Враг, превосходя силами во много раз, на нескольких участках смял оборону полка. Кое-где фашистские автоматчики просочились даже в глубь обороны и, захватив часть запасных траншей, отвлекали на себя и без того ослабевшие силы батальонов. Казалось, еще час-другой — и наступит гибель теперь уже не одного, не двух человек, а целого гарнизона. Сдаваться в плен здесь никто не собирался. Поэтому многие защитники осажденного гарнизона откладывали по одному патрону в грудной карман «для себя»: «Лучше смерть, чем плен!»
Титов знал, что его воины в нужный момент поступят именно так, но в этот час надо было решать иначе: погибать от своей руки еще рано, лучше оставленную для себя пулю послать врагу. Ведь главным силам теперь известно, что осажденный гарнизон живет. Значит, надо стоять до последнего вздоха. Но как эту мысль передать воинам, как показать пример, когда прикован к койке?
Распахнулась дверь. Тяжело и медленно вошел Зернов. На лбу бронебойщика кровоточила рана. Где он был и как дрался с врагом, никто не знает, а о себе Зернов никогда не рассказывал.
— Костя ушел… — доложил он после минутного молчания.
— Один… Понятно, — строго заметил Титов.
— Искал, не нашел, — ответил Зернов, потупив глаза и задумавшись.
«Неужели голубь, которого я принес тогда, чтобы на какое-то время отвлечь Костю от тяжелых дум о смерти отца, неужели короткая беседа о разведчиках, что используют голубей для передачи сведений, толкнули Костю на такой шаг?»
— Доложите обстановку, — потребовал командир полка.
Зернов с трудом поднял голову.
— Тяжело…
— Ни шагу назад! — властно приказал Титов.
В голосе командира Зернов не уловил ни отчаяния, ни растерянности. Наоборот, от командира полка веяло уверенностью и непреклонной волей драться с врагом до победы. Эта уверенность вдруг передалась и Зернову. И если, входя сюда, он думал о последней схватке с врагом, из которой не собирался вернуться живым, то сейчас, будто не чувствуя усталости, ответил:
— Приказывайте…
Через несколько минут Титов был в боевых порядках. Его от окопа к окопу переносил Зернов. На этот раз он, как никто другой, понимал, почему командир полка рвался в бой. И там, где они появлялись, устанавливался порядок. Титов решительно пресекал растерянность, немедленно назначал командиров взамен выбывших, а тех командиров, которые вместо руководства подразделениями сами ложились за пулеметы или лихо бросались в атаку, отстранял от должностей.
— Лихость и отвагу проявить легче, чем управлять боем, — говорил он таким командирам.
В заводской ограде, куда особенно старались прорваться фашисты, Титов организовал круговую оборону, сосредоточив управление огнем оставшихся пушек и минометов в одних руках.
Несколько часов подряд цепь за цепью, большими группами, фашисты атаковывали полк то с одной, то с другой стороны. Образовалось несколько изолированных друг от друга гарнизонов. В одном из них остался Титов. Командира полка больше всего волновало то, что фашистам удалось занять овраг, пересекающий заводской район. Там, в овраге, были сосредоточены огневые позиции минометных рот. Неоднократные попытки организовать контратаку с целью выручки минометчиков не дали результатов. Фашисты, расправившись с минометчиками, начали перебрасывать свои силы на другой участок. Их тактика была несложной. Они уничтожали осажденный гарнизон по частям.
Дошла очередь и до участка обороны, которым непосредственно руководил Титов.
Сюда враг выплеснул не одну тонну раскаленного металла из всех видов орудий и минометов. Пулеметы, точно косы, срезали остатки обгоревших кустов, когда-то украшавших заводскую ограду, мины сравнивали бугорки земли, снаряды разворачивали остатки разрушенных стен. Над заводской оградой часами висела кроваво-черная туча дыма, смешанного с кирпичной пылью. Нагретая осколками, земля дымилась едкой пылью и взрывчаткой. Казалось, от одного этого защитники завода задохнутся и прекратят сопротивление. Но, сосредоточивая огонь на определенных объектах, фашисты тем самым открывали направление атаки. Этого для Титова было достаточно, чтобы встретить поднявшихся в атаку немцев огнем с флангов. Цепи врага вынуждены были отползать назад.
Были моменты, когда фашистам удавалось приблизиться вплотную и завязать траншейный бой. Тогда в ход пускались штыки, ножи, лопаты, и уж не было слышно ни стрекотни автоматов, ни взрывов гранат. Выкрики, вопли! Разрезая воздух, мелькали лопаты, и стрелами проносились вдоль траншей штыки. Бой длился несколько часов. Траншеи, окопы, ходы сообщения были завалены трупами фашистов. Были потери и среди защитников гарнизона. Но среди них не было раненых, молящих о пощаде. Все, кто мог держать оружие, дрались до последнего вздоха.
В полдень над головами защитников заводского района с шумом пронеслись снаряды «катюш», мощная реактивная артиллерия, располагавшаяся за Волгой, наносила удар по фашистам, скопившимся против осажденного гарнизона. И в эту минуту все с благодарностью вспомнили Фомина.
— Умереть никогда не поздно, — говорил своим героям Титов, — а мы, коммунисты, любим жизнь. Победа за нами. Нам только жить да жить!
