Странные видения – тогда я называла это так – отступили, когда мы уехали из Гордеева. Я могла без боязни смотреть в глаза родителям, не рискуя прочитать что-нибудь запретное. Я вообще ничего не хотела больше видеть – хотела закрыть глаза и вернуть все на свои места. Веру, тетю Олю, себя. Хотела, чтобы Паша-дурачок никогда не увидел ее мертвого тела, никогда не плакал над ним. Чтобы не было того дня, когда мы бесконечно долго ехали в морг, а тетя Оля говорила, говорила и говорила. Тот ее монолог снился мне бесконечно. Он пугал меня больше, чем пустой холодильник, желтые трупы и плачущий санитар-алкоголик, которого бил, склонившись, милиционер. Я хотела вернуть все как было. Хотела обратно в день, когда мы возвращались с купания в полуденном зное. Я шла следом за Верой и смотрела, как капли стекают у нее по спине. Я не знала, что моя способность никуда не делась: просто временная передышка, чтобы суметь пережить то, что видела.
Мы провели на путине три недели. Рыба начала сходить. Отец пообещал, что через несколько дней мы вернемся домой. Но внезапно хлынул дождь – такой сильный, будто с неба вылилось море воды.
– И чего тебе два месяца назад не пойти, – сказала мама дождю.
Мы стояли в проеме избушки и смотрели, как на середину реки торопливо выгребает отец. Из-за дождя, который заливал ему глаза, он не видел, куда причалить. Мы с матерью закричали в два голоса: «Сюда, сюда!» – и замахали руками. Но отец не видел: он, как слепой, крутился на середине, осматриваясь. Он не мог угадать даже берег – правый или левый? Я сорвалась из домика и побежала на мостки, крича: «Греби сюда, сюда!»
Отец наконец услышал и поплыл к нашему пляжу. Его руки соскальзывали, весла вхолостую били по воде. Я зашла в реку по пояс и довела лодку до берега. Вместе мы вытащили ее на берег и спрятали в кустах.
Потом мать растопила печку, и мы сушились в избушке. Дождь лил не переставая, всю ночь и все утро, а потом закончился так же резко, как начался. Мы за час собрали оставшуюся рыбу и икру, решив забрать их себе, упаковали вещи, погрузили все в машину и поехали домой, в Гордеев.
Глава 16
Вчерашний дождь порядком размыл дорогу. Ехали тяжело, «Нива» переваливалась из одной ямы в другую. Глинистый грунт развезло, приходилось то и дело выходить, чтобы толкнуть машину или подложить ветку под колесо. Наша старушка ухала и кряхтела. Кое-где попадались заасфальтированные участки, и машина катила шустрее, но потом асфальт кончался, и снова – гравийка или лесные тропы. Мне приходилось тяжелее всех, сзади болтало сильнее, и вдобавок невозможно было пошевельнуться, потому что на сиденьях громоздились ведра с рыбой и круглые пластиковые контейнеры с икрой. Даже в ногах стоял плетеный короб с грибами, которые я сама насобирала возле избушки. Приготовить и съесть мы их не успели, выбросить пожалели.
К темноте мы не проделали и половины пути. Отец остановил машину посреди дороги, ударил руками по рулю. Укрыться посреди тайги было негде. Сесть за руль вызвалась мать. Через час перед нами показались огни деревни. Отец постучал в первый же дом, и нас пустили переночевать. Это оказалась большая изба с огромной печкой. На полатях лежала старая шуба. Пахло рыбой. Горбушиные брюшки сушились, как грибы, нанизанные на нитки у печки. Современная мебель комично смотрелась на фоне старых бревенчатых стен. Обнаружился в избе и летний водопровод, и подобие душа за занавеской у печи. В большой бак заливали горячую воду, разбавляли стоявшей тут же холодной из металлической фляги.
Дома были хозяйка и две младшие девочки; хозяин и двое старших сыновей – на путине.
Пока мать принимала душ, отец быстро нашел общий язык с хозяйкой и дочками. Его голос разносился по всему дому. Девчонок послали в соседнюю избу за самогонкой. Я забралась на полати, легла на старую пахучую шубу. Вернулись девчонки с литровой бутылкой, потом залезли ко мне, шушукались, лукаво на меня поглядывая. Под их шепот и разговоры взрослых я уснула.
Утром отец разбудил нас рано, он хотел добраться домой за день. Скоро должна начаться асфальтированная дорога, сказал он, а по ней быстрее. Мы попрощались с гостеприимными хозяевами. Грибы я подарила девочкам. Отец сделал круг по деревне. Она оказалась довольно большой, с магазинами и школой, с непременным памятником Ленину на площади, по которой прогуливались коровы. Посреди площади была огромная лужа, и рогатые брели в обход. Отец посигналил, потому что коровы остановились прямо перед машиной и грустно смотрели на нас, словно спрашивая, когда же это все закончится.
«Нива» дребезжала по грунтовке не меньше двух часов. Меня тошнило, но я не просила остановиться. Метров за двести до асфальта пробило заднее колесо. Отец чертыхался, проклиная все на свете. Пришлось доставать домкрат, запаску. Наконец выбрались на асфальт. Не бог весть какой, в трещинах и выбоинах, в некоторых местах прерывавшийся той же гравийкой. Но все же машина побежала быстрее, то и дело запинаясь на ямах и вздрагивая на трещинах.
