Мы ехали до обеда. Меня начало тошнить, а хмурого соседа хотелось выбросить в окно. С Сергеем (Игорь Петрович всегда называл его полным именем) мы так и не разговорились. Он односложно отвечал на вопросы и не отрываясь глазел в окно. Один раз попросил остановиться там, где от тайги остались пики стволов и горы выгоревшего бурелома. Зашел дальше в лес, достал из чехла на груди цифровой фотоаппарат – и долго щелкал общую панораму и стволы, потом подносил фотоаппарат ближе к чему-то на земле и снова щелкал.
Наши отцы вышли из машины, открыли багажник. Мой показывал Игорю Петровичу свою двустволку. Игорь Петрович достал с заднего сиденья чехол – там оказалась винтовка. Отец крутил ее в руках, гладил ствол, прилаживался к курку и время от времени восторженно мычал. Потом Игорь Петрович достал из чехла и прикрутил к винтовке оптический прицел, и отец, казалось, перестал дышать от восторга. Он вскинул винтовку на плечо дулом в сторону от нас и прицелился.
Сергей не обращал на это внимания – он фотографировал. Как мне казалось – землю. Я вышла из машины и прошла несколько метров по сгоревшему лесу, к нему. В сплошном черном покрывале, разбивая его монолитную поверхность, пробивались вверх тонкие зеленые ростки. Их ниточки тянулись к солнцу. На некоторых, не до конца сгоревших, кустах распустились свежие листочки. Гибельный огненный смерч уже стерся из памяти, и природа спешила поскорее возродиться, выпустить вверх новые побеги, которые оплетут черные стволы. Птицы совьют новые гнезда, кабаны нароют новые гайны и натащат в них листьев и веток. Во время нереста медведицы будут выходить с медвежатами к рекам, ловить рыбу и кидать тушки им на берег. Не пройдет и года, как вернутся олени, наплодят детенышей землеройки, под обгоревшей корой оживут жучки-древоточцы и вернутся дятлы, чтобы их оттуда вытаскивать. Дождь поможет лесу забыть хлесткие огненные реки, падающие вековые ели, крики погибающих в пламени животных. Забыть, забыть, забыть… Забыть Веру, лежавшую на асфальте щекой вниз, одна нога подогнута, под головой растекается кровь. Забыть, как, плача, красила глаза тетя Оля.
– Ты чего залипла? – спросил сзади Сергей.
Он выдернул меня из оцепенения, и я, вдохнув воздуха, оглянулась на него. Сергей смотрел с удивлением, но без насмешки и осуждения и, по-видимому, ждал ответа, а я не знала, что сказать.
Громыхнул выстрел, и мы оба подпрыгнули от неожиданности.
– Не бойтесь, это Валерий Артемьевич пробует нашу винтовку! – крикнул нам с дороги Игорь Петрович, в то время как отец, не обращая внимания на нас и на наш испуг, снова прицелился вверх, в черные иголки обгоревших елей.
Снова грохнул выстрел, и отец ловко снял винтовку с плеча и азартно заговорил с Игорем Петровичем.
Я, забыв о Сергее и его вопросе, протянула руку и потрогала крошечные листики – настолько нежные, что пальцы их не ощущали. Потом наклонилась и дунула на лозу, которая их выпустила. Слетело в сторону облачко золы, и под ней показалась светлая сердцевина стебля. Лоза была живая, только кора сгорела. Я выпрямилась и огляделась: какие из этих обугленных притихших растений живы?
– Страшно тут было? Ну, во время пожара.
– Страшно, – ответила я.
Сергей хотел спросить еще что-то, но я прошла мимо него к дороге, стала отряхивать от золы джинсы. Руки почернели до локтя, зола размазалась по кофте. Мне стало неловко, а потом стыдно. Сергей тоже отряхивал джинсы и, увидев, как перепачкались руки, подошел к машине и взял со своего сиденья полуторалитровую бутылку минеральной воды.
– Полить? – спросил он.
Я растерялась от его вопроса. Мне бы даже в голову не пришло, что воду, купленную за деньги, можно полить на руки, чтобы смыть с них гарь. Не дождавшись ответа, Сергей открутил крышку и начал поливать себе одну руку, неловко мусоля пальцы. С них потекла грязная вода. Я подошла, забрала у него бутылку и лила воду, пока Сергей не отмылся. Потом он, стряхнув воду с ладоней, взял бутылку и полил на руки мне.
Отцы беседовали и беседовали. Мы сели в машину и ждали, когда они закончат. Я хотела рассмотреть фотоаппарат – никогда раньше не видела цифрового, в руках тем более не держала, – но стеснялась попросить, сделать еще очевиднее разницу межу сыном богача и дочкой таежного охотника.
Родители наконец сели в машину, и «Нива», повздыхав, поехала дальше. Я стеснялась ободранного салона, сидений в пятнах от машинного масла, рыбных костей, валявшихся тут и там, стеснялась пересыпанной блатными словечками речи отца, того, как он громко сморкался и говорил «ейный», «чушка», «изловить». Клиентам, судя по всему, это, наоборот, нравилось: дикие – значит, настоящие.
Сергей вытянул ноги между передними сиденьями. Обут он был в новые белоснежные кроссовки. Я подумала, что никогда бы не надела новые кроссовки, тем более белые, в лес, – и застеснялась еще больше своей простоты и бедности, того, на что раньше не обращала внимания.
Мы свернули на почти незаметную двухколейную тропинку и углубились в тайгу. Это был туннель, сплетенный из веток, полностью закрывавших небо, сверху свисали виноградные и лимонниковые лианы. Сергей восхищенно вздохнул, выглядывая из окна наверх, и моя неловкость превратилась в ненависть.
