Мулюков считал, что они поторопились с арестом агента. А самая главная причина неудачи, как полагал он, в топорных, необдуманных действиях Миргазиянова, который, движимый болезненно раздутым честолюбием, желанием отличиться, как средневековый рыцарь бросился с открытым забралом на крепость кожевенного завода — именно там работал Перинов Семен, мнимый агент. После открытого появления в заводской конторе как представитель контрразведывательных органов, Миргазиянов через несколько дней вновь там объявился, но уже для того, чтобы арестовать Перинова. Свои действия он ни с кем не согласовал. Потом, после неудачи, Миргазиянов объяснял свои действия так: он специально появился в открытую на заводе, чтобы спровоцировать, заставить действовать Перинова. Иначе говоря, хотел заставить его раскрыться. А заодно проследить связи Перинова со своим резидентом, ведь он должен же был в сложившейся ситуации связаться с ним.
Но Мулюков-то понимал авантюрный расчет этого поручика: если он самостоятельно выйдет через Двойника на резидента — почти все лавры победителя — ему. Он спит и видит капитанские погоны да офицерский орден на парадный мундир, который, кроме аксельбанта, пока что ничего еще не украшало. Это одна сторона. Если же связник не послужит трамплином, через который можно достать все эти чины да награды, Миргазиянов ничего не терял. Все тогда можно свалить на непредвиденