Но… скажи на милость, почему я? Я обычная девушка. Мои страдания комичны и нелепы. Сам поиздевался над ними вдоволь, спасибо, что дал это осознать и мне таким жутким методом. Разыскал бы кого-то с реальной драмой, а не забитую сверстниками дурочку…
Кай покачал головой.
— Любая личная трагедия безмерна. Я не заинтересован в объективных бедах. Для этого существует документальная съемка, журналистские репортажи… Они тебе покажут страдающих, покалеченных и убогих по всему миру. Они сфотографируют зло в материальном измерении. Ураганы, разрушенные города, войны, голод. Но этот срез реальности мне не интересен. Нужен субъективный дизайн радостей и печалей. Это сложнее увидеть обычным глазом. Его вообще иногда невозможно увидеть.
Дизайн радостей и печалей. В таких фразах и проглядывало его истинное лицо. Если я была идиоткой от бога, то он — архитектором от искусства.
— Значит, ты похитил меня спонтанно? Вместо меня могла быть любая другая девушка?
— Абсолютно спонтанно. Решение сформировалось в один миг в галерее. Когда я тебя увидел, то словно… немного тебя понял. И понял, что ты подходишь. С тобой все выйдет как надо.
— Но не ради меня же ты так старался, — помотала я головой. — Ты говорил, что мы… работаем. Над чем-то. Я поняла, что служу твоим идеям.
— Это и была работа. Очень тонкая. Но я решал не только свои задачи. Трансформация произошла и с тобой тоже. И она была тебе нужна.
Последнее он повторял так часто, что становилось ясно, насколько он был убежден в этой мысли. Я смотрела на него и молчала. Имел ли он право так бесцеремонно врываться в чужую жизнь, рушить все, устанавливать свои правила и заставлять меня жить по ним? Объективно у него такого права не было. Но я чувствовала себя счастливее с ним взаперти. Если бы не это утро, то я уже ни в чем не сомневалась бы.
— Ты можешь увидеть себя только глазами другого человека, — продолжал он. — Я это сделал для тебя. Ты увидела и услышала себя со стороны, ты себя поняла. Что, понравилась тебе эта Марина?
— Нет.
Кай взглянул на меня с пугающей силой и сказал:
— Тогда меняйся. Я запустил процесс, но довести его до конца можешь только ты сама. И момент сейчас верный.
У меня вырвался приглушенный смешок, но возражать не хватило смелости, и я продолжала слушать.
— Я наблюдал за тобой все это время и думал… Тебе восемнадцать. Ты еще не начала жить. Ты и о жизни мало что знаешь. Но ты уже разочарована, обижена и сломлена, словно прошла через все невзгоды. Не надо так, Марина. — В его голосе промелькнула необычная для него нежность и снисходительность. — Ты ничего еще не знаешь. Дай себе шанс. И миру вокруг тоже.
Это были первые добрые слова, которые я от него услышала. По-настоящему добрые. Не та чернуха, которую он вливал мне в уши в течение этих недель, провоцируя, зля, ломая остатки воли. Я глядела на него во всего глаза, а Кай замолчал, размышляя уже о чем-то своем.
— Мне страшно, — наконец сказала я. — Я боюсь думать, как далеко ты можешь зайти. Я последую за тобой, ты же знаешь. Может, ты специально говорил, что я цепляюсь за каждого встречного, чтобы он тащил меня по жизни… Но с тобой это не потому, что мы просто пересеклись.
— Я… заметил, — с непонятной осторожностью сказал он.
— Ты безумец. Тебе плевать на правила, устои, на закон. И в некотором роде и на меня, — наконец произнесла я то, что меня так угнетало.
— Мне не плевать на тебя, — тихо возразил Кай.
Вместо ответа я только замычала, хватаясь за рот.
— Зубы ломит? — понимающе хмыкнул Кай.
— Да-а-а… Клубнике надо было дать постоять в тепле.
— А я не чувствую холода. — Его губы дрогнули в ухмылке.
— Да уж… ко всему прочему у тебя еще и чувствительность отсутствует…
Мы опять помолчали. Облака над нами поползли быстрее. Когда ветер усилился, мне снова захотелось плакать. Поглядев на Кая, я обнаружила, что он тоже смотрит вверх с каким-то странным выражением лица.
— Кай…
— Да?
— Что ты видишь в небе?
— Падающие звезды… И днем, и ночью, — сказал он, не поворачиваясь.
Его взгляд потерялся в вышине.
Я усмехнулась, внезапно поняв эту метафору. Он постоянно ищет что-то за пределами реальности. Кай и сам, возможно, упал с неба.
— Почему ты так закрыт? — спросила я.
Казалось, сейчас особенный момент, когда замок наконец-то лязгнет и упадет. Сейчас тебе скажут все, что хочешь услышать, дадут ключи от всех дверей и нарисуют карту вселенной…
Только надо правильно подобрать слова.
— Я? — Его голос прозвучал почти удивленно. — А ты хочешь увидеть, что у меня внутри? Ты же сказала: у меня нет души.
Кажется, он опять подтрунивал.
— Ну, я о тебе совсем ничего не знаю… Хотя… выходит, я и о жизни знаю очень мало.
— Ну, хочешь, я тебе расскажу обо всем? — предложил он. — Спрашивай.
В словах Кая звучало столько самоуверенности. Вероятно, он думал, что является источником познания, но другого у меня не было.
