Олькеницкий решительно рванулся по коридору, как только пулеметная очередь легла чуть справа и пули, высекая снопы искр, с воем ударились о стену. За ним бросились и красноармейцы, которые тотчас повели стрельбу по пулеметчику. Колючие вспышки пулеметного огня тотчас исчезли.
— Сдаемся!.. — закричали сверху и из противоположного конца коридора. — Не стреляйте!
Стрельба вмиг прекратилась, и наступила гнетущая тишина, ибо после такой яростной пулеметно-ружейной какофонии притихли и заключенные, хорошо понимая теперь, что тут не до них. И вдруг эту тишину разорвал короткий вопль:
— A-а!!!
Раздался глухой звук упавшего тела.
— Включите свет! — крикнул Олькеницкий. — Немедленно — свет!
Дали свет. И тут, кто был, — увидели: на площадке рядом с железной лестницей лежал распластавшись бездыханный мужчина. Тут же валялся ручной пулемет. И взору предстала ужасная картина: вдоль коридора лежали убитые и раненые. Среди них Хайретдинов признал и старого знакомого, азартно игравшего в карты. Но сей картежник, как оказалось, отыграл свой последний кон: пуля вошла ему в глаз.
Сдались чекистам двое раненых бандитов из шайки «Сизые орлы». И Олькеницкий начал проводить опознание трупов. К этому времени в главный корпус тюремного замка доставили пойманного бандита, что пытался с помощью веревочной лестницы бежать от чекистов. Он-то и признал в убитом пулеметчике, что лежал ничком у лестницы, самого Дядю Костю — главаря шайки. И оба других бандита подтвердили это. Правда, когда перевернули труп главаря лицом кверху, у одного из опознававших бандитов на лице появилось нечто вроде недоумения или удивления. Это не ускользнуло от внимания председателя губчека Олькеницкого, и он тщательно осмотрел тело убитого. Его подозрения усилились, когда установили, что на трупе нет никаких огнестрельных ран.
Дальнейшие ходы Гирша Олькеницкого были для всех неожиданными.
— Вот что, Аскар, — обратился он к своему сотруднику, — немедленно проверь: какая камера не заперта. Да будь осторожен! В общем, запри эту камеру!
Через несколько минут, грохоча сапогами по железной лестнице, Хайретдинов уже вернулся.
— Одиннадцатая камера, на втором этаже… Она открыта!..
— А там кто-нибудь сидит?
— Да, какой-то дюжий мужичина, изрисованный наколками. — Аскар недоуменно глядел на своего начальника. — Неужели это Балабанов?.. — начал догадываться Хайретдинов, пряча в карман оружие. — Неужели главарь подставил за себя заключенного?
— Похоже, что так. — Олькеницкий расставил посты и направился на второй этаж. — Почему у вас тут камеры не закрыты? — спросил он у надзирателя, неожиданно появившегося, перед ним.
— Аллах с вами, — растерянно пробормотал тюремный служитель, — этого не может быть. — Сутулый пожилой надзиратель еще больше ссутулился и загремел связкой ключей, будто они должны были подтвердить его слова. — Я проверял все двери до того, как началась заваруха со стрельбой.
— В одиннадцатой камере кто сидит? — спросил Олькеницкий тюремного служителя.
— Байрам Агзамов. Отпетый драчун-мордоворот. Одним словом, хулиган-костолом. Калечит всех, кто попадет ему под пьяную руку.
— А вы уверены, что именно он там сейчас сидит?
— А кто же? Да кто добровольно будет меняться местами с заключенным? — Надзиратель почесал подбородок и добавил: — На моем веку такого не бывало.
В одиннадцатой камере действительно оказался тот самый заключенный, о котором говорил надзиратель.
— Я ж вам говорил… — ободренно подал тот голос.
Председатель губчека вопросительно глянул на Хайретдинова: дескать, ты ничего не напутал?
— Именно одиннадцатая камера была открыта, — с обиженными нотками произнес молодой чекист.
Собственно, расчет Олькеницкого был прост: Балабанов, оказавшись в западне, сделал, на взгляд чекиста, единственный шаг — поменялся одеждой с одним из заключенных и сбросил того сверху, предварительно умертвив. Для пущей достоверности вложил в руки заключенному пулемет. Затем преспокойненько занял его место в камере. Вот и должна быть незапертой дверь его камеры: ведь некому было за ним задвинуть железный засов. Надзиратели-то, как мыши, все попрятались по щелям.
— А других открытых камер не было? — спросил председатель губчека своего сотрудника.
Хайретдинов отрицательно, с унылым лицом, покачал головой:
— Я все проверил.
— У вас тут из этого корпуса нет других выходов или каких-нибудь тайных лазов? — строго спросил Олькеницкий прибывшего начальника тюрьмы.
Тот вытянулся по-военному и ответил, словно в казарме:
— Никак нет!
— Почему в вашем хозяйстве разгуливают бандиты — это разберемся потом, — продолжал председатель чека, — а сейчас, пожалуйста, проведите обыск в этой камере.
Обыск в этой одиночной камере позволил найти у хулигана Агзамова напильник. Тот после небольшого запирательства показал: напильник дал ему несколько минут тому назад незнакомый заключенный из соседней камеры за то, что он, Агзамов, запрет дверь камеры снаружи.
