И тут случилось чудо! Со стороны Северных ворот выскочили три трехосных зеленых броневика. С полного хода они ударили из своих пулеметов и орудий по гитлеровцам. Те бросились врассыпную, но мало кому удалось уйти.
Резко затормозив, головной броневик замер у нашего корпуса. Массивная стальная дверца медленно раскрылась, и оттуда легко выбросил свое поджарое тело невысокий молодой человек. На его петлицах виднелись знаки отличия полкового комиссара. Иссиня-черные усики, нос с горбинкой говорили о том, что командир уроженец Кавказа.
Я его совсем не знал и поэтому решил, что это подошли наши. Теперь-то мы зададим перцу проклятым фашистам! Будут знать, как нарушать договор о ненападении и начинать войну с нами, с Советским Союзом!
— Самвел! Ты ли это? — хлопнул полкового комиссара по плечу Евгений. — Смотри, не успела война начаться, а ты с таким повышением. Через неделю маршалом станешь!
Комиссар засмеялся и, горячо жестикулируя, начал рассказывать о Центральном острове. Оказывается, комиссар вовсе не был комиссаром. Это был секретарь комсомольского бюро 84-го стрелкового полка Самвел Матевосян, посланный полковым комиссаром Ефимом Фоминым в Брест, в штаб корпуса. Он должен был доставить туда ценные документы, захваченные у пленных фашистов, узнать обстановку и получить распоряжения, как быть дальше. Фомин и дал Матевосяну свою гимнастерку, для представительности.
Как мы поняли из рассказа Матевосяна, немцы сходу овладели Волынским и Тереспольским укреплениями и ворвались на Центральный остров, захватив церковь и часть помещений 33-го инженерного полка. Однако нашим удалось блокировать Западные ворота и не пропустить к фашистам подкрепления. Большая группа немцев, засевших в церкви, оказалась отрезанной от своих. Но единого центра обороны у защитников цитадели не было. Все надеялись, что скоро подойдут наши и враг будет отброшен за государственную границу. Мы тоже в этом не сомневались.
Нам очень хотелось узнать у Самвела, каким образом в крепость проникли группы фашистских диверсантов.
— Э-э, дорогой друг! — хмуро ответил Матевосян, положив свою руку на плечо Евгения. — Беспечны мы были, очень беспечны! Пленные, которых мы захватили, в один голос твердят: «К войне готовились долго и тщательно. А накануне войны ночью в крепость заслали лазутчиков и диверсантов».
Так что сейчас трудно разобраться, где проходит линия, отделяющая нас от фашистов. Враг и на крепостных валах и внутри крепости. Все это очень осложняет обстановку и… сдерживает немцев. Они боятся повредить, своим группам, находящимся в нашем окружении.
В общем-то сплошной винегрет! А выбраться из крепости мы не смогли: Кобринские ворота загромождены сгоревшими артиллерийскими тягачами, у Центральных ворот друг в друга врезались и до сих пор горят две автомашины…
Матевосяну так и не удалось закончить рассказ. Всполошились враги. Вокруг засвистели мины. Гость, да не торопясь, пожал Евгению руку, и броневики, обдав нас облаком горького дыма, умчались.
Пока Евгений разговаривал с Матевосяном, бойцы собрали оружие убитых немцев. Операция прошла отлично, и мы стали обладателями целого арсенала: легонькие немецкие автоматы, гранаты на длинных деревянных ручках и пистолеты «вальтер». Это приободрило всех, и мы уже были готовы принять новый бой. К тому же мы теперь знали, что в крепости повсюду образовались очаги обороны. Враг получил отпор на Центральном, Западном и Южном островах и у нас — в северной части.
Вот только не было воды, не было и пищи, но последнее нас мало заботило. Есть не хотелось, а пить — очень!
Время до вечера тянется медленно. Фашисты «успокоились» и больше не спускаются с валов в крепость. Мне кажется, что палящий зной скоро заставит плавиться землю, кирпичи, камни вокруг. О жаре забываешь лишь тогда, когда начинается артиллерийский обстрел или налетают фашистские бомбардировщики. А в перерывах мощные громкоговорители, которые враги установили на крепостных валах, громко призывают: «Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Всем, кто сложит оружие, германское командование дарует жизнь».
Этого уже Николай никак не может выдержать и, вскакивая, начинает грозить кулаком в сторону валов: «Даруете жизнь, сволочи! Мне ее мама без вас подарила!» И дальше следует отборная брань. Пытаться утихомирить его в это время бесполезно, и все смирились. А Евгений, как только громкоговоритель произносит: «Сдавайтесь!», смеясь, говорит Николаю: «Ну, Коля, теперь твоя очередь!»