Машина остановилась у небольшого лесного озера. Мы вышли и разминались, а родители начали доставать вещи. Отцу явно нравился интеллигентный клиент, в его голосе появилась неприятная услужливость. Они таскали вещи к озеру, решали, где будет палатка, а где – костер. Видимо, отец привез нас на свою стоянку, куда приезжал на охоту сам. Я не была тут ни разу, вдвоем мы не уезжали далеко от города. Мы с отцом договорились, что он вывезет меня на первую таежную охоту, настоящую, не на белок, этим летом, но пожары и смерть Веры помешали нам.
Здесь была почти непроходимая тайга. Деревья низко нависали над нами и сходились куполом над озерцом. Стоял полумрак, свет почти не проникал сквозь ветви, и, хотя был разгар дня, казалось, что сейчас поздний вечер. Вокруг озера тянулась тропинка. Лес стоял стеной, только кое-где в этой сплошной стене виднелись проходы – то ли прорубленные, то ли естественные, будто тайга милостиво открывала двери и давала пройти.
– Сашк, подсоби с палаткой маленько, – позвал отец.
Сергей и Игорь Петрович тоже подошли помочь. Мы расстелили на земле брезентовую палатку, огромную, как однокомнатная квартира. Тогда уже появились в продаже корейские, занимавшие меньше места, непродуваемые и непромокаемые, аккуратные и яркие, на гибких складных каркасах. Ставились такие за несколько минут. Но нам все было как-то не до того. Или, когда собирались покупать, мать решала, что это слишком дорого, и откладывала деньги на книжку, на мое обучение.
У отца были заготовлены колышки, он возил их вместе с палаткой в багажнике. Осталось раздобыть высокий крепкий шест, который держал бы палатку посередине.
– Дети, сходите за деревом. Справитесь? – спросил Игорь Петрович, протягивая Сергею топорик.
Мы отправились в лес и скоро нашли березку толщиной с мое запястье. Она тянулась вверх, к солнцу, но ее забивали кедры, окружившие деревце плотным кольцом. Тонкий чистый ствол, только наверху – несколько веток и небольшая шапочка листьев. Сергей неуверенно взял топор и стал рубить дерево, попадая каждый раз в разные места. Я не помогала, только смотрела. Он косился на меня и все сильнее краснел. В стволе получилась неровная выемка, и Сергей наклонил дерево, чтобы сломать. Он исподлобья взглянул на меня, но не попросил помочь, а прыгнул на ствол, и тот с влажным хрустом переломился. Сергей взял дерево за обрубленный край и поволок к палатке.
– Чего не обрубили-то? Ну даете! – сказал отец, посмотрев на дерево. – Сашк, обруби да приладь.
Я забрала у Сергея топор, отмерила два больших шага, обрубила и обтесала березку с обоих концов. Отец залез с шестом в палатку, вбил его в землю и установил посередине, так, что получилась остроконечная крыша. Потом я взяла с земли скрученные пенки и спальные мешки и расстелила их внутри, радуясь про себя, что постирала все это.
– Дети, берите удочки и идите рыбалить. На жареху да на уху чтоб, – сказал отец. – Мы по тропам пойдем, следы искать.
– Но у нас только одна удочка, – напомнила я.
– Так вы по очереди. В озере-то сазанов хоть руками лови.
Я достала из машины удочку. У нее оказалась запутана леска, и я принялась распутывать. Отец и Игорь Петрович ушли, прихватив ружья и рюкзаки. Я вручила Сергею ржавую консервную банку и маленькую лопатку и велела накопать червей. Он уто́пал за палатку, возился там и вздыхал, а я злорадствовала, что и сейчас у него ничего не получится. Но, когда последний узел был распутан и я закрутила леску вокруг удилища, явился Сергей и протянул мне баночку, в которой копошились черви. Их было много, с горкой, они завязывались в узлы и падали на землю.
Я забрала у него банку и выбросила половину червей. Мы обошли озерцо, которое пахло почему-то талой водой. Дно было выложено опавшими листьями и хвоей. В воде тут и там мелькали серебристые отблески чешуи. Отец, должно быть, выпустил сюда мальков.
Сергей довольно-таки умело насадил червя на крючок и закинул удочку. Не прошло и минуты, как поплавок потянуло вниз, и он дернул удочку на себя.
– Не дергай! Губу порвешь! – закричала я, хватаясь за удилище.
Мы пятились, подводили рыбину ближе к берегу, а она сопротивлялась, удилище гнулось из стороны в сторону, но в итоге леска выдержала. Сергей потянул, и огромный сазан забился в метре от воды.
– Держи его! – заорала я, и Сергей бросился на сазана животом, но промахнулся, и рыба едва не ушла обратно в воду.
Она уже оборвала леску, из ее губы торчал крючок, она билась, подпрыгивала. Я забежала со стороны озера и что было сил пнула рыбину ногой от воды. Она ударилась о грудь Сергея, снова упала на землю и забилась. Он бросился, придавил сазана к земле, перехватил поперек туловища, загребая ногтями землю, и, прижимая к себе, побежал к лагерю. Я поняла, что мы забыли ведро, но оно бы сейчас не помогло. Сергей подобрал с земли камень, прижал рыбу коленом к земле и сильно ударил по голове. Отпустил, отполз. Из жабр рыбины потекла кровь. Она выгнулась дугой, застыла полукругом, потом медленно расправилась и замерла, глядя одним глазом вверх.