Хайретдинова, раненного в ногу, отнесли в операционную Шамовской больницы. А его товарищ, боец из батальона имени Карла Маркса, погиб в той стычке.
Обратно ехали молча, сумрачно взирая по сторонам невидящими глазами.
Через полчаса, как чекисты вернулись обратно, председатель губчека вызвал к себе Измайлова. От подавленного состояния у Олькеницкого не осталось и следа.
«Ох и воля же у него! — уважительно отметил про себя Измайлов. — Вот бы и мне такую…»
Вскоре в кабинете появилась и Вера Брауде. И Олькеницкий заметил:
— Коль упустили Двойника, нам предоставляется основательно подумать. Своеобразное поощрение.
— Ну что ж, позволь мне начать, — отозвалась Вера Брауде. — Хотя у меня больше накопилось фактов, чем выводов.
Хозяин кабинета молча кивнул головой.
— Итак, — начала Брауде, — допрос балабановских сизых орлов показал, что это не орлы, а мерзкие мокрицы.
Лицо Олькеницкого тронула едва заметная улыбка:
— Это факт или основной вывод?
— Скорее факт.
— Дальше…
— Ближайшее доверенное лицо Балабанова — Феофан Друмов по кличке Бешеный. — Брауде повернулась к Измайлову. — Это тот самый, который по веревочной лестнице пытался бежать из тюрьмы и которого вы ранили.
— Он что, сам в этом признался? — осведомился председатель губчека.
— Он-то как раз открещивается от этого. То, что Бешеный правая рука Балабанова, утверждают другие. Да и сам главарь этого не отрицает. Короче, это самое доверенное лицо Дяди Кости. Но этот Феофан имеет один большой недостаток — молчит, как окунь на сковородке. Только иногда издает непонятные звуки.
— Газету о расстреле Балабанова ему показывала? — поинтересовался Олькеницкий.
— Да, конечно. Ведь он боится своего патрона. Но попросил дать ему время подумать.
— Даже у нас нет времени думать, а он, видишь ли, время для этого просит. — Гирш Олькеницкий встал и вышел в переднюю. — Алексей, пожалуйста, доставь сюда арестованного Друмова.
Вскоре они уже допрашивали его. Еще довольно молодой мужчина с большим ртом и с поблескивающими металлическими зубами, чуть картавя, заговорил:
— Какое послабление мне будет, ежели я расскажу о том, об чем вы допытываетесь?
— Учтем при определении меры наказания, — коротко и сухо проговорил председатель губчека. — Ведь мы знаем, что вы, Друмов, информировали одного человека о всех делах Балабанова.
— Откуда вы это прознали? — Бандит чуть привстал со стула, вытаращив глаза. — Неуж Семку поймали? Он ведь как леший али домовой, ево не изловишь. Ум-то у ево ой какой! А хитрущий, как сто лисиц.
— Это мы знаем. Ты лучше скажи нам: по какому адресочку письма ему слал? — Олькеницкий замер в напряжении. Ведь это лишь были его логические предположения.
— В Профессорский переулок. Там один дурак живет. Вот у него и жил Семен.
— Дом этот помнишь?
— А как же. Осьмой.
— Сам письма-то относил? — ровным голосом спросил Олькеницкий.
— Не-е. Слал ему по почте.
— Всегда?..
— Каженный раз токо по почте. Он так велел мне.
— На какую фамилию письма-то посылали?
— На Хабибуллаева. Семена Хабибуллаева. Он ведь татарин. Из местных. А по-татарски кличут-то ево вроде как Садатом. Вот такие делишки.
Феофан Друмов рассказал, как однажды он шибко проигрался в карты этому Семену. Он по этой части был, по словам арестованного, великий мастак. Так и попал к нему в зависимость. Сначала Семен просил сообщать все, что касается его жинки. А потом уже вообще обо всем. Приплачивал за это маленько. И долг отдать не просил. Вот так и шло дело. А потом начал стращать письмами, полученными от Друмова; вроде как шантажировать, что покажет их самому Дяде Косте. Вот и стал его рабом.
Когда арестованного увели, Олькеницкий сказал задумчиво:
— Не думаю, что Двойник сейчас в Профессорском переулке дожидается нас. И вообще вряд ли он там проживал. Разве будет он, профессиональный разведчик, давать домашний адрес полубезграмотному уголовнику? Конечно же нет. Тут что-то другое. Хитрость какая-то. Но что?
— Но письма-то Двойник получал, — подала голос Брауде, — об этом и Друмов говорит. И даже ими шантажировал.
— Возможно, что в том переулке живет его человек. Но если мы туда нагрянем сейчас, то не спугнем ли Двойника? Надо сейчас все взвесить. Но в одном я уверен: что сегодня или завтра Двойник исчезнет из Казанской губернии. И возможно, навсегда.
— Почему? — спросила Вера Брауде. — Из-за сегодняшнего провала?
— Не столько из-за провала, сколько из-за того, что он навсегда потерял свою жену. Он это отлично понимает. По всей вероятности, она его только и держала здесь в последнее время. Да и опасность быть пойманным для него вполне реальна. Это он тоже хорошо понимает.
— Мне кажется, что в любом случае надо проверить этот адрес, — сказала Брауде. — Тем более что Двойника сейчас там нет. Во всяком случае, кое-что прояснится. Агент ведь опять-таки предполагает, что мы уже вышли на адрес в Профессорском переулке. Так что мешкать не надо.
— А твое мнение какое, Шамиль? — поинтересовался председатель губчека.
— Я согласен с Верой Петровной.
— Ну что ж, пожалуй, это единственный сейчас ход.
В Профессорском переулке действительно проживал Садат Хабибуллаев — возчик ашханэ, что находился на Покровской улице. Но этот Хабибуллаев частенько сдавал свою комнату. И там чекисты задержали бывшего царского офицера. При обыске у него нашли удостоверение штабс-капитана, пистолет, пачку денег и записную книжку. Этим офицером, прибывшим из Вятки, занялась Вера Брауде.
Она положила записную книжку перед собой и заметила:
— В этой книжке ничего не значащие записи. Тут несколько вятских и оренбургских адресов его родственников. В ближайшие дни нам, конечно, не удастся проверить их. Правда, в этой книжке одна страничка исписана нотными музыкальными знаками. На них есть и цифры, как и полагается в нотах…
— А вы, Вера Петровна, дали сыграть штабс-капитану эти ноты? — торопливо спросил Шамиль, приподнимаясь со стула, дабы взглянуть на записную книжку.
— Разумеется. Но он сыграл совсем другое, чем значат ноты. Вернее, они ничего не значат. Я их сама на рояле пыталась проиграть, но… получился набор бессвязных звуков. Похоже, эти нотные знаки писаны для расстановки в определенном порядке цифр. Но что означают эти цифры — тоже неизвестно.
— А что офицер говорит?..
— Он ничего не говорит толком. — Она передала Измайлову записную книжку в красивом сафьяновом переплете с двумя тисненными золотом латинскими буквами «N — S». — Объясняет все довольно путано, неубедительно.
Наступило молчание. Шамиль бегло полистал записную книжку и поинтересовался:
— А другие-то записи он хоть пояснил?
— Откройте последнюю страничку, — вместо ответа предложила она Измайлову. — Видите, там под экслибрис сработан один крохотный рисуночек.
— А разве это не виньетка с именем владельца записной книжки? — осведомился он, внимательно всматриваясь в фиолетовое изображение. — В овале изображен бык с витиеватыми рогами.
— Ну так, — отозвалась Брауде, глядя на молодого чекиста, как иногда глядит экзаменатор, задавший нелегкий вопрос испытуемому абитуриенту, — но это еще не все.
— Левый рог… это, оказывается, латинская буква «F»…
— Так-так… — подбадривающе произнесла она.
— А правый — латинская буква «S».
— И что же этот символический рисунок, а точнее, ребус означает, доблестный молодой сыщик? — Вера Петровна лукаво, но по-доброму улыбнулась.
Измайлов нетерпеливо, даже как-то нервно провел рукой по щеке и прикусил нижнюю губу.
— Ну, сдаешься?
— Минуточку-минуточку, Вера Петровна. — Он оторвался от записной книжки, посмотрел на листок бумаги, что лежал перед ней, и тотчас просиял, словно его только что наградили орденом. Но тут же мелькнувшая в голове мысль прохладным душем остудила его, и лицо юноши стало будничным, серьезным: «Чего ж тут радоваться? По существу была подсказка. Без наводки я бы вряд ли догадался». И он ровным, скучноватым тоном произнес:
— Он шел на связь с Быком, иначе говоря, с Феофаном Самченовым — бывшим осведомителем губернского жандармского управления, который значится в тех самых списках.
— Молодец. Умеешь думать.
Измайлов махнул рукой: дескать, напрасно хвалите.
— Без вашей подсказки я б не допетрил…
— А почему ты решил, что этот штабс-капитан не сам Самченов? Ведь латинская буква «S» фигурирует и на переплете записной книжки?
— Видите ли, Вера Петровна, мне кажется, что буквы на переплете «N — S» — это имена разных людей. Всего скорее мужчины и женщины. Вот тут, прямо на обратной стороне корки записной книжки, женским почерком написана максима. — Он нашел нужное место и начал читать: — «Только крепкие здания любви и дружбы строятся из такого хрупкого, но ценного материала, как искренность, скрепленная нежностью. И когда эти величественные сооружения приобретают полную и окончательную завершенность, им не страшны ни ледяной холод, часто исходящий от окружающих людей, ни гниль и ржавчина лжи, которую порой пытаются привнести туда некоторые лица, ни всеразрушающие ураганы времени, ни коварная госпожа разлука, поступь которой тяжелым землетрясением всегда отдается в них. Но эти сооружения колоссальной крепости могут быть разрушены легкими дуновениями неправды, если они вдруг засквозят внутри ИХ. S.»
Измайлов положил книжку на стол и сказал:
— Видимо, это написала возлюбленная штабс-капитана. Ну, и, испытывая чувства к ней, он решил это отобразить вот таким образом. В общем, первая буква — это его имя, а вторая — ее. А эти буквы, как мы видим, не совпадают с символическим рисунком быка с его рогами. — Шамиль глубоко вздохнул, как человек чем-то опечаленный, и продолжил: — Видимо, этот загадочный рисунок — не просто своеобразный узелок на память, — он, этот штабс-капитан, и так мог запомнить, к кому едет, — а нечто большее.
— Например?.. — быстро спросила Брауде молодого чекиста.