— В общем, я сознательно игнорировал назревшие в доме проблемы, — продолжил Кай, изредка поглядывая в объектив. — Свою роль, конечно, сыграла и идиотская подростковая озлобленность по отношению к отцу. Это чем-то походило на твою агрессию к собственному папочке. С той лишь разницей, что мой отец нас действительно ненавидел. И у меня были к нему мощные предъявы. Где ты был все эти годы, когда мы еще чего-то хотели? Какого черта ты забывал о нас? Но это быстро прошло. Единственное, о чем я жалею сейчас, — я так и не смог нормально с ним поговорить. Хотя раньше пугала мысль, что на самом деле ему нечего мне сказать.
Это был довольно тяжелый год. Мать пришлось поместить в клинику на пару месяцев — она наглоталась спьяну таблеток. У меня же произошел неприятный инцидент с одним панком. В результате мы чуть друг друга не поубивали, так что я с переломанными костями отправился в реанимацию. Что происходило в это время с отцом, я не знаю, но когда мы с матерью вернулись домой, он, видно, просто почувствовал разницу и понял, как хорошо было без нас. — Кай тихо усмехнулся. — И началось по новой: пьянство матери, буйство красок на ее холстах, мои отлучки и унылая погода… Лил вечный промозглый дождь, мы существовали вне времен года…
Он как-то болезненно нахмурился, глядя в сторону. От его рассказа я переставала замечать солнце.
— Однажды утром я вошел в его комнату и увидел, что он застрелился. В голове зияла дыра от пули, стена за ним была покрыта кровью, а на полу валялся пистолет. Понятия не имею, откуда он его достал. Он весь целиком состоял из вопросов, так и оставшихся без ответа. Этот поступок впервые приоткрыл дверь в реальный мир моего отца. Когда читаешь о таких вещах в новостях, то ужасаешься слегка на автомате. Это безжизненная сводка о людях, которых ты не знаешь, — и здесь обнаруживаются границы сострадания и шока. Но когда это происходит с тем, кого ты знаешь, когда это происходит где-то рядом с тобой (я зашел туда, чуть опоздав), то чувствуешь себя причастным. Это и есть главное воспоминание о моем детстве и моей семье. С матерью мы не видимся, она переехала в Зандворт, решив, что ей нужно море. Хотя иногда звонит. Я лаконичен, Марина. Но ни слова вранья.
Я отвела камеру в сторону, сумрачно разглядывая его. От Кая словно во все стороны расходились тени. Ну и воспоминание я из него вытянула!
Захотелось пить, и я взяла себе пиво на кухне. Кай отстраненно наблюдал за мной, даже не делая попытки освободиться. Ему пиво я и не предложила.
— Помнишь, ты как-то сказала мне, что думала раньше о самоубийстве как о двери с надписью «Выход»? Что когда невмоготу, ты бежишь в нее от всего творящегося абсурда? — нарушил он тишину. — Именно так и он сделал. Открыл дверь и свалил, ни с кем не объяснившись. Единственное, в чем отец виноват перед нами, — то, что он заставил в первую очередь меня быть причастным к своей смерти. Все остальные обвинения я с него уже давно снял.
В голове мелькали образы его жуткого детства. Чтобы немного их разогнать, я закурила, продолжая разглядывать Кая. Странно было видеть его связанным. Странно было вообще его видеть. Как будто и не было этого года между нами.
— Продолжим. Ты одним махом убил сразу две темы. Семья и смерть. Мне кажется, это покалечило тебя.
Кай слегка сощурился, вглядываясь в меня с непонятным выражением.
— Как и любого человека на моем месте. Хотя еще с детства нас постепенно, исподволь, приучают к мысли, что все умирает. Нам показывают это на примере завядших цветов, мертвых птиц, что лежат на дорогах, высохших жучков между стеклами окон… Маленькие и большие следы смерти, которая проходит по этой земле, а за ней что-то безвозвратно исчезает. Затем ты уже сам учишь себя, приобретая умение терять и отпускать. Можно обыграть всех конкурентов, стать первым, самым лучшим, можно не проиграть ни одной земной битвы, но есть враг, перед которым бессильны все. Хотя враг ли это? Постепенно ты начинаешь даже упорядочивать потери, делить их на типы, категории, присваивать им меру. Бывают потерянные ключи, прогоревшие деньги, однажды исчезают друзья и родители. Так — от простого к сложному — ты постигаешь конечность всего, что у тебя есть.
На солнце набежали тучи, и комната в один момент погасла. Мы молчали, но пауза была полна нового смысла. Иногда получается вести разговор в тишине.
— И… каково это? Рассказывать о себе? — зачем-то спросила я.
— Это несложно. И поверь… хоть это тебя, вероятно, разочарует, — он взял знакомый до боли вкрадчивый тон, — но когда ты развяжешь меня и уйдешь, я не буду себя чувствовать, как ты тогда. И я не поменяюсь. Или чего ты ждешь? Что я буду кататься тут по полу в слезах раскаяния…
Я на миг представила, как это выглядело бы, и мне стало немного смешно. Но Кай не понял моей улыбки, судя по выражению его лица. Недоуменно нахмурившись, он добавил:
— Я не нуждаюсь в этом рассказе. Не забывай, пусть я сейчас и беспомощен, но эта короткая исповедь — скорее моя галантность по отношению к тебе, чем адская мука.