Олькеницкий довольно улыбнулся: он еще раньше догадался, что хитрый Балабанов, предвидя ходы чекистов, заставил кого-то из заключенных запереть за ним дверь, чтоб не вызвать подозрений. Но на это не всякий пойдет, понимая, в чем дело. Вот главарь шайки и предложил Агзамову напильник за услугу…
Хайретдинов кинулся было к дверям соседней камеры, но его остановил председатель губчека.
— Подожди, Аскар, не торопись. А то можешь голову потерять. Уверен: Балабанов вооружен. Да и живым его надо взять. Только живым.
Олькеницкий подозвал к себе надзирателя и велел тому заглянуть в соседнюю камеру.
— А когда мы туда войдем, — напутствовал того чекист, — постарайтесь не дать преступнику применить оружие.
Все так и получилось. Когда в камеру быстро вошли чекисты, Балабанов, мгновенно сообразив, в чем дело, выхватил маленький дамский браунинг, но его моментально, с профессиональной удалью выбил надзиратель.
— Не надо, Костенька. Не надо, — тихо, вроде как уговаривая, произнес тюремный смотритель, — ты проиграл. Смирись.
Главарь шайки дико, по-звериному взвыл и схватил надзирателя за горло. Но тот, словно тренер-борец, демонстрирующий свое умение на показательных выступлениях, без суеты, резко ударил кулаками по ребрам нападавшего и тут же вторым ударом в пах заставил бандита скрючиться от дикой боли.
Коську Балабанова скрутили, обыскали и изъяли второй пистолет. На этом раз и навсегда закончилась его шальная биография, которая длилась с десяток лет во многих городах Поволжья. С ним канула в Лету и банда «Сизые орлы» вместе с притонами в Суконной слободе.
В ту же ночь взяли еще нескольких членов банды, в том числе и охранника Флоры, королевы воровских притонов. Он показал, что осуществлял еще и связь между Аграфеной Золотаревой и самим Дядей Костей. По его словам, Золотарева денно и нощно должна была вести наблюдение за домом, который принадлежал Флоре Хайруловой. Она официально значилась на улице Второй Горы. Туда-то ей и шла корреспонденция. О том, что Флора жила там, знали только самые близкие ее родственники. Но они и ведать не ведали, чем занимается их любимица — эта с детства озорная, взбалмошная и капризная красавица, которая мечтала со школы о высшем свете, о необыкновенной жизни. О похождениях своей двоюродной сестрички знал только Гусман Хайрулов. Но он был сам намертво завязан с этой же шайкой. Со стороны родственников, таким образом, Флоре нечего было опасаться.
О Флоре, о ее местожительстве знал еще один человек. И не просто знал о ней, а без памяти любил ее. Это был ее официальный муж, с которым они поженились осенью семнадцатого года.
О том, что королева воровского мира Казани была замужем, знал только главарь банды Балабанов, потому как он получил от ее мужа Семена огромный выкуп, вроде калыма. Дядя Костя обязался охранять Флору и не домогаться ее любви. Но второе обязательство он частенько нарушал: они уединялись вдвоем в укромных местах. Этому была причина: ее муж Семен подолгу отсутствовал дома, точнее говоря, лишь раз в две недели наведывался домой. А иногда присылал открытку с тем или иным видом Казани, куда она по получении в тот же день вечером или днем должна была являться. Время явки у них было заранее обусловлено. Вот эти почтовые открытки и стерегла Аграфена Золотарева, покуда очаровательная Флора озорничала: чистила карманы очень состоятельных граждан или снимала со своим давнишним любовником «нервное напряжение». Но ни Золотарева, ни охранники Флоры не знали, от кого ей приходят открытки и что они означают. Об этом знал только один человек — Балабанов. Но и он, как показали допросы, не знал, где находится Семен. Чем он занимается. Он лишь знал, что Семен был связан в свое время с немецкой фирмой «Зингер» и негласно представлял ее интересы в Поволжье.
Балабанов заявил, что постоянной, заранее обусловленной связи у него с Семеном никогда не было. Тот появлялся неожиданно только тогда, когда для этого были веские основания. И вообще он, этот таинственный человек, хотел было совсем покинуть эти края, навсегда уехать, да Флора наотрез отказалась. Тогда Семен хотел спрятать Флору, то есть чтоб она жила уединенно в доме, о котором никто бы не знал, кроме него. Но такой образ жизни типично восточной женщины, напоминавший домашний арест, решительно не восприняла Флора. Казарменный образ жизни был противен ее природе, ее стремлению к светской искрящейся жизни. И муж Флоры скрепя сердце был вынужден подчиниться своей жене, которая, в общем-то, была равнодушна к нему.
Ну, а если учесть, что жестокий закон равновесия действует и в любви, суть которого сводится — насколько любовь, как всесильная волшебница, придает влюбленному человеку недюжинную, как у Геркулеса, силу, настолько она делает его слабым, — то можно понять, почему Семен безропотно, как ягненочек, следовал за Флорой, уступая всем ее желаниям.
Допросили и Флору Хайрулову. Оказалось, что и она не знала, где пребывает и чем занимается ее муженек. Лишь однажды он обмолвился, что работает геодезистом — вот и мотается в бесконечных разъездах по губернии. Семен почти никогда не останавливался в ее доме на Второй Горе. Место встреч определял Семен. При этом он обычно появлялся на полпути к тому