ине!» Только на шестой день нас повели на допрос. Меня и Виктора втолкнули в комнату допроса вместе.
Хлынувший навстречу свет заставил зажмуриться. Из оцепенения вывел приятный мужской баритон. Услышав его, я сразу решил: знакомый голос.
— Господин Кедров! — поднялся навстречу высокий человек в хорошо сшитом сером костюме. — Очень рад, очень рад познакомиться с сыном героя!
«Какого героя?» — очумев от яркого света и от этого вопроса, взглянул я на лейтенанта. Виктор стоял в парадной гитлеровской форме, со скрученными за спиной руками. Его лицо было спокойно и равнодушно.
«Ах, да! — вспомнил я. — Ведь у Виктора отец был комбригом, участником гражданской войны. Но как они узнали об этом?»
— Вы оказали нам большую услугу, — продолжал человек в гражданском, держа в руках комсомольский билет Виктора и измятое письмо. — Пауль Браун был врагом Великой Германии и сочувствовал коммунистам.
Лейтенант молчал. Улыбка скривила его губы. Я перевел взгляд на хозяина кабинета. Внимательные голубые глаза, в которых поблескивали кристаллики льда, подсказали: «Да ведь это, кажется, тот самый гитлеровец, что приказал выгнать нас из Брестской тюрьмы!»
— Развязать! — приказал гитлеровец, указывая на скрученные руки Виктора.
— Яволь! — подскочил охранник.
И тут до меня дошло, что фашист благодарил Виктора за то, что он застрелил Брауна. Подталкивая нас к столу, он говорил: «Очень рад, очень рад. Садитесь».
Откуда он мог узнать об этом? Ну, конечно, «оппель» и форма. А труп Брауна, видно, уже нашли на дороге.
Умостившись поудобнее в кресле, гестаповец неторопливо листал какие-то бумаги, изредка поглядывая на нас. Отыскав нужный ему документ, он улыбнулся Виктору.
— Вы храбрый человек, лейтенант, — начал гитлеровец, — ваши солдаты держались стойко! Скажу вам откровенно, — доверительно наклонился к Кедрову гестаповец, — я считал бы за честь иметь таких солдат у себя под командой.
Лейтенант молчал, что-то обдумывал. Я совсем растерялся, не понимая, к чему клонит фашист, и начал лихорадочно перебирать в памяти события того дня, который так трагически для нас закончился, надеясь найти объяснение поведению допрашивавшего нас немца.
Когда «хорх» с гитлеровцами ушел, мы надеялись перебиться до ночи в каком-нибудь лесу. Но кругом тянулась голая степь. И тогда лейтенант погнал «оппель» прямо по полю, дальше от грейдера. Мотор надрывно выл, работая на полных оборотах, но пришло время, и он не выдержал — закипела вода в радиаторе. Кое-как добрались до опушки леса.
Вспомнился и мрачный, весь заросший орешником дубовый лес, где мы провели томительно долгий день, ожидая погони. Через лес нехотя, засыпая на ходу, пробиралась неширокая Ирпень. Вода в ней прозрачная, будто подсвеченная изнутри хорошо промытым янтарным песком. Поэтому стебли камыша и жесткие клинки шуршащей осоки, густо облепившие берега, становились в воде темно-фиолетовыми и необычно толстыми. В тени подводных зарослей отсыпались, флегматично шевеля усами, жирные сомы. Они дразнили нас, эти рыбы, но поймать хоть одну не было никакой возможности.
Податься было некуда, и мы ждали ночи. Пышные дубы, перевидавшие на своем многовековом пути всякое, равнодушно шелестели жесткими листьями, будто обсуждали наше незавидное положение. На душе муторно, и мы молчали, валяясь на прогретой земле, глядя в небо.
