Утром накануне встречи выпускников я купила еще одно простое платье и туфли на низком каблуке. Они были маловаты, сдавливали пятки и пальцы, но размера больше не оказалось, и я решила, что перетерплю пару часов. Мне было нужно увидеть одноклассников в расслабленной обстановке, чтобы прочитать их.
Встреча началась с линейки в школьном дворе. Собрались выпускники – с девяносто пятого по двухтысячный. Десять классов хохоча выстроились по годам, год выпуска был написан на асфальте мелом. Женщины притворно взвизгивали, обнимаясь. Мужчины пожимали друг другу руки. Рассчитывали, что придет человек двести, но на пятачке перед школой собралось от силы восемьдесят: многие разъехались по другим городам.
Когда все выстроились по годам и классам, из школы вышел мальчик лет пятнадцати. На его плече сидела первоклашка в белоснежном переднике, с огромными белыми бантами в косах. Она зазвонила в колокольчик, собравшиеся засмеялись и зааплодировали. Мальчик сделал круг по двору, вдоль стоявших буквой «П» выпускников и унес первоклашку обратно в школу. Вместо них на крыльцо вышла директриса. Залитая лаком кичка на голове, черное платье с брошкой. Накрашена так, будто ее опустили лицом в составленные в ряд краски и хорошенько повозили в них. «Кикимора сушеная», так ее называл отец. Выпускники зааплодировали и засвистели: мы, мол, уже взрослые, но принимаем твою игру, сегодня ты – главная. Кикимора тем временем поприветствовала нас – потрясла в воздухе кулаками, еще сильнее сжав тонкие губы и вызвав новый шквал аплодисментов и смеха.
– Ну что, с возвращением! – крикнула она, и торжественность момента сразу сменилась домашней теплотой, и я впервые тоже захлопала в ладоши и засмеялась.
– Дорогие вы мои зайки! Спасибо, что не забываете родную школу, – директриса говорила, прижимая руки к груди, так громко, что было слышно, наверное, на соседней улице.
Подошел напыщенный молодой человек в костюме, что-то шепнул ей на ухо.
– Ай, да ну тебя с твоим сценарием! – отмахнулась она.
Сцена была тщательно отрепетирована, и я могла поклясться, что это идея самой директрисы.
– Тут мне говорят о каком-то сценарии. Ну, давайте послушаем ведущих, все-таки деньги заплатили, стишки выучили, потерпите маленько, потом повеселимся! – Она подмигнула и отошла в сторону.
Мы все еще смеялись, когда вместо Оксаны Игоревны к микрофонам подошли парень в костюме и девушка в вечернем платье и стали произносить приторно-сладкие избитые слова.
– Слабаки, без микрофонов давайте! – крикнул Витька у меня над ухом.
Наш угол рассмеялся. Ведущие, стараясь держаться серьезно, в самом деле начали читать стихи на фоне звучащих песенок про школу.
– Первая любовь, школьные года, – вдруг запел ведущий.
И весь двор, со мной вместе, подхватил:
– В лужах голубых стекляшки льда.
Пропели первый куплет, потом снова припев. Выпускники притихли и улыбались, глядя на ведущих и друг на друга.
– Ой, ну вы посмотрите на них, растрогались, – проворчала из своего угла директриса.
Ей тоже улыбались, но смеяться перестали.
– Школа – это классы, изрисованные учебники и первые друзья, – сказала ведущая.
– Школа – это первый учитель, первый звонок и путь во взрослую жизнь, – подхватил ведущий.
Я оглядывала выпускников. У «1999 года» в первом ряду стояла Вера. Она слушала ведущих, потом повернулась и ласково подмигнула мне. Я закрыла глаза и прошептала:
– Уходи, пожалуйста. Не сейчас.
Когда я снова посмотрела на первый ряд, Веры не было. Зато на ее месте оказался Паша Стебельцов, который ухаживал за ней в последние школьные месяцы. По-прежнему подтянутый красавчик, разве что пара глубоких морщин выдают не юный возраст.
На пятачок тем временем выбежал школьный танцевальный ансамбль «Улыбка». Десятилетние дети танцевали парами русский народный танец. Белые вышитые рубашки, красные атласные штаны и юбки, на девочках – кокошники, на мальчиках – шапочки с козырьками и искусственными цветами. Девочки взвизгивали, юбки развевались «солнцами». Под конец бойкой мелодии все танцоры сбились в кучу в одном углу, не рассчитав последнего длинного вращения. Потом неловко расправлялись в ровную цепочку посередине, чтобы поклониться.
– Хорошо пляшете, молодцы, – сказала директриса.
Дети убежали в школу. Прошло уже полчаса с начала линейки, и у меня гудели ноги от неудобной обуви, но нас все еще не просили входить.
Пригласили детский танцевальный ансамбль из китайского города – побратима Гордеева. Названия я не запомнила, что-то с «хуй» и «хэ». Дети, сплошь девочки, танцевали с зонтиками: сначала крутили их, выстроившись в линию, и от спиралей на зонтиках кружилась голова, потом кружились сами. Когда танец закончился, дети выстроились парами: одна присела на колено, вторая стояла рядом. Они опять крутили зонтики, и я, закрыв глаза и перебирая пальцами в тесных туфлях, думала, когда же это закончится.
– Может, хватит уже, пойдем отдыхать? – спросила директриса, когда ансамбль из города-побратима скрылся в школе.
– А теперь приглашаем всех в столовую на банкет! – объявила ведущая, и все с облегчением направились внутрь, тем более что снаружи поднялся ветер и, судя по всему, собирался дождь.