Мне хотелось съехидничать насчет его джентльменских повадок, но так мы ушли бы от главного. Поэтому вслух я сказала другое:
— Я понимаю это. Но никогда не знаешь, чем все закончится. Я хочу теперь знать все о ней. Твоя роскошная брюнетка. Тебе нравились женщины в возрасте?
— Какой возраст, — весело хмыкнул он. — Она была старше меня всего-то на пять лет. Учитывая, что мне было на момент нашей встречи двадцать три, вряд ли ее можно обвинить в педофилии.
— Как ее звали?
Кадр за кадром. Кай вживался в меня, было непривычно забирать кого-то по кускам. Но я чувствовала, что сквозь объектив его речь становится сильнее и детали проступают не в словах, а в мимике. Мимолетные движения, углубления, подрагивание мышц. Это тоже рассказ, который можно только показать.
— Ее звали Лара.
— Ты сказал, что она ушла и никогда не вернется.
— Так и вышло. Она — редактор одного известного журнала об архитектуре и интерьере. Ей предложили неприличные деньги, если она возглавит иностранную версию журнала. Лара собрала вещи и уехала.
— Выходит, она променяла тебя… на деньги?
Было даже забавно озвучивать этот вывод.
— Не совсем. На престиж. Я тогда был ей не пара. Начинающий фотограф, студент без гроша в кармане. Занимался черт знает чем, чтобы оплатить учебу и свою прежнюю халупу. Перебивался идиотской работой вроде зазывалы в костюме кружки пива, продавал мобильные телефоны, вибраторы, работал официантом и рисовал картинки для конфетных фантиков, — почти на одном дыхании выдал он. — Странно вообще, что она решила сблизиться со мной.
— Как вас угораздило познакомиться?
Кай откинулся назад, его взгляд заблуждал по потолку. Он опять уходил в прошлое, которого я не могла видеть. Но когда он о нем говорил, я, словно слепец, познавала его мир на ощупь.
— Она пришла в бар, где я тогда подрабатывал. Напилась в полнейшее дерьмо, устроила дебош. Полицию вызывать не стали, я сам привел ее в чувство в туалете. Не знаю почему. Не хотелось, чтобы у нее были проблемы. Я дал ей проблеваться, потом засунул голову под кран с холодной водой и держал, пока она вопила и материла меня. Затем сделал ей кофе в пустом баре. В благодарность она сказала мне, что у меня красивые и страшные глаза.
«Да все тебе, похоже, это говорят», — подумала я, но перебивать его не стала.
— А потом она меня поцеловала. Так на меня свалилась пьяная богемная журналистка. И мы переспали. Это абсолютно банальная история. Мы с тобой, безусловно, интереснее сблизились, — иронично закончил он.
Сейчас его голос действительно звучал буднично, но до конца я ему не верила. О том, что эта женщина причинила ему сильную боль, говорило скорее не то, что он рассказывал о ней, а то, что не делал этого раньше.
— Ну… а ее уход? Ты считаешь, что это было справедливо по отношению к тебе?
Кай улыбнулся одними глазами.
— Справедливости требуют, когда чего-то ждут. Я вообще ничего от нее не ждал. И ни в чем ее не виню. Люди уходят, это их право. Все наши встречи — просто случайные беседы в зале ожидания, прежде чем улетят наши самолеты.
— Кай, да ты просто чертовски одинокий человек, — заметила я, осознав, что это не напускной цинизм. — Ты вырос с убеждением, что есть только ты один, и живешь с мыслью, что никто из встреченных тобою людей не задержится в твоей жизни. Это и есть твой защитный механизм?
— Нет, доктор, это я сам. Я не привязываюсь, Марина. Можно помнить все самое лучшее обо всех пассиях или проклинать их, вытаскивая на свет дерьмо, но я не хочу ничего вернуть. Никого вернуть. Если это стало прошедшим временем, значит, было не жизнеспособно.
Я отстраненно кивнула с застывшей улыбкой, превратившейся в маску.
— Но меня ты попытался заманить назад. Что так?
Кай подался вперед, насколько позволяли связанные руки. Опять я увидела его странную льдистую радужку вблизи.
— Мой ответ опять тебя удивит… как тогда, когда я сказал, что не знаю, почему тебя похитил, но… мне тоже интересно — зачем. Наверное, потому что ни с кем из своих бывших я не делал чего-то вроде нашего…
— …совместного проекта, — закончила за него я.
— Верно.
— Ну а Лара? Что она была за человек? Какие женщины нравятся такому странному парню, как ты?
— Уверенные в себе, — легко ответил он и снова откинулся назад. — Но она была первым настоящим другом. От ее стиля несло минимализмом и деньгами. Пользовалась вычурной, малоизвестной нишевой парфюмерией. Страдала хроническим снобизмом, но ей это в определенном извращенном смысле даже шло. Была вегетарианкой из эстетических соображений. Плевать она хотела на животных, просто не любила цвета мяса. Страшно равнодушный человек, но во всем ценила красоту. При этом говорить с ней можно было о чем угодно. У нее были широкие взгляды.
— Сколько вообще продлилось эта ваша дружба?
— Три года. Она ушла буквально за полгода до встречи с тобой. И это здорово проехалось по моему творчеству. Моя предпоследняя выставка, если честно, была жутким отстоем. Хотя людям нравилось…