Когда за лесом догорел закат, на потемневшем востоке стали вспыхивать отблески орудийных залпов. И до нас стал долетать смягченный расстоянием глухой голос приблизившегося к нам фронта. Он вызывал в душе щемящее чувство ожидания и тревоги. Мне казалось, что пушки, так же как и люди, устали и больше стреляют по привычке, боясь показать кому-то эту свою усталость и, не дай бог, заснуть.
Наконец Виктор решительно уселся за руль и сказал:
— Ну, тронули! Попытаем счастья. Может, прорвемся к Днепру?!
Вновь началась изматывающая душу и тело тряска. Но вот «оппель» выбрался на мягкую полевую дорогу, выбегавшую из большого села. Виктор заглушил мотор. И сразу же ворвался звонкий хор цикад. Мирным покоем тянуло от светящихся в голубоватом лунном свете белых саманных хаток, от блестящих глечиков, развешанных на плетнях. В деревне тихо. Даже обычно неугомонные деревенские псы и те, видать, увлеклись своими собачьими снами.
— Вроде порядок, — проговорил лейтенант, включая скорость. — Село проехали благополучно.
Дорога выбежала на пригорок, и внизу чешуйками серебра засветилась речка. Черной полосой светлую гладь воды пересекал мост. Около въезда на него притулилась сторожевая будка. Набирая скорость, машина с мягким рокотом двинулась вниз. До будки оставалось метров сто, не больше. Виктор включил дальний свет, ударивший в ее оконце. Оно хитро подмигнуло нам в ответ. Из дверей высыпали люди с винтовками — полицаи. Ослепленные, они что-то заорали, замахав руками. Видимо, требовали затормозить. Машина ринулась к мосту. Через оконце я успел заметить, как в кабине Петя-два вскинул автомат. Полицаи пошлепались в придорожный кювет.
Выстрелов в ответ не последовало. Это я запомнил. И даже удивился: «Почему?»
Миновали будку. Мягко мчались по деревянному настилу колеса. Вот и середина моста…
«Трах-тан-н-н…» — что-то тугое лопнуло под нами. Остро пахнуло горелым толом. «Оппель» понесло вправо. Петя-два, подброшенный какой-то силой, прыгнул вверх, рискуя пробить головой крышу кабины. В тот же миг раздался скрежет. Радиатор врезался в перила. Передние колеса зависли над водой. Я больно ударился головой. В глазах поплыли оранжево-фиолетовые спирали. Петя-раз навалился на меня. Оглушенные, ничего не понимающие, барахтались мы в темноте кузова.
Выбравшись на пыльный настил, сразу увидели пламя, вырывавшееся из-под капота. Пули попискивали, вгрызаясь в настил, с дрожащим звоном отскакивали от ободов колес. Щепки разлетались в разные стороны.
Багровые языки горящего бензина расползались по мосту, падали в темную воду и там, словно набравшись силы, вспыхивали еще ярче, создавая яркий фон для наших фигур.
— Прячьтесь за колеса! — приказал Виктор, вытаскивая Петю-два из кабины. Петя-раз, притулившись за скатом, чертыхаясь, нажал курок.
«Та-та-та!» — перекрыл одиночные выстрелы его автомат. Пули полицаев с яростью задинькали по дискам колес. Наконец лейтенант вытащил Петю.
Он был без сознания. Голова, словно на шарнире, бессильно моталась.
— Жив! — нащупав пульс, ни к кому не обращаясь, сказал Виктор. — Сердце бьется! Бери его и ползи! — перехватывая автомат, бросил Кедров Пете-раз, — я задержу! Авось ночь поможет! Уйдем! А ты, Лень, метров через тридцать двигай следом!
— Есть! — ответил я.
Полицай не спешили. Они считали, что мы у них в руках. А может, растерялись, видя, что Кедров в немецкой форме. Кто знает?
