Ветер снаружи заревел, и Рафа остановился, дожидался, когда он стихнет.
– А потом она стала звонить и приходить пьяная, с этих своих… ну, слышала, наверное. Я бесился, говорил, чтобы она завязывала. И в тот день, когда была эвакуация, она пришла снова. Вела себя как сумасшедшая: то смеялась, то плакала. Я взбесился, начал орать, чтобы она прекращала это все. Она спросила – как прекратить. И я сказал – да хоть с крыши спрыгнуть. Ничего такого не хотел, конечно, просто с языка сорвалось. Я не хотел… А она засмеялась и ушла.
Я молчала, не могла говорить. С каждым его словом жизнь покидала меня, оставляя вместо себя черную пустоту. Не было сил вскочить и изо всех сил ударить Рафаиля, не было сил ненавидеть его, не было сил даже как следует разозлиться.
Я подкинула в прогорающий костер пару валежин.
– Кто тебе сказал, что с ней кто-то был? Детектив? – спросил Рафа.
– Да. Говорит, было два свидетеля, в общаге. Один сторчался, второй не захотел потом ничего рассказывать. Вера шла на крышу не одна, с кем-то.
– С мужчиной?
– Да.
– Не со мной.
– Верю.
Мы замолчали, прислушиваясь к очередному порыву урагана, свисту, скрипу.
– Я часто думал, что это она мне отомстила, – произнес Рафаиль. – Забрала их. Как в ужастиках: привиделась жене, та испугалась, не затормозила вовремя…
Я покачала головой:
– Вера никогда бы так не поступила.
– Знаю, – прошептал Рафа, вытирая слезы рукавом. – Я виноват. Мы все виноваты. Ее мать сделала вид, что ничего не заметила. Я знал, Леня знал. Ты могла бы догадаться.
Во мне затрепетал слабый, неуверенный протест.
– Я тоже была ребенком.
– А потом, после того, как она… Ты сбежала тогда. И правильно сделала. А знаешь, что все говорили? Мол, так ей и надо, очередной мужик приревновал, меньше надо было таскаться…
– Хватит, прекрати, пожалуйста.
Я заплакала.
Рафа замолчал. И молчал долго, пока не прогорели последние три бревна, которые он подкинул. Тогда Рафаиль взял две валежины из кучи и аккуратно положил в огонь. Потом встал, снял с веток свою куртку, надел и ушел в темноту. Без него сразу стало сыро, неуютно, огонь перестал согревать. Я поежилась, обхватила колени и села к костру мокрой стороной, хотя следовало бы пойти в палатку и попытаться немного поспать. Но меня начинало трясти от холода при одной мысли о том, чтобы отойти от костра. Поэтому я сидела, старалась не думать ни о Вере, ни о женщине, бьющейся в тонущей машине.
– Доча, – позвал отец. Он сидел, не двигаясь, на прежнем месте. – Доча, ты меня прости, что так вышло…
Его глаза заслезились, как тогда, когда он смотрел на кабаргу.
– Ничего, пап, ты тоже поехал бы за мной. Дождемся вертолета и улетим.
Я нашла силы встать и пойти в палатку. В одной «комнате» лежал развернутый спальный мешок. Я забралась в его глубину и уснула, будто в объятиях кого-то доброго и теплого.
Снов не было. Была большая черная дыра. Я падала в нее, падала и не могла остановиться. В одиночестве я летела вниз, в дыру без дна, туда, где не было времени, пространства, воздуха, твердой опоры и людей. Я была одна, наедине с падением и своими мыслями, страхами и виной. Дыра подо мной и вокруг меня загудела, засвистела, и я проснулась.
В палатке было чуть светлее, чем ночью. Я могла различить швы на потолке и разомкнутый треугольник спального отсека. Ноги противно ныли. Вчера я забыла снять кроссовки, и мало того что они до сих пор были мокрыми, так еще и я вся перемазалась грязью – шершавые частицы земли уже присохли к лицу, груди и рукавам. Я выбралась из спальника, на коленях доползла до выхода. Снаружи был день.
У костра никого. Более того, он потух. Несколько холодных углей и зола подернуты серым. Дровяная куча исчезла. Значит, Рафа так и не вернулся с дровами. Или вернулся, но без них. Тогда где они оба? Я покрутилась на пятачке с кострищем, заглянула во вторую «спальню». Там валялась коробка с патронами. Я вдруг осознала, что мы в тайге, в самой настоящей тайге, где водятся медведи, рыси и тигры, и они, в отличие от Веры, живые и реальные и никуда не исчезли из-за циклона.
В лес вела примятая трава и сломанные сухие сучки. Надеясь, что Рафа с отцом ушли именно в том направлении, я отправилась туда. Едва очутившись в лесу за лагерем, я сразу пожалела об этом. Разумнее было бы сидеть и ждать вертолета, а не таскаться по тайге. Наверняка зверь пошел наверх. Когда поднимается вода, зверь идет наверх. Так говорил отец. Поэтому я не пошла по примятой траве, а по памяти направилась к дороге. Уже скоро серая лента с белым пунктиром появилась в просвете между деревьями.
Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Я потянулась за телефоном посмотреть, который час, но он разрядился. Сергей наверняка еще вечером увидел новости и пытался нам дозвониться. Мы с отцом были недоступны, и я отчетливо представляла себе, как муж, волнуясь, ходит по гостиной и потирает лоб большим и указательным пальцами.
