Рафа слабо шевелил пальцами, полуоткрытые глаза медленно блуждали. Я присела, взяла его за руку, о чем-то спросила, он невпопад зашептал в ответ. Темнело. Значит, сегодня точно не стоит надеяться на спасение.
Перенести Рафу у меня не хватило бы сил, поэтому я вернулась в лагерь, взяла палатку, спальник, спички. В кружке, которую Рафа подставил под листья, через верх переливалась вода. Я выпила ее всю Старым путем, чтобы не сбиться, вышла на дорогу, прошла вправо и нырнула в тайгу там, где днем услышала голос отца.
Я поставила палатку рядом с Рафой, перетащила его внутрь. Делать этого было нельзя, но я боялась, что иначе он схватит воспаление легких. Только к ночи я разожгла костер. Спички вспыхивали и гасли в моих дрожащих руках. Влажность достигла какого-то невероятного пика, и обсушиться полностью никак не удавалось. Мокрая одежда прилипла к телу, и меня без перерыва била противная мелкая дрожь. Влага забивалась в нос, липла к лицу. Всю ночь я сидела перед костром, иногда отходила за дровами, но в палатку не заглядывала – боялась, что Рафа умер, и я не смогу сидеть в темноте рядом с мертвецом. Темнота была живая, пахучая. Я вздрагивала от скрипов и шорохов, от звуков, похожих на чавканье грязи под ногами, и ждала, когда вернется отец. Или Вера. Или они вместе выйдут из темноты, сядут у костра и протянут к нему руки.
Пришел серый рассвет. Я отважилась заглянуть в палатку к Рафе. Он был жив, держался. Я смочила его пересохшие губы водой и он, казалось, чуть улыбнулся. С рассветом лес оживился. Запели птицы, засвистели бурундуки. Куковала далекая кукушка. Я спросила, сколько мне жить, и она тут же замолчала. Дождь закончился, ветер тоже, верхушки деревьев стояли не шелохнувшись. Я бросилась наверх, к дороге, поскальзываясь и перескакивая через поваленные стволы. Я стояла на дороге и смотрела в хмурое небо до тех пор, пока не раздался спасительный рокот вертолета.
Спасатели для начала как следует меня обматерили, потом я отвела их к палатке и помогала тащить на носилках Рафу, потому что их было всего трое.
– Где третий, третий где? – спрашивали они.
– Не знаю, – твердо ответила я. – Папа ушел за дровами и исчез.
Эпилог
Нас отвезли в больницу в Гордееве. Меня отпустили тем же вечером. По холлу ходил туда-сюда Сергей. Встревоженный, взлохмаченный. Я подбежала, обняла его и долго рыдала у него на груди, повторяя:
– Мы ее убили. Мы все ее убили.
Сергей не понимал, о чем речь. Он сам едва стоял на ногах после того, как добрался в Гордеев самолетами, поездом, машиной.
В тот день, когда нас увезли на вертолете, тайфун сделал передышку на несколько часов, а затем разыгрался с новой силой.
Рафа снес себе выстрелом кусок черепа. Круглов подсуетился и добился, чтобы его, как только кончился тайфун, отправили в краевую больницу.
Отец нашелся еще до нашего с Сергеем отъезда. Зацепился за кусты сильно ниже по течению, добрался до какой-то деревни и пережидал циклон у гостеприимных хозяев. Он мог сделать любого хозяина гостеприимным.
Потом он сказал Лене, что заскользил на склоне и скатился по глиняному берегу в воду. Я рассмеялась, узнав об этом, даже испытала облегчение от того, что не стала убийцей. Мы с мужем переселились в гостиницу, чтобы не встречаться с ним. Сергею я сказала, что не хочу лишних неудобств.
Мы вылетели из Хабаровска, сразу как ушел тайфун. До отъезда мы с Витей помогли Вериной матери сделать небольшой ремонт в квартире. Ремонт был нужен нам с Кругловым гораздо больше, чем самой тете Оле, но она согласилась. Под ревущие звуки дождя и ветра мы обдирали и клеили обои, разводили в пластмассовом ведре водоэмульсионку, белили потолки. Заново покрасили требующий замены деревянный пол. Работали молча, между делом напивались в хлам так, что Сергею приходилось вызывать такси и самому ехать за нами, чтобы довезти Витьку до дома, а меня – до гостиницы. Закончить ремонт мы не успели, но Круглов пообещал, что позовет на помощь Катю или Лену и обязательно доведет все до конца. Я поверила.
Когда мы вернулись в Петербург, жара уже закончилась, настало обычное тусклое питерское лето – прохладное, с короткими дождями. Дети написали по моим рассказам истории. Конечно, чересчур приукрасили. Но в их рассказах то появляется, то исчезает красивая девочка с красными волосами и горящая тайга, на которую в момент наивысшего отчаяния проливаются дожди. Я в этих историях убиваю то медведя, то тигра, то невообразимое лесное чудовище, одновременно горящее и мокрое, из деревьев, глины и воды. Возможно, это не так уж далеко от правды. Во всяком случае, одноклассники детей обращаются ко мне преувеличенно вежливо.