Петр, взвалив на спину раненого, выполз из-за машины. Затаив дыхание мы ждали. Сейчас, сейчас с берега загремят выстрелы. Оба Пети видны как на ладони! Враги молчали. Лишь изредка мелькала чья-нибудь голова, и тогда Виктор давал короткую очередь. Голова исчезала. Пять, десять, двадцать метров…
— Ты здесь?! А ну, ползи! — В голосе Виктора было столько злости, что я перепугался и начал было уже выбираться из-за машины. Благо не стреляли. Но тут сноп пламени поднялся на том месте, где всего мгновенье назад находились оба Пети. Я даже увидел, как кусок моста выгнулся горбом и тут же, разломившись на части, стал падать вниз. Там, где были наши товарищи, зияла зловещая пустота. Мы оказались отрезанными от спасительной земли. Перед нами враги.
«Что будет?!» — думал я, прижимаясь к настилу. Рядом тяжело дышал лейтенант. Стало тихо-тихо, только нудно пели комары. Где-то за сторожкой заурчали моторы. Отблески фар заметались в ночи над рекой, будто желая поспорить с лунным светом.
В окружении мотоциклов показалась танкетка. Автоматчики побросали мотоциклы и рассыпались около будки. Офицер о чем-то стал говорить с подбежавшим к нему полицаем. Затем танкетка подъехала к самой реке. Офицер закричал:
— Предлагаю плен! Борьба не имеет успех!
А какой-то приспешник из местных злорадно добавил:
— Все! Кончилась ваша власть, коммуния! Капут!.. — и грязно выругался.
— Эх, далековато! — процедил Виктор. — Сюда бы нашу трехлинейку!
Но все-таки нажал на курок. Офицер юркнул вниз. В ответ запели пули. Я лежал, прижавшись к колесу, и короткими очередями бил по темным бугоркам, подползавшим все ближе и ближе.
— Живьем хотят взять, сволочи! — выругался Кедров.
Танкетка дернулась и, набирая скорость, ринулась на нас. Я видел ее сверкающие, отполированные гусеницы, надвигавшиеся ближе, ближе, и, словно загипнотизированный светом фар, в ужасе прижимался к настилу.
Виктор, зажав в руке одну гранату, положив рядом другую, ждал. До нас оставалось не более десятка метров. Одну за другой лейтенант метнул гранаты. Первая разорвалась под гусеницей. Другая попала в моторное отделение, выбросив оттуда сноп пламени. Бешено заревев, танкетка развернулась вокруг своей оси и замерла. Из люка показалась голова, но очередь, пущенная лейтенантом, заставила танкиста скрыться.
Все дальнейшее смешалось: и фрицы и полицаи поднялись и пошли в атаку. Наши автоматы били бесперебойно, но вдруг — осечка. Патроны все! Отступать было некуда. Тут на нас и навалились!.. Озверевшие полицаи хотели сразу же пустить нас в расход. Но офицер, увидев на Викторе немецкую форму, утихомирил их, заявив, что мы, наверное, разведчики и потому должны быть живьем переданы в гестапо.
И вот мы здесь, у моего брестского «знакомца».
— Собственно, — прервал мои думы возглас лейтенанта, — что все это значит? Я советский командир и свято выполнил свой долг перед народом. И вам следует поступать со мной как с военнопленным. Что касается убийства отца, то это ваши досужие вымыслы! Он давно умер!
— Не торопитесь! — ехидно вставил гитлеровец. — Вы еще слишком юны, а ваше начальство глупо. Разве можно посылать разведчика в тыл и оставлять у него документы? Ну ничего, с возрастом придет и опыт! — бросил он на стол комсомольский билет и удостоверение личности Кедрова. И уже твердо добавил: — Вы не военнопленный! Вы диверсант, убивший два десятка доблестных солдат фюрера. И на вас действительно распространяются все законы военного времени. В данном случае вас ждет расстрел! И вашего юного друга, — кивнул он в мою сторону, — тоже! Я от всего сердца хочу вам помочь. И вашей сестре, Кедров.