С того места, куда приводила тропа, открывался вид на перевернутый грузовик посреди дороги. Я поднялась на холм. Река внизу текла быстро, словно от кого-то убегала или за кем-то гналась, бурная, недобрая. Водовороты появлялись и исчезали. Два ряда машин и деревня на том берегу казались заброшенными, будто люди ушли отсюда несколько лет назад, хотя не прошло и суток. Окна домов смотрели черными провалами прямо в душу. Я заметила движение на одной из крыш и вздрогнула от страха. Из-за печной трубы вышла кошка. Наверное, заметила меня, потому что замерла и долго смотрела в мою сторону, а потом прошла по ребру крыши, спустилась по водостоку на низкую крышу сарая или дровяника, спрыгнула с нее и исчезла.
Со вчерашнего вечера вода еще поднялась. Сейчас она касалась колес отцовской машины. Я на всякий случай прошла вдоль ряда машин, заглядывая в окна. Рафа мог уйти спать в одну из них, не выдержав холода. Нет, никого.
Я пошла дальше по трассе, но Рафы с отцом нигде не было. Предчувствуя недоброе, я развернулась и почти побежала к тропинке, которая вела в лагерь. Ветер подгонял в спину. По лицу, груди и спине стекали капли дождя. Но я не мерзла, спасало волнение. Дождь был противный, но теплый. Он тянулся с неба как клей.
Послышались голоса. Мне показалось, что их несколько, и я бросилась в чащу, путаясь в тяжелой высокой траве, с которой мне на ноги лилась вода. Дальше оказалась стена кустов. Пришлось закрыть лицо, чтобы продраться. Тайга снова сомкнулась надо мной, крики стали слышнее. Это звал на помощь отец. Я заметалась, пытаясь понять, откуда идет голос, но не смогла и наудачу побежала вперед, вниз по сопке, прислушиваясь.
Я увидела их у лесного родника. Дождевая вода стекала в него, и мутный ручей катился вниз в распадок. Рафа лежал на спине, раскинув руки и ноги. У его головы сидел отец. Рядом валялась отцовская двустволка.
– Саш, Сашка! Услышала!
Я подбежала к ним.
– Ты куда подевалась? Я в лагерь за тобой ходил.
– Искала вас, – ответила я, присаживаясь к нему.
Сначала мне показалось, что Рафа мертв. Голова его была в крови, грудь не поднималась, и я с замирающим сердцем приложила пальцы к шее. Нет, жив. Сердце бьется.
– Живой он, живой, – сказал отец. – Без сознания.
– Когда ты его нашел?
Я наклонилась над Рафаилем, боясь прикасаться к его голове. Стояла пугающая тишина.
– Как рассвело, пошел искать. Часам к девяти, может.
– Что произошло?
– Он отправил меня спать, сказал, костер посторожит. Ну, я на рассвете проснулся – ни его, ни ружья.
На голове у Рафы была страшная рана. У меня заколотилось сердце и задрожали руки. Я пыталась успокоить себя, повторяя: раны на голове всегда страшнее, чем кажутся, там много капилляров, даже если поцарапаться, крови будет полно. Но рана в самом деле оказалась ужасной.
– Сильно поранился? – спросил отец из-за плеча.
– Сильно. Удивительно, что не попал. Наверное, в мокрых руках ружье заскользило.
Отец захрипел. Я оглянулась на него. Он был напуган.
– Много крови, кажись, вышло, – сказал отец, указывая на темное пятно под головой Рафы.
Я прикоснулась к пятну. Пальцы испачкало бурым.
Мы молча просидели над Рафой несколько минут. Он не пошевелился, не открыл глаза. Я подумала, что он наверняка умрет до того, как за нами придет помощь.
– Он это сам, да? Вчера шибко переживал из-за Веры, из-за всего, что тогда было.
Отец озвучил мои мысли, поэтому я не ответила. Сидела, глядя на лицо Рафы, надеясь увидеть хоть проблеск сознания. Но Рафа никак не давал понять, что жив и борется.
– Лучше его не трогать. Пусть лежит, пока ждем помощь. Но надо укутать его. Перетащить палатку и вещи сюда. Разжечь костер. Вертолет сегодня не прилетит – ветер.
– А если на машинах помощь придет?
– Не знаю. Думаю, не станут рисковать. Нас всего трое, а там целые деревни затопило.
Рафа вздрогнул, еле слышно вздохнул, чуть приоткрыл глаза. Я торопливо склонилась над ним, но глаза снова закрылись, и дыхание стало незаметным. Я снова приложила пальцы к его шее. Сердце билось. Медленнее, чем в прошлый раз, но билось.
Я отпрянула и тихо застонала от страха.
– Пожалуйста, не умирай, – прошептала я, и горячие слезы снова заструились по моему лицу. Они смешивались с дождевой водой, капали на землю. – Не хватало еще, чтобы твой призрак таскался за мной.
– Не хватало еще тебя, – громко повторила я, подняла глаза и отшатнулась.
Напротив сидела Вера.
– Спроси у него, – сказала она.
– У кого? – переспросила я.
Вера протянула руку и дотронулась до меня. Пальцы были ледяные.
– Он все расскажет.
– Доча, прости, – вдруг всхлипнул отец.
– Ох, ну что ты, папа, перестань, – ответила я.
Вера уже исчезла.
– Если б я знал, что все так обернется.
Я медленно повернулась к нему. Он плакал и вытирал слезы, но я все-таки на мгновение заглянула в него и увидела красные, полыхающие огнем