— Подожди, Хатып. Прошу тебя!
Тот придержал дверь и недовольно взглянул на своего старого обидчика.
— Ты что… живешь теперь в этом доме?
— Ну, живу. А тебе что?
— Ты работаешь у них?
— Топай отсюда, стручок-сморчок, пока я добрый.
— Ну, я же тебя как человека спрашиваю, — взмолился Шамиль, поглядывая на светящиеся окна купеческого дома. — Мне некуда идти. Я целый день шел сюда из деревни. Я должен поговорить Нагим-абый. Ведь он сам мне обещал работу.
— Мало ли что он обещал в сентябре, — злорадно ответил Хатып. — Теперь уж на дворе конец октября. — И захлопнул дверь.
Шамиль потом и сам не мог объяснить свои дальнейшие поступки. Он мгновенно навалился на дверь и приоткрыл ее. Не ожидавший такого напора Хатып отлетел от двери. Шамиль вошел во двор.
— Да ты что, гад?! — вскипел тот. — Да я тебя… — Хатып схватил гостя за горло и прижал к забору.
Видимо, в своей ярости он мог и задушить Шамиля, если бы юноша не вырвался из его сильных рук. Потом они покатились схватке по земле. На яростную ругань Хатыпа из дому вышел хозяин.
— А ну, прекратите сейчас же! — громко скомандовал Нагим-бай.
Хатып, словно хорошо выдрессированная собака, тотчас исполнил команду хозяина: он тут же отпрянул от своего противника.
— В чем дело, Хатып? — строго спросил купец. — Ты опять за старое, опять дерешься?
— Да я его не пускал, как вы велели, а он силком, — оправдывался Хатып. — Вот и пришлось…
Хозяин зло взглянул на незваного пришельца.
— Кто вы такой? Что нужно?
— Да это я, Шамиль, — виновато произнес юноша, стряхивая с себя комья налипшей грязи. — Я хотел…
— Ну зачем же ты… — перебивая Шамиля, начал было выговаривать купец, но его окликнули с крыльца:
— Папа, — донесся девичий голос, — папа, что случилось? Опять вор?
— Хуже, — подал голос Хатып, уловив настроение хозяина. — Вор втихаря, шипом лезет. А этот — напролом. Да он и есть грабитель… Пытался мешок утащить.
Из бревенчатого дома для прислуги, что стоял в глубине двора, вышел мордастый работник с керосиновым фонарем в одной руке и с дубиной — в другой. Свет фонаря вырвал из полумрака напряженнее лица мужчин.
— Ну зачем же ты, Шамиль, так ведешь себя? — выразил недовольство хозяин. — Если тебя не пускают, не хотят тебя видеть, то зачем же так нагло…
— Да я насчет работы, — не дослушав назидания купца, сказал Шамиль с такой непосредственностью, как будто привел полностью оправдывающий его поведение аргумент, с которым все тотчас же должны согласиться.
— О, боже… — произнесла девушка от удивления то ли от наивности гостя, то ли от его внешнего вида.
Теперь Шамиль при фонарном свете увидел, что это была Дильбара. Она самая! И он растерялся. Машинально попытался привести себя в порядок. Но Измайлов и не догадывался, какое теперь жалкое зрелище представляет собой. Отцовская овчинная шуба, изодранная во время потасовки, висела на нем мокрым балахоном. С брюк стекала жидкая грязь, а прилипшие ко лбу сосульки волос источали темные капли.
— Дильбара… — тихо произнес юноша, подавшись вперед.
— Работы у меня сейчас нет! — жестко произнес Нагим-бай, глядя в упор на юношу.
— И не будет для тебя, — добавил Хатып, перехватывая взгляд Шамиля, устремленный на Дильбару.
— Мы уже взяли на работу его, — кивнула девушка в сторону Хатыпа.
Это известие, с одной стороны, огорчило Измайлова, а с другой — обрадовало. Значит, она не вышла за него замуж. Он просто здесь работник! И об этом сказала ему сама Дильбара, рассеяв его мрачные предположения. «Может, она и сказала, чтобы я не подумал чего-нибудь, — промелькнула у него мысль. — Что она не связана ни с кем». Шамиль шагнул к ней.
— Дильбара, можно с вами поговорить? — с замиранием сердца спросил он и застыл, никого не видя и не слыша.
Девушка широко раскрыла глаза и тут же усмехнулась:
— О чем собираешься говорить-то?
— Во женишок-то! — усмехнулся, скалясь, Хатып. — Во счастье-то тебе, Дильбара, привалило!
Все рассмеялись. Рассмеялась и она, Дильбара.
— Говори здесь, — равнодушно ответила девушка, поглядывая на него, как поглядывают отдыхающие зеваки на проходящих мимо незнакомых людей.
— Дильбара, я…
— С моей дочерью тебе не о чем говорить, — решительно вмешался Нагим-бай. — Ищи себе подобных.
— Да он небось лез во двор пронюхать, что где плохо лежит, — высказал предположение мордастый мужчина с дубинкой в руках, любовно рассматривающий свое орудие, словно ребенок — причудливую игрушку.
— А я о чем говорю! — подхватил Хатып. — Он хуже вора. Он грабитель. Я закрыл калитку, а он шасть через забор и схватил вон тот мешок с зерном, что под навесом у клети. И нагло заявил мне: «Это будет благодарностью купца за найденную мною лошадь».
Столь бессовестная клевета Хатыпа ошеломила Измайлова.
— Это правда? — спросила Дильбара с нотками презрения в голосе. — А с виду не скажешь, что нечист на руку.