Глава 20
Выпускников провели в столовую по длинному коридору. На полу лежал все тот же вытертый кафель, на котором я помнила каждую трещину. Здесь мы прятались, когда сбегали с уроков. Здесь или в гардеробе, там стояли рядами вешалки, можно было скрыться среди шуб. Сейчас все огорожено, сверху надпись «Гардероб». Гардеробщица, номерки. В школу теперь и мышь не проскочит. Ясное дело, безопасность.
В столовой рвались вверх сотни надутых гелием шариков, собранные в несколько грандиозных разноцветных охапок. Их привязали к грузу, чтобы они не взлетали. На подоконниках стояли большие букеты полевых цветов, к которым явно приложили руку флористы. Столы составлены буквой «П», в окошко раздачи видна суета на кухне: повара в колпаках и косынках колдуют над сковородками, от которых поднимается пар. Между столами ходили официанты, поправляли скатерти, перекладывали приборы, чтобы лежали ровно. Увидев нас, они шмыгнули в дверь кухни.
На стене напротив входа висели буквы: «Добро пожаловать в родную школу!». Нас рассадили опять по классам, на тарелках стояли карточки с именами. Паша оказался далеко, на другой стороне буквы «П». Ведущие сказали пару фраз и передали слово директрисе.
– Дорогие мои друзья, – сказала она, энергично жестикулируя. – Много говорить я не буду. Спасибо, что собрались, порадовали меня и учителей. Знаю, что некоторые приехали издалека, и им – отдельное спасибо. Молодцы, что нашли время, оторвались от семьи и работы. Я же знаю, у всех маленькие дети и карьера, наверное, прет в гору. Давайте начнем праздник, а потом уж поговорим со всеми по отдельности.
Наступила приятная суета, когда официальная часть окончена, а банкет еще не начался. Напротив меня сидел Круглов, рядом с ним – наши одноклассницы. У них были начесы на затылках и выпирающие из рукавов полные руки. Круглов все так же нервически шарил глазами по залу, поймать его взгляд не получалось. Но я прочитала тех, кто был справа и слева от него.
В голове у одной, среди падающих сверху, как метеориты, воспоминаний, я отыскала совсем немного о Вере: зависть, потом – жалость. Больше ничего. В голове у другой воспоминания роились, как пчелы, то и дело жаля меня то ревностью, то гневом, но о Вере она знала не больше первой.
Я начала понимать, что зря притащилась на встречу: искать обидчиков здесь бесполезно, я не смогу прочитать всех в зале. Разве что доберусь до Паши. Но сделать это сейчас невозможно. К досаде на себя прибавилось прямо-таки непреодолимое желание напиться. Казалось, я свихнусь от мыслей о ней, если не выпью. Но мне категорически нельзя пить, я теряю контроль и начинаю копировать собеседников. Сергей вовремя уводит меня с вечеринок. Жаль, здесь его нет.
Все накладывали себе еды. Официанты сновали между столами, наливая алкоголь. Некоторые, не дожидаясь их, начинали сами открывать стоявшие на столах бутылки.
– Что будете пить? – прошелестело у меня над ухом.
Я оглянулась. Миловидная девочка лет восемнадцати. На бейджике, приколотом к груди, имя «Олеся». Пока я разглядывала ее, она повторила:
– Водка, коньяк, вино, шампанское?
Я сглотнула, в одну секунду решилась и ответила:
– Шампанское.
Она взяла со стола бутылку, принялась отрывать золотую фольгу.
– Подождите, – остановила ее я. – Давайте лучше водку.
– Водку? – удивленно уточнила она и, не дожидаясь ответа, с хрустом открутила пробку и налила мне полную стопку, так, что немного даже перелилось через край.
Наблюдавший эту сцену Круглов хмыкнул и тоже попросил себе водки. Перед нами стояли закуски: оливье в вазе, выложенной листьями салата, тонко нарезанный вареный язык, в середине тарелки – соусница с горчицей, истекающий красным соком винегрет, ветчинные рулетики с начинкой из сыра с чесноком, бутерброды на багете с маслом и икрой, красная рыба под маринадом. Тут и там на столе стояли фарфоровые фигурки веселых китайцев, державших написанные от руки бумажки: «День встречи выпускников», «Рады вас видеть!», «Снова в школу!».
Ведущий произнес длинный, лихо закрученный тост, поднял полную стопку (интересно, вода там или играет по-взрослому?). Выпускники подняли бокалы и стопки вместе с ним. Ведущий выпил, мы – тоже.
– Брр-р-р, – скривился Круглов, засовывая в рот рулетик из ветчины. – Паленая, как я люблю.
Я запила водку водой. Обожгло рот и глотку, и понять, паленая или нет, я не смогла. Дома я только попила чаю с утра, поэтому алкоголь мгновенно ударил в голову, в глазах посветлело, и я перестала замечать изучающие, назойливо-любопытные взгляды соседок по столу. Положила себе оливье и ветчинный рулетик, руками взяла с блюда бутерброд с подсохшей икрой и откусила от него. Скинула туфли, и стало совсем хорошо. То, за чем я пришла, ушло из головы, вина перестала нависать надо мной молчаливым укором. Я съела и салат, и рулетик, положила еще. Поймала взгляд Стебельцова и подмигнула ему. Он не отреагировал. Ведущий поднял второй тост. Я сама налила себе водки, вопросительно взглянула на Витьку. Он кивнул, и я плеснула ему тоже.