— Вот, блин! — не громко сказал я, наполнив помещение кабины тревогой и хоть каким-то звуком, да протянув руку, принялся шарить по стене, стараясь отыскать панель управления лифтом, чтобы найти кнопку «звонок» и сообщить об остановке диспетчеру.
Однако данное шебуршание вскоре прекратилось и я, пристроив пакет с продуктами на пол, достал из кармана дубленки мобильный телефон, чтобы подсветить себе. Разблокировав экран телефона, я направил его свет на правую стенку и, наконец-то, разглядев кнопку «звонок» несколько раз нажал на нее, да повышая голос, громко сказал:
— Алло, я тут застрял. Это дом пятнадцать литера А по улице Нововоротниковской.
Впрочем, на той стороне все молчало, также, как и хранил тишину весь этот многоквартирный дом, будто сейчас в первом часу ночи тут уже все крепко спали.
— Блин, вы меня слышите? Я тут застрял, в вашем гребанном лифте. Вызовите ремонтников, — теперь я прямо-таки закричал, ощущая, как мгновенно в мой организм выплеснулось волнение, защемив где-то в районе груди и пробежав по коже спины крупными мурашками. Еще немного и я, запаниковал, принявшись торопливо давить на все кнопки, на панели управления, и выкрикивать просьбы диспетчеру, соседям, хоть кому-нибудь.
«Ёпрст, вы хоть там ответьте», — просительно проронил я, снова вызывая диспетчера, и прислушался, впрочем, кроме чуть слышимого шороха, чем-то напоминающего текущую воду, ничего не уловил. И так как ответа не последовало, с удвоенной силой стал нажимать кнопки и порой пинать по дверям лифта. Походу я рассвирепел, пытаясь довести себя до нервного срыва, оно как вдруг ощутил возбуждение на самой коже, где жесткие волоски вскинулись подобно иглам ежа, а может это так реагировали нервные импульсы, превратившись в оголенные кончики проводов.
Минут десять я, таким образом, колошматил в дверь лифта, давил на кнопки и то грубо, то просительно взывал к диспетчеру. Уж очень сильно меня пугала перспектива сидеть всю ночь в том замкнутом пространстве. Весь этот не малый срок заточения, я подсвечивал себе мобильным телефоном, а когда свет потух и на экране, понял, что мне теперь даже не удастся позвонить родителям, потому как последний разрядился. И тотчас на место активному желанию выбраться, пришла безучастность.
Я отступил назад, прислонился спиной к стенке кабинки и неспешно сполз по ней вниз, усевшись прямо на пол. И уставился в царящую кругом тьму, такую непривычную моим глазам. Плотную, черно-махровую темноту, в которой замер не только я, но и всякий звук, дуновение, движение, а возможно и само время.
Темноту, тьму, мрак которые в человеке вызывали панические мысли, заставляли ассоциировать данное состояние с отсутствием света, безысходностью и чем-то злобным, зачастую противостоящим богу.
Темноту, тьму, мрак которые, как мне кажется, являлись источником начала, рождением, наполняли не только космические пространства, но и нас самих.
Еще чуть-чуть я глазел в эту тьму, одновременно, успокаивая свои оголенные нервы, а потом протянул руку, и, нашарив пакет, достал из него бутылку спиртного.
— Чего, в самом деле, — заговорил я вслух не то, чтобы в надежде меня услышат, просто привнося в этот мрак движение и звук, а тем самым разрушая в нем всю таинственность присущую появлению чего-то нового. — Я так раскричался. Неужели ты думаешь, Ярик сейчас тебя услышат и придут на помощь. Прям сюда, в промежуточное состояние жизни и смерти, в междумирье третьего и четвертого этажа.
Итоговой фразой я, вероятно, хотел себя развеселить, однако, она кроме кислой улыбки ничего не вызвала во мне. Поэтому я смолк и продолжил ощупывать бутылку и крышку на ней, стараясь свернуть ее проклятую в бок. Алюминиевая крышка, под действием моих пальцев, энергично дернулась вправо, слышимо щелкнула и тут же выпустила в воздух пары стойкого спирта. Тем едким запахом свидетельствуя, что привлекательное название, указанное на этикетке не всегда связывается с чем-то престижным, в которое добавляли растительное сырье, порой обозначая всего-навсего обычный низкосортный этанол.
Тем же резким движением я направил горло бутылки к своему лицу, и, остановив его вблизи, уже губами нашарил саму стеклянную грань. Обжигающе холодный напиток плеснувшись внутрь меня, однозначно, не вызвал неприятия, хотя когда я влил в себя не менее трети бутылки, губы мои искривились. И я тотчас крякнул достаточно гулко, потому что не только запах, но и вкус у него был, как у спирта и казалось, что там отсутствуют не только растительные ароматы, но и само зерновое сырье.
— Ну и гадость, — вновь вслух сказал я, и, вторя словам, громко закричал. — А…а! — однако, без всякой надежды дозваться кого-нибудь. Просто мне стало весело, вот я и заорал. Алкогольный напиток, между тем достигнув моего желудка, окатил его потоками тепла, и я мгновенно вспотел. А вспотев, принялся раздеваться, притом пристроив бутылку между ног и зажав ее ими, чтобы она не упала. Снятые дубленку и шарф я аккуратно, свернув, положил справа от себя, поближе к стенке кабинки лифта. Туда же пристроил шапку и вязанный свитер серого цвета, который в этой темноте опять же смотрелся темным пятном никоим образом не демонстрируя свой выпуклый рисунок в виде кос, а после опять громко крикнул, сопроводив ор более тихим повизгиванием.
