этом деле, как полагал Серадов, нашелся, слава богу, деревенский увалень, на которого он благополучно свалил грехи пьяной алафузовской компании. «Ничего, этому миру не привыкать, когда одни платят по чужим долговым векселям за других, — часто повторял про себя следователь Серадов, в большей мере как утешение, а не как моральное оправдание. — Мне вон тоже приходится содержать чужого ребенка, которого приблудила моя жена, пока я отсутствовал дома. И развестись не могу, потому как жена — змея подколодная, знает про все. В случае чего — засадит самого за решетку». При этом он всегда утешал себя тем, что столь длинные рога суждено носить не только ему или каким-нибудь занюханным, ничтожным мужичишкам, но и императорам и королям. «И никто от этого не застрахован, — думал он. — Сам Петр I подозревал, что он не сын царя Алексея Михайловича. Не зря он спрашивал графа Ягужинского, не является ли тот его отцом. Ягужинский не ответил определенно, пояснив, что у покойной царицы было столько любовников! — Каково же было царю Алексею?! А ведь терпел. Наверняка о любовных амурах жены ему докладывали разные соглядатаи да доносчики, жадно подсматривающие за царицей в замочные скважины. — Серадов тяжело вздыхал. — А уж нам, простым смертным, терпеть сам бог велел». Потом он вспоминал подобные случаи из жизни иностранных королей, и ему становилось легче. Но злость на всех и вся, как камень в почках, никак не растворялась. И он не чувствовал к людям ни жалости, ни сострадания. Им двигало в жизни теперь только одно — алчность, жажда сколотить любыми путями состояние и бежать отсюда подальше, куда-нибудь за границу. Серадов был уже близок к своей заветной цели. Сема отвалил ему за свой грешок по-купечески. От этой суммы потеплело на душе, и он теперь потирал руки. Ну как тут не радоваться, если и убийца найден, тем самым успешно выполнил и указания на этот счет высокого начальства.
Но это, давно не приходившее состояние блаженства разогнал новый визит к нему купца Галятдинова. Когда Серадов увидел его на пороге своего кабинета, он подумал, что богатей, как заядлый жалобщик, печется о судьбе своего заявления о разбойном нападении Измайлова на его дом. Но тот как будто забыл о своем заявлении и начал ему говорить совсем о других, неприятных вещах, и состояние удовлетворенности довольно скоро испарилось, как водица на раскаленной сковородке.
— Господин Серадов, — негромко с придыханием обратился к нему купец, перебирая руками, как четки, крупные звенья золотой цепочки, свисавшей из жилетного кармана, — мы, можно сказать, с незапамятных времен дружили с полковником Кузнецовым. Точнее говоря, с детства. Так вот, за два дня до его гибели он был у меня в гостях. И он мне тогда доверительно сказал: «Если со мной что-нибудь случится, — виновен Перинов Семен Семенович, торговец кожаными изделиями. Живет он в Казани. Этот Перинов долго крутился вокруг меня, а потом мне, как приверженцу монархии, императорской власти, предложил работать на германскую разведку, ибо только германская армия реально способна помочь вернуть матушке-России священный трон. Играя на моих симпатиях к царскому двору, этот субъект хотел таким образом завербовать меня, сделать агентом кайзеровской германской империи. Уверял, что тем самым приблизил бы час победы идеалов империи на Руси. Сулил большие деньги. Но я, как честный русский офицер, послал его ко всем чертям. Назвал его предложение мерзким, толкающим на путь предательства, на измену Отечеству. А ночью девятнадцатого октября его пытались застрелить».
Следователь Серадов ни о чем не расспрашивал купца Галятдинова. На этом они в тот день и расстались. Но это сообщение заставило его взглянуть на дело об убийстве полковника Кузнецова другими глазами. Он понял: смерть полковника — дело рук германской разведки. Перекраивать дело заново? Нет. Ни в коем случае! Деньги получены в золотых рублях. Их хватит на многие годы сладкой жизни. А что, если вернуть деньги? Но где гарантия, что завтра не случится с тобой то, что случилось с полковником. Пришьют в собственном доме, не постесняются. Агенты прекрасно знают свою безнаказанность: кто же будет их искать в нынешнюю пору политической и военной нестабильности в стране. Исчезнут, уплывут они, как облака, в неизвестную сторону. Вот так-то. Если же признать во всем виновным этого бессребреника и «инвалида» Измайлова после сообщения купца Галятдинова, — значит, оказаться пособником германской разведки. Выгородить агента, убившего честного офицера, и подставить вместо него под пулю другого, невинного человека, — это пахнет дурно. В нынешнее военное время пошлют на эшафот, можно не сомневаться. «Вот и выходит, что агенты кайзера загнали меня, как зайца, в силки, — невесело размышлял следователь Серадов. — Можно считать, что меня уже завербовали. Ловко. Одним махом. И никуда мне теперь от них не деться. Можно не сомневаться — в ближайшее время заявятся ко мне в открытую и потребуют чего-нибудь еще сделать. Будут меня таскать, как старый башмак, по всей грязи. А по миновании надобности выбросят, утопят где-нибудь. Вот уж поистине оказался между Сциллой и Харибдой. От властей — арест и наказание, а от шпионов — риск и смерть. Нет, надо бежать. И чем скорее, тем лучше. Где гарантия, что этот купец с ними не связан? Может, он и пришел специально, чтобы поставить меня в такое сложное положение. А заодно и проверить, что я собой представляю. Ведь после его заявления я должен действовать! Да еще как. Я же ничего не предпринимаю. Со мной все ясно. Если даже этот лукавый купец пришел действительно как друг покойного полковника, то и в этом случае для меня ничего не меняется. Тогда я буду на крючке у него, у этого дельца. А если он кому-нибудь еще расскажет об этом? Это будет концом для меня!