По обе стороны тянулась невыгоревшая тайга. Где-то в ее глубине шла извечная борьба: медведи выслеживали оленей, а те защищались от них рогами, тигры ловили кабанов, ежи вытаскивали мышей из укромных норок, грибы пробивались вверх сквозь полуистлевшую листву, дикий виноград цеплялся к толстым стволам кедров.
Часами мы не видели ни одной машины, кроме нашей – ни по пути, ни навстречу. «Нива» начала похрипывать, преодолевая подъемы.
– Еще час, и шмыгнем на трассу. Там уже бойче пойдем, асфальт лучше, – сказал отец.
Мы остановились в деревне на трассе. Нашли единственный магазин, совмещенный с кафе. Позади него находился деревянный туалет, а за метр до него – изгаженная земля, закиданная туалетной бумагой. Два столика в кафе были застелены клеенкой, липкой от жира. Недовольная официантка принесла нам три стакана чая и с грохотом поставила их на стол, так, что чай расплескался. Мы начали доставать пакеты с едой, но, услышав их шуршание, официантка тут же вернулась.
– Со своим нельзя! – мстительно сказала она и не отходила, пока мы не убрали пакетики обратно в сумки.
Мать с отцом засмеялись, когда официантка убралась за стойку и стала двигать там что-то тяжелое. Под грохот и недовольное сопение мы допили чай из граненых стаканов. Отец повертел свой в руках – хотел украсть, он держал такие в гараже. Но мать взяла стакан, поставила на стол и следила, чтобы ни я, ни отец не стащили его у нее за спиной. Она вышла из кафе последней и закрыла за собой дверь.
Мы ехали весь день и часть ночи. Машина плелась не «бойче», а так же медленно, как по грунтовке.
– Валера, может, остановимся? Отдохнешь, – то и дело предлагала мать, перекрикивая предсмертные хрипы мотора.
Отец кивал, но не останавливался. Было страшно, но все понимали, что если мы остановимся, то потом не заведемся вовсе.
В ночи проехали мимо стелы на въезде в Гордеев.
Как только мы оказались в городе, «Нива» начала тарахтеть и заглохла на первом же перекрестке.
– Ладно, айда пешком. Утром вернусь за барахлом, – решил отец, подергав ключ зажигания и рычаги.
Мы забрали документы и кое-что из вещей и потащились на другой конец города пешком.
Утром я проснулась от бормотания телевизора совершенно здоровая и счастливая, как раньше. Оделась и вышла из своей комнаты в зал. Родители сидели на неубранном диване и смотрели телевизор.
– Разбудили? – спросил отец, увидев меня.
Я отрицательно помотала головой и села рядом с ними. Отец прибавил громкость.
– Путина в этом году необычайно обильная, – говорила дикторша, – рыбу и икру продают практически за бесценок. Однако пожары уничтожили бо́льшую площадь леса, и перспективы шишкарей и многочисленных сборщиков папоротника, которые таким образом пополняли семейный бюджет, не кажутся радужными.
Кадры показывали перемазанных сажей людей, добровольцев на пожаре, шишкарей, грузивших в машины мешки с необработанными шишками.
– Трудно придется, – сказал отец.
– За машиной пойдешь? – спросила мать.
– Попробую, – ответил он, не отрываясь от телевизора.
Я собралась с ним.
Мы дошли до машины, но вспомнили, что не взяли, в чем нести рыбу.
– Тьфу ты, – в сердцах сплюнул отец.
Он попробовал завести машину, но она не подавала признаков жизни. Более того, за ночь нашу «Ниву» вынесло прямо на середину перекрестка, потому что отец забыл поставить ее на ручник, и нам раздраженно сигналили проезжавшие мимо.
Мы отдали несколько контейнеров с рыбой в соседние дома – просто постучали и вручили. Потом поймали «тойоту», которая согласилась дотянуть нас до гаража. Контейнеры с икрой достались водителю.
Глава 17
Днем после поисков Тихона и Мирона позвонил Круглов. Он просил сходить с ним к батюшке в церковь. Батюшка отказывался отпевать Веру, потому что официально она самоубийца.
– И что? – не поняла я.
– Ну как что. Отпеть же надо.
– Слушай, Круглов…
– Катька и Ленка не могут, а ты скажешь, что лучшая подруга, подмигнешь там…
Он скоро прикатил на своей раздолбанной «японке» без логотипа.
– Место на кладбище без проблем дали, там, типа, гражданское право и все дела, а с попом засада, – рассказывал Круглов по дороге.
Он был немного пьян, или так казалось из-за его блуждающих глаз.
– А без отпевания никак? Сейчас две тысячи восемнадцатый.
– Ну, мать очень просит. Она вообще, знаешь, что отмочила? Говорит, отдайте мне Верочку, чтобы омыть тело. Тело! Да я сказал, чтобы клали сразу в гроб и заколачивали. Там… там… кости одни остались. Но она вцепилась в меня, говорит, привезите ее хоть на ночь домой.
Круглов замолчал. От чудовищных подробностей у меня зашевелились волосы на голове.
– И что, привезли?
– Да, сегодня утром. Завтра уже хоронить.
Я отвернулась к окну, чтобы успокоиться. Тем временем мы подкатили к церквушке на окраине города. Круглов притормозил у деревянного забора. Через калитку мы вошли во двор. Перед белой церковью с синими куполами выкопали пруд, и она отражалась в воде, как в зеркале. Справа от храма стоял домик батюшки. Сам он рубил дрова у сарая. Мы пошли к нему, и священник, заметив нас, с размаху воткнул топор в колоду, обтер руки. Но потом узнал Круглова и грузно зашагал нам навстречу, хмурясь и развязывая на ходу передник.