Круглов, начавший пить после ухода жены, пил долго, не меньше года, и не только пил, как я подозреваю. Следующей зимой он заснул на морозе и попал с обморожением в больницу. Ему чудом сохранили ноги, правда, пришлось ампутировать несколько пальцев. После этого он нашел в себе силы бросить пить, закрыл свои рыбные магазинчики и купил ритуальную контору со всеми прибабахами: памятники, венки на выбор, пять видов гробов, грим усопшим. Бизнес, по его словам, идет хорошо. Он как-то ухитрился отсудить у жены дочку, воспитывает ее сам, отдает матери только на выходные, да и то не всегда. Он подтянулся, утратил вечный налет раздолбайства. Хотя, конечно, когда говоришь с ним, понимаешь, что Круглов – он… ну, в общем, Круглов и есть.
Недавно он приезжал в Питер, заходил в гости. Я поила его кофе в гостиной с косыми мансардными окнами. Витька цокал языком: как у вас все интересно сделано! И квартира, и Питер, и вообще. Дети играли в своей комнате и несколько раз прибегали посмотреть на дядю, который живет где-то там, где вода выходит из берегов и уносит с собой целые настоящие машины.
Витька сказал, что думает перебираться в Питер или Москву. Продать свой ритуальный бизнес и «замутить» что-нибудь этакое. Он всегда ходит по краю, но никогда не соскальзывает, и мне кажется, у него все будет хорошо, неважно где – в Питере, в Москве или в Гордееве.
Рассказал Витька и об отце.
– Представь, собрал своих друганов, выбивают разрешения на охоту! Что-то там коллективное, как его… Короче, нашли лазейку и зашибают. Дикое мясо сейчас модно. Пельменей там накрутить из оленины, на Новый год или гостям. Мужик – огонь!
Отец с тех пор звонил несколько раз, но я не брала трубку, и он перестал. Я знаю, что с ним все в порядке, но, наверное, никогда больше не решусь поговорить. По рассказам Круглова, для наших мест он зарабатывает большие деньги. Тратит немного – он этого вообще не умеет. Скорее всего, откладывает, как всегда. И я не могу не думать о том, что когда-нибудь его невиданные богатства достанутся мне. Ведь я – единственная наследница. Во всех, кстати, смыслах. Я узнаю в себе отца, когда мелочно торгуюсь за каждый сценарий. Или когда обкладываю подрезавшего меня водителя отборным матом, так, что сидящие в машине дети и Сергей теряют дар речи. Все эти ругательства, услышанные в гараже или на охоте, крепко сидят в моей голове.
Иногда мне хочется рассказать кому-нибудь правду. Пару раз я набирала номер с визитки рыжеволосой Анны-детектива, но вовремя вспоминала о разнице во времени, о том, что в Хабаровске уже ночь, а наутро забывала о своем порыве.
Рафа долго находился между жизнью и смертью, но жизнь победила. Теперь в голове у него стальная пластина. По словам Круглова, сейчас он бодрее, чем до дыры в башке. Встречается с одной из птичек-щебетуний. Витя говорит, она, по крайней мере, «ничего такая, веселая», и у Рафы бывают просветления на фоне вечной тоски и уныния. Он начал писать диссер по математике, ездит в универ в Хабаровске, и, по мнению Витьки, дела у него сейчас идут нормально, лучше, чем раньше.
Мать Веры по-прежнему работает на заводе. Начальница ее выгораживает, ведь, если не считать странностей, работник она неплохой. После похорон тетя Оля немного пришла в себя, по крайней мере стала понимать, что Вера умерла. Теперь ей можно давать деньги, не опасаясь, что она отложит их на образование дочери. Ходит на кладбище к Вере по субботам, в любую погоду, говорит с ней. Могила всегда аккуратная и ухоженная. Летом на ней цветут цветы, тетя Оля сама сажает. Я ни разу их не видела, но иногда мне снится могила, усаженная нехитрыми бархатцами, ноготками, садовыми ромашками. Простыми цветами, которым не требуется много ухода, которые будут цвести год за годом, даже если ухаживать станет некому.
«Полифем» по-прежнему умирает – и все никак не умрет. Заключили несколько контрактов с Египтом и Таиландом. Одноклассники иногда выкладывают новости в наш общий чат, поэтому я знаю и о заказах, и о том, кто кого родил, а кто с кем развелся, и о том, что в «блинке» сделали ремонт и там по-прежнему проводят поминки, но и обычных посетителей прибавилось, потому что поставили детский уголок. В чат даже кинули фотографию: стол с фломастерами, игрушки, телевизор с мультиками.
После возвращения я дописала сборник веб-страшилок, его начали снимать, но моя студия обанкротилась. Зависший сценарий тоже не приняли: предпочли другую студию и другого сценариста. Продюсер быстро отряхнулся от неудачи, сгонял в Москву, перетер со знакомыми, пошушукался с помощниками директоров – и, вернувшись, предложил мне написать пилотную серию мистического детектива в российской глубинке. И я написала, как рыжеволосая женщина-детектив берется за расследование старого убийства, которое было первым в ее карьере и которое тогда она не смогла раскрыть. Он попросил меня писать дальше.
Сценарий с ошеломляющей легкостью приняли в студии, снимающей для федерального канала. Съемки прошли быстро, и уже через девять месяцев мы приехали на закрытую премьеру в Москву. Премьера состоялась в офисе канала, с шампанским, кучей журналистов, актерами и парой скандальных персонажей светской хроники. После фотосессии всех позвали в зал. На первых же кадрах появилась женщина с красными волосами. Каждым своим движением, каждым поворотом головы актриса напоминала Веру. Не двадцать лет назад, а ту, какой она была бы сейчас. Я вышла из зала и больше туда не вернулась.