— Вы… вы поверили, Дильбара?.. — Шамилю не хватило воздуха в легких, чтобы договорить фразу, опровергнуть гнусное вранье. Ему показалось в эту минуту, что керосиновый фонарь взорвался и залил ему огнем лицо. Этот огонь, казалось, ослепил его и проник через глазницы в мозг, в уши, и он перестал на короткое время видеть и слышать. С этим огнем бушевало его безмолвное страшное негодование.
Измайлов очнулся, когда Хатып начал грубо, взашей выталкивать его со двора, как обычно выталкивают заблудших выпивох и пойманных мелких воришек, с которыми не хотят мараться, ходить по милицейским участкам. Хатып хотел до конца сыграть свою роль: подтвердить свою ложь, а заодно показать, какого ценного, надежного работника в его лице приобрели хозяева.
У самых ворот Измайлова охватила ярость, как тогда, на базаре. Он ударил Хатыпа по руке:
— Не толкай! Не распускай руки! Я и сам уйду.
— Ах ты, бандюга! Ты еще брыкаешься. Да ты должен спасибо сказать, что отпускают тебя хорошие люди подобру-поздорову. Другие бы за такие штучки в милицию сдали. И пошел бы по этапу на каторгу. — И Хатып замахнулся, чтоб, так сказать, с «треском» вышибить со двора своего соперника, полностью теперь поверженного им.
Измайлов уклонился от удара, и неопытный вышибала задел открытую дверь. Хатып взвыл от боли. И тут Шамиль обрушил удар одновременно двумя руками с размаху, как дровосек, по голове нападавшего и опрокинул его на землю. В этот удар Измайлов вложил всю свою ярость, всю обиду, которую причинил ему этот человек перед любимой девушкой. И вот теперь Хатып неподвижно лежал в грязь у самых его ног.
Мордастый мужчина поставил на ступеньки крыльца фонарь и бросился на Шамиля. Подбежав к воротам, он поднял дубину, но в момент замаха Измайлов рванулся к нему навстречу и схватил нападавшего за запястье. Дубина вылетела из его рук. И в ту же секунду, как учил его наставник Абдулла, сделал нападавшему заднюю подсечку, по ходу резко двинув тому локтем в лоб. Мужчина охнул и тяжело упал навзничь. Измайлов схватил дубину и встал над поверженным противником.
— Ну… — прохрипел Шамиль, — что с тобой сделать? Твоей же дубиной обломать тебе бока?
Лежавший на земле мужчина поднял в страхе руки, ожидая ударов:
— Не бей, не бей! Я хотел тебя просто попугать. Христом прошу. Ведь такой штукой сразу прикончишь.
— А сам, гад, хотел ударить! — Шамиль отвернулся от него и, не выпуская из рук дубины, направился к Нагим-баю.
Купец испуганно замахал руками и попятился к крыльцу, выкрикивая:
— Никифор, в милицию. В милицию, Никифор. Разбойник здесь. Напал на дом. На нас напал.
Мордастый мужчина вскочил как ужаленный и бросился на улицу с криком:
— Помогите! Убивают! Грабят! Разбойники! — И тотчас раздалась длинная трель милицейского свистка.
Измайлов понял: это Никифор предпочел бесплодным крикам о помощи более действенное средство — милицейский свисток, которым был снабжен почти каждый дворник, не говоря уже о сторожах. Трель милицейского свистка многих ввергает в беспокойство, а некоторых заставляет бежать. Но Измайлов не побежал, хотя откуда-то издалека, со стороны центра города, отозвался другой, такой же свисток. Он медленно приближался к Нагим-баю. Тот в страхе начал пятиться назад и, поднявшись на крыльцо, собрался было исчезнуть за дверью.
— Шамиль, опомнись, — запричитал он, — не дело делаешь. Ты в чужом дворе. За это сажают. Нельзя так. Давай поговорим. — Уже находясь на пороге, хозяин дома, ни на секунду не отрывая взгляда от Измайлова, быстро заговорил: — Приходи завтра насчет работы. Приходи. Будет тебе работа. Будет. А в ресторан-чайхану хоть сейчас вышибалой возьму. То есть швейцаром. Ты со своим уменьем драться — то что нужно.
Шамиль остановился, отбросил дубинку и резко ответил:
— Не нужна мне ваша работа! Не нужна! И запомните: я честный человек. Честный. Чужого мне не нужно. — Он взглянул на испуганное лицо девушки. — И вы, Дильбара, могли поверить, что я вор, грабитель?! Эх вы… — И юноша, ничего не видя перед собой, словно во сне, бросился прочь со двора.
Куда он направился, и сам не знал. Просто шел в сторону центра, где только что, как он слышал, отсвербели свистки милицейские. Ему было все равно: попадет в руки к милиционерам или нет. Не успел Измайлов пройти и двух кварталов, как из-за соседнего углового дома выкатились два тарантаса, битком набитых изрядно подгулявшей публикой. Крики, хохот, свист, радостный женский визг далеко опережали эти развеселые конные упряжки. Снова, но уже ближе, заголосили в темном влажном воздухе милицейские свистки. В густых сумерках улиц почти никого не было видно. В это время в городе мало кто выходил за ворота собственного дома. В Чистополе витали самые невероятные слухи об убийствах и грабежах. И при виде такой шальной компании редкие прохожие шарахались по сторонам, как испуганные курицы, в первые попавшиеся подворотни.
Шамиль встал у обочины дороги и отрешенно взирал на раскатывавших по городу гуляк. Передняя лошадь, поравнявшись с ним, остановилась.