И, как воскресшие из мертвых, бойцы и командиры со слезами радости обнимали и целовали друг друга, хотя несколько часов назад они не думали, что им придется еще жить. Ведь как бы ни было трудно, жизнь всегда дорога и мила.
А Костя не терял надежды, что его удачная разведка сыграет большую роль в разгроме врага: через такие узкие трубы и щели не проползти ни одному взрослому разведчику.
Много препятствий преодолел Костя: завалы, сырость, темноту. Временами он терял направление и не знал, куда ползет. Под землей, в трубе, не определишь — где север, где юг. Останавливаясь в люках, он прижимался к холодным стенкам, чтобы прислушаться. По трубам проносился сильный гул, упругие волны взрывов проникали в подземелье. По этим звукам Костя угадывал, что он где-то возле переднего края фашистов, и потому не показывался.
Мучительно долго и тяжело полз он по трубе, еще не зная, куда она ведет. Временами руки и ноги отказывались двигаться. Под локти и под колени все чаще и чаще стали попадаться мелкие камешки. Они сквозь брюки больно врезались в кожу и не давали опереться на ладони. Приходилось ложиться пластом и, передохнув, снова двигаться. Мелкое крошево бетона напоминало о том, что Костя ползет там, где особенно много упало фугасок. Но где? Ведь всю сталинградскую землю бомбы и тяжелые снаряды изорвали и перекопали еще в начале сентября.
Но вот запахло гарью и взрывчаткой. Костя не открывал глаз. Бесполезно, все равно темно. Вспоминая слепую мать Лизы, он еще яснее представил себе, как тяжело ей: все надо делать на ощупь. Вдруг сквозь полузакрытые веки к нему начал пробиваться свет. Матовая белизна то усиливалась, то блекла. Костя заторопился. За поворотом он почувствовал, что луч света бьет прямо в лицо, и, с радостью открыв глаза, остановился: труба разбита, ползти дальше некуда, над головой большое отверстие.
Он вылез из трубы и оказался в глубокой воронке от бомбы. Две свежие гильзы от автомата и одна от карабина, оставленные кем-то в воронке, и два крохотных окурка обрадовали Костю. Взяв их, он разглядел нерусские буквы.
— Ага, вот вы где!
Затем он выполз на край воронки и, приглядевшись, заметил большое скопление фашистской пехоты. Отсюда он мог наблюдать долго. А когда отдельные фашисты поворачивались в его сторону, он моментально скатывался на дно воронки, нырял в узкое отверстие трубы и отползал в темноту. Попробуй найди!
Так он проделал несколько раз.
«Надо этих фашистов уничтожить! Пора посылать голубя с разведдонесением… Прочтет дядя Володя донесение, отметит на карте, и наши пушки начнут их тут крошить».
Но как написать донесение? Зарисовать все эти дома, овражки, окопы, блиндажи, ходы сообщения, а сколько их тут… Не хватит бумаги. Да и потом такое донесение голубю не унести. Как же быть?
Костя не знал, что настоящие разведчики используют голубей не для того, чтобы они уносили целые карты. Нет, голуби уносят маленькие листочки бумаги, на которых записываются лишь координаты военных карт, ставятся краткие топографические знаки и зашифрованные цифры.
Костя все же решил, хотя бы кратко, записать все, что он заметил.
«Дядя Володя. Тут много фашистов. Они, видно, готовятся наступать на нас. А вон там еще появились. Идут сюда целыми кучами. Ах, как бы их разгромить! Бейте сюда из всех пушек и минометов!»
Написав эти строки, Костя принялся рисовать. На листке вместилось лишь несколько групп фашистской пехоты. Куда же остальных пририсовать? Ведь их вон сколько!..
Испещрив листок, Костя разозлился на карандаш, на бумагу. Все, что было перед его глазами, не поддавалось ни описанию, ни зарисовке. Ему казалось, что об этом можно рассказать только устно. «Ладно, отправлю эту записку с голубем. Он скорее донесет ее, а потом сам приду и расскажу все-все подробно. Надо торопиться…»
7. Где Костя?
В одном из отсеков штольни, устроенной под высоким берегом Волги, разместился штаб командующего артиллерией армии генерала Пожарского. Сюда пришел Фомин. Для него уже была поставлена койка. Она стояла рядом с койкой адъютанта Пожарского. Из штабного медпункта принесли белоснежные простыни, одеяло, подушку.
Тепло, уютно, чисто. В сравнении с холодными окопами, где Фомину приходилось не раз коротать ночи, это был рай, только бы отдыхать. И казалось, прислонись Фомин к подушке на минуту, как усталость прижмет его к ней на целые сутки. Но прошел час, другой, третий, а постель осталась нетронутой. Да разве можно… Фомин не позволил себе даже думать об отдыхе. Он не находил себе места, ходил из отсека в отсек (тут его знали почти все офицеры) и спрашивал:
— Где Пожарский?
— На НП, — отвечали ему.
— А где теперь НП?
— Не знаем… Туда ходить воспрещено. Маскировка. Что будет, если противник обнаружит и этот наблюдательный пункт! Помнишь, как было с тобой? Рисковать жизнью генерала мы не собираемся, — убеждали Фомина штабные офицеры, конечно знавшие, где находится наблюдательный пункт.