Наконец длинные тени от домов и деревьев поползли на восток. Вскоре оранжевый круг солнца скрылся за Бугом и ночь опустилась на землю. Облегчения она не принесла — душно было по-прежнему. Воздух оставался неподвижным. Десятки немецких прожекторов прорезали тьму. Сотни белых, красных, зеленых ракет расчертили черное небо. Над крепостью метались длинные хвосты желтого пламени, которые бледнели тогда, когда их перерезал ослепительный луч прожектора. Немецкие автоматчики то и дело посылали длинные очереди трассирующих пуль. Эти пули, словно цепочка летящих друг за другом светлячков, медленно тянулись к нам с крепостных валов. Иногда раздавался гул авиационных моторов и высоко в воздухе повисали сияющие шары осветительных бомб. Налет кончался, и вновь воцарялась беспокойная, звенящая тишина. Прислонившись к теплым кирпичам печной трубы, я задремал. Сон беспокойный. Картины быстро сменяют друг друга: то мне снится вода, целое море холодной, вкусной воды; то все заслоняет лицо мамы. Она улыбается и зовет: «Леня, Леня!» Я хочу бежать к ней, вздрагиваю и просыпаюсь. Сразу не могу понять, что творится вокруг. Долго тру кулаком глаза и трясу головой. Наконец соображаю, что меня зовет Евгений. Мы спускаемся с крыши на первый этаж. Здесь женщины, дети и раненые. Даже в дрожащем свете ракет замечаю я, с какой надеждой смотрят они на нас. В их глазах все: отчаяние и надежда, обреченность и ожидание.
— Возьмите оружие, — говорит политрук раненым бойцам.
Мы передаем им автоматы. Теперь они должны охранять женщин и детей. Сборы окончены. Все пятеро, мы стоим около двери парадного подъезда. Там, за кирпичными стенами, каждого из нас могла легко настичь смерть. Даже если мы благополучно доберемся до валов на берегу реки, смерти ничего не стоило встретить нас пулеметным огнем в самый последний момент у Мухавца, и тогда напрасно будут ждать нас тетя Паша, и смешная девчурка Томка с торчащими, словно рожки, косичками, перевязанными огромными красными бантами, и раненые бойцы, для которых вода — жизнь.
— Не бойся, Леня! — треплет меня по голове Евгений. — Все будет в порядке. Мы еще с тобой в футбол погоняем в следующее воскресенье. Дай только немецких гадов отогнать.
— А я и не боюсь, — обиженно бурчу я, хотя на самом деле страшно покидать дом и ползти в кромешной тьме, разрываемой ярким светом прожекторов.
— За мной! — раздался тихий голос политрука, и он первым шагнул в темноту. За ним Николай. Оба вооружены до зубов — за поясом гранаты, в руках пистолеты. У нас троих оружия нет, зато за спиной вещевые мешки с фляжками и бутылками, обернутыми мягкой материей, чтобы не звякали при движении. А оружия нам не надо. Если нас обнаружат, то оно все равно не поможет. Нам надо побольше принести воды.
Я должен идти третьим. С трудом заставил себя оторваться от стены дома и двинуться вперед. Душный, горячий воздух облепил со всех сторон. У меня появилось такое ощущение, словно это не воздух, а вата. Ее нужно разводить руками, чтобы двигаться вперед. С трудом я различил впереди, шагах в пяти, фигуру Николая и, прижимаясь к ограде палисадника, бросился за ним. Сзади слышалось прерывистое дыхание бегущих бойцов. Это придало мне бодрости. Вот и кончились палисадники с жасмином и пахучими цветами. Их аромат перебивал даже горькие запахи гари.
Передохнув, двинулись дальше. Еще метров двести нас прикрывали деревья. Мы осторожно перебегали от ствола к стволу, выбирая такие моменты, когда потухал луч прожектора или гасла повисшая в небе осветительная ракета. Но и эта защита осталась позади. Далее — совершенно открытое пространство, все изрытое воронками. В километре от нас возвышается вал, на котором засели три немца с пулеметом. Если они заметят нас, то конец — перестреляют.
— Держаться ближе друг к другу, — слышу я шепот политрука. — Вперед!
И он, извиваясь своим сильным гибким телом, держа в левой руке пистолет, а в правой гранату, начинает ползти к валу. Николай хлопает меня по плечу, и мы ползем следом. Далекие всполохи разрывов иногда вырисовывают в темноте вал — цель нашего пути, и тогда я отчетливо вижу подошвы сапог Евгения и удивляюсь, почему так ярко поблескивают подковки, будто они сделаны не из железа, а из драгоценных камней. Но вскоре это перестает удивлять меня, и я чувствую, как вещевой мешок с фляжками, о котором я почти позабыл, будто наливается свинцом, становится все тяжелей и тяжелей, придавливая меня к земле. Звонко бьется сердце.
Я пугаюсь, что это громкое биение услышат фашисты там, на валу, и на мгновение замираю. Набираю раз, другой полную грудь воздуха, пытаясь заглушить предательский грохот сердца, и вновь начинаю ползти. Вначале вытягиваю вперед левую руку, подтягиваюсь, затем с величайшей осторожностью — правую. И так — сотни раз подряд. Мускулы наливаются чем-то горячим, затем начинают деревенеть. Мне кажется, что путь наш ведет в бесконечность и мы ползем уже целую вечность, а я уже не человек, а автомат, который должен по очереди вытягивать то одну, то другую руку и ползти, ползти, ползти…
Когда вспыхивает в небе ракета или пробегает луч прожектора, я привычно, как и другие, замираю, плотнее прижимаясь к земле. В эти мгновения хочется втиснуться в нее поглубже, зарыться словно крот. Но вот тьма вновь обступает нас, и мы продолжаем свой путь. Каждый из нас знает, что малейшая неосторожность или случайность — по земле замечутся ослепительные лучи прожекторов, и тогда, как бы плотно ни прижались мы к земле, нас обнаружат, и с вала ударит вражеский пулемет.