А что, если убрать этого купца? Но как? Помочь бежать Измайлову, а потом шлепнуть Галятдинова. А? Комбинация годится, — размышлял следователь. — Возникнет вопрос: кто убил купца, кому это выгодно? Любой следователь пальцем укажет на Измайлова. Скажут: мстил он. И все поверят».
Но эта авантюра Серадову сразу же показалась бесполезной: этот купец-хитрец мог, да и наверняка продублировал свое сообщение об убийстве. Наверняка пульнул куда-нибудь писулю по этому поводу. Определенно, этот купец не был бы богатеем, если бы не смотрел вперед, не просчитывал, как шахматисты, свои ходы и ходы своего противника. Это только морда у него простоватая, деревенская. А глаза хитрющие, навыкате, как у хамелеона, так и бегают во все стороны. Эх, в любом случае нехорошо. И так и эдак грозит удар. Да, надо бежать! И чем быстрее, тем лучше. Но надо завершить дело Измайлова. Тогда немецкие агенты сейчас меня не тронут, да и жажду мести купца утолю.
Так и сделал следователь Серадов: к вечеру направил дело Измайлова в суд, а утром, 25 октября, с первыми петухами бежал, потому как накануне вечером прослышал, что делом Измайлова неожиданно заинтересовалась контрразведка Казанского военного округа.
Первое, что пришло Серадову в голову, — на него накатал телегу купец Галятдинов. Точнее не на него, а на германского агента Перинова, подозреваемого в убийстве полковника. Но это сути дела не меняло. Любой мало-мальски знающий свое дело контрразведчик, ознакомившись с делом Измайлова, увидит, что оно шито белыми нитками, и весьма грубо, неаккуратно. Что он, Серадов, палец о палец не ударил, чтобы прояснить истинное положение вещей, которое проливало бы хоть слабый свет на деятельность германской агентуры, не говоря уже о подлинном преступнике.
…Капитан контрразведки Мулюков быстро ознакомился с делом по убийству полковника Кузнецова и удивился: ни в одном допросе обвиняемого Измайлова не выяснялись его связи с германской контрразведкой. Более того, следователь даже не поставил перед обвиняемым ни одного подобного вопроса. В деле фигурировал лишь один, ничем не подкрепленный довод следователя Серадова — Измайлов немецкий шпион, поскольку в период войны с Германией он сознательно нанес урон русской армии, убив боевого, неоднократно награжденного офицера — начальника Чистопольской школы прапорщиков, то есть совершил террористический акт в пользу вражеского государства. Обвиняемый Измайлов не признал себя кайзеровским агентом. Капитану Мулюкову показался странным характер допросов обвиняемого и вообще все это дело. Или этот следователь верхогляд и наивный, как ребенок, или продажный прохвост, если не больше, заключил он.
Капитан попросил тюремного чиновника вызвать на службу следователя Серадова. К нему было немало вопросов. С ним контрразведчик хотел побеседовать, однако до того, как допросит обвиняемого Измайлова.
Вскоре запыхавшийся чиновник появился на пороге его кабинета и сообщил неожиданную для капитана новость: следователь Серадов прошлой ночью отбыл в неизвестном направлении. «Бежал», — мелькнула у него мысль. И контрразведчику многое стало понятным. Мулюков тотчас составил телеграмму:
«Начальнику контрразведки
Казанского военного округа
полковнику Кузьмину А.
Срочно
Прошу Вас принять меры к розыску и задержанию Серадова Алтынбая Тархановича, 1887 г. рождения, уроженца Нижнего Новгорода, подозреваемого в связях с германской разведкой.
Лишь после того как эта депеша была отправлена в Казань, контрразведчик отправился допрашивать Измайлова. Но сырой спертый воздух в камере смертников заставил его изменить решение, и допросить обвиняемого в отведенном ему кабинете. Капитан начал допрашивать Измайлова с того, что вытащил из черной полевой сумки листок бумаги и положил его перед юношей.
— Я с тобой, милок, не собираюсь играть втемную — раскрываю свои карты сразу. У меня для раскачки нет времени. Так что милок, давай-ка побеседуем серьезно и без проволочек расставим все точки по местам.
Измайлов не знал, что письмо, лежащее перед ним, было отправлено купцом Галятдиновым после гибели полковника Кузнецова. Что этот купец сознательно умолчал о письме, написанном Кузнецовым в своей беседе со следователем Серадовым. Видимо, понимал: заикнись он о нем с таким человеком, как Серадов, — это могло бы ему стоить жизни. Строчки письма, как в тумане, плыли перед глазами Измайлова. Но содержание его заставило предельно напрячься.