Полулежа на скамейке, мы глядели, как над нами проплывает небо и закручиваются в спирали облака. Они отражались в наших глазах, как в зеркале.
— Мы с тобой много говорили о других людях… Что такое друзья? А дружба вообще? — немного сонным голосом спросила я.
— Это общность, Марина. Общность с кем-то. С доверием, взаимоуважением и пониманием. Так говорят.
— Ты и сам, похоже, не знаешь. У тебя тоже нет друзей.
— Они были, — впервые проклюнулось что-то личное. — Но ушли. Так часто происходит со временем. И это можно сказать про любые отношения. Сначала ты сливаешься с другим человеком, очарованный вашим сходством. А потом, когда появляются различия, начинается отторжение. И если различия оказываются ценнее, ваше общение теряет смысл.
— А если это не так?
— А как? — ухмыльнулся он. — Все люди ищут в других себя. И хорошо, если находят.
— Это просто цинизм. И эгоизм. Проще прикрываться ими, чем действительно стараться стать лучше и попытаться понять другого.
— А надо ли становиться лучше?
— Не знаю.
— Тогда я тоже не знаю.
Мы продолжали пребывать в прежних немного неудобных позах, отрешенно глядя вверх, как будто там был ответ.
— Мне кажется, что ты мой друг, — чуть помедлив, сказала я. — Но у нас нет ничего общего.
— Может, наше сходство лежит глубже.
— Кай… — Я повернула голову к нему. — А ты любил кого-нибудь? Хотя бы ради себя?
Уголки его губ слегка надломились, но так и не стали улыбкой. Что же он хотел ответить, но не смог?
— А ее любил?
Молчание Кая наполнилось знакомым холодом. Тогда я ответила за него:
— Значит… любил. Ладно, а что же, по-твоему, самая удивительная вещь на свете?
Кай тоже ко мне повернулся и сказал:
— Узнавать другого. Мысли, чувства, страхи… Это словно наблюдать, как распускается цветок — медленно раскрывается лепесток за лепестком… Так же и с человеком. Особенно когда он сам тебе открывается.
Он слегка присел и вновь потянулся к контейнеру. Я тоже приподнялась и подумала, что это, наверное, единственный день, когда Кай хоть чуточку, но открыт.
Я разглядывала его слегка покрасневшие губы и застывшие в уголках льдинки, которые стремительно таяли, и внезапно провалилась в его глаза. В темноте зрачков мне показалась его душа — длинный пустой коридор, уводящий в неизведанную даль.
Улыбка снова мелькнула короткой вспышкой, словно он безмолвно сказал: «Смотри же, раз хотела…».
Я стремительно обвила его шею руками и поцеловала, как будто это могло провести меня еще дальше по коридору…
На губах растаяли последние льдинки, и его руки шевельнулись, притягивая меня к себе. Мне уже была знакома его сухая, деликатная ласка, но сейчас все стало другим. Я полностью растворилась в объятиях Кая. Его слова всплывали в памяти: «Ты сама меня об этом попросишь… Ты сама этого захочешь».
Вот мы и дошутились на эту тему.
Но думать не хотелось. Я только чувствовала его непривычно влажные губы, которые скользили по моему лицу и шее, и одновременно видела себя бредущей по этому пустому коридору все дальше и дальше от мира людей, туда, где никто кроме меня еще никогда не был…
Кай вдруг взглянул на меня с обжигающим, болезненным вниманием и спросил:
— Ты ведь любишь меня?
— Ну… ты же понял.
Что еще я могла ему ответить?
— Я не хочу говорить за тебя, но вижу, — кивнул он и наклонился ко мне, почти касаясь губами лица. — Ты знаешь, что будет потом?
— Нет, — ответила я, внимательно глядя в дрожащую глубину его глаз.
Кай помолчал, а затем сказал, отводя взгляд:
— Я не врал насчет того, чтобы ты ушла.
Его дыхание касалось моих глаз, и я, не отпуская его, повторила:
— Почему?
— Потому что, — его печаль стала отчетливее, — ты должна будешь уйти домой, к своим родителям, вернуться к учебе, Максу… И жить там, но уже по-новому.
Он повторил то же, что сказал мне буквально час назад. Теперь эти слова прозвучали не глумливо, а назидательно.
— А ты? — спросила я, чувствуя, как в глазах опять скапливается тяжесть.
— При чем тут я?
— Но я не смогу без тебя. Я — рухлядь, а не человек. Ты прав. Кай, ты всегда прав.
Я уткнулась в его грудь, а пальцы вцепились в его майку. Мне не удавалось представить, что будет со мной, если я его потеряю.
— Это пока, — последовал загадочный ответ. — Не привязывайся так, Марина. Всегда выбирай, кому открываешь свою душу. Этому ты должна была научиться со мной. И дальше… — продолжил он тихим размеренным голосом, как будто рассказывая сказку: — Будет очень тяжело. Ты меня еще не раз проклянешь, это я тебе обещаю. Но спустя какое-то время… все наладится. Ты хлебнула со мной столько боли, что сильнее, наверное, тебя уже никто не сможет ранить. Считай, что это мой способ тебя защитить. Пока ты этой силы не ощущаешь, но обещаю, она придет. Потому что таких больных ублюдков, как ты меня называешь, на свете намного меньше, чем хороших людей. И однажды ты встретишь человека… он будет совсем другим, открытым и понятным, и с ним, возможно, удастся прожить рука об руку всю жизнь. Запомни то, что я тебе сейчас сказал.