Очевидно, спирт, попавший в мой уставший, находящийся в состоянии нервозности и голода организм мгновенно вызвал легкую эйфорию, отчего пропал страх и паника. Я вновь нащупал в темноте бутылку, и, подняв ее с пола, принял на грудь. Не то, чтобы в рот, а именно плеснул себе на подбородок, шею и футболку, не сумев в данном мраке поймать само горлышко.
— Вот, блин, — недовольно протянул я, расстроившись тому, что впустую потерял столько жизнеутверждающей жидкости. И тотчас шевельнув губами в воздухе, ухватил стеклянное горлышко и влил себе в рот, очень даже значительную часть напитка.
В обтекаемой и словно загустевшей темноте, теперь не просто махровой, а укладывающейся какими-то пластами, неожиданно по левую от меня сторону, что-то ярко блеснуло. Это была однократная вспышка белого света, которая пустила вокруг себя круговые волны, какие появляются от падения камня в воду. Белые круги надвинулись на левый глаз, и вовсе мгновенно сокрыв на нем видимость до середины, заслонив темноту, и в том сияние лишь на миг явили едва наблюдаемые лопасти вентилятора, словно размешивающие белые полутона. Острая боль внутри головы столь мощно пробила мой мозг, что выплеснулась белыми проблесковыми круговыми волнами в правый глаз.
— Мать твою! — громко выругался я, яростно закачав головой и приткнув к губам горлышко бутылки, видимо, допил остатки алкогольного напитка.
Почему, видимо?
Потому как стоило спирту попасть в мою глотку, как я разом потерял ощущение собственного тела. А потом и с собственной личности, души, а может всего-навсего утерял нейронные связи, которые управляли движениями моего тела, осуществляли понимание речи и создавали память. Казалось, нейронные связи потеряли взаимодействие между собой и обесточили сам мозг.
Впрочем, все еще оставалось биение белой вспышки, более не наблюдаемой в виде лопастей вентилятора, а только схожей с пляшущими потоками огня. Внезапно биение белого огня расширилось, послышался чуть слышимый шорох, напоминающий текущую воду, большим потоком, хотя и значительно удаленным по расстоянию от меня. И тотчас я стал вновь ощущать себя как нейрон, личность, душа. Проблеск между тем расширился и образовал окрасившуюся в черный цвет огромную круглого сечения дыру, точнее даже бесконечную трубу, чья сероватая кайма мелко-мелко вибрировала. Так как может вибрировать поверхность кожи, ощущая наступление чего-то желаемого, однако, свершающегося неожиданно и будто наперекор всем постулатам жизни.
А из бесконечной дыры, точно разошедшейся пропасти, внезапно выбился тончайший световой луч, имеющий в собственном сияние всю палитру белого цвета. Начиная от кристального белого заканчивая слегка перламутровым оттенком. Луч, легонько пульсируя, принялся двигаться по часовой стрелке, ощупывая пространство и сам чуть-чуть мерцая, то ли собственным оттеночным цветом белого, то ли все-таки закругленным (на вроде крючка) кончиком. И когда он соприкасался с поверхностным слоем дыры, на мгновение придавал ей светлые оттенки черного, не то, чтобы перекрашивая, изменяя, просто акцентируя индивидуальность, разнообразие тонов, их неповторимость. Оставляя послед собственного течения узкие полосы свинцово-черного цвета. Впрочем, само неспешное движение закругленного конца показалось мне завораживающим, гипнотизирующим, пригласительным что ли.
— Я тут! — чуть слышно шепнул я, и почувствовал, как шевельнулись мои губы, с выступающей верхней. Даже не то, чтобы почувствовал, а услышал это, вроде под тонкой моей кожей в такт мерцающему кончику луча забились все мельчайшие, нервные окончания.
И подчиняясь этому биению, я уже много громче закричал:
— Тут! Тут я! Левее! Левее! — А после, когда закругленный кончик, не нащупав меня, стал очерчивать очередной круг и вовсе панически заорал, — тут! Я, тут! Тут!
Теперь только осознавая, что и сам проблеск света, и бесконечное жерло черной пропасти, и этот луч пришли из мира Лины, с планеты Радуга. Кричать мне, однако, пришлось долго, то ли потому как я был далеко от самого луча и трубы, то ли потому как кричал не то, что было нужно в таком случае. Поэтому какое-то время спустя я смолк, и уставился с каким-то обреченным видом на луч, не понимая, что нужно сделать, дабы меня разыскали.
— Я здесь, хочу к Лине, моей Линочке, — сказал я и голос мой ранее всегда звучавший, как мужественно-сильный затрепетал, сделавшись мягким, понурым, точно потерявшим и последнюю надежду соприкоснуться с той, о которой все это время мучительно думал. И лишь я высказал свои желания просьбой, как луч мгновенно дернулся вперед и прицельно ударил меня в лоб, отчего враз сомкнулся рот и, похоже, веки. Впрочем, я продолжал видеть и через кожные складки, как меня! душу, личность, нейронные связи мозга, а может всего-навсего единственную мысль дернул луч на себя, и сам неизменно втягиваясь в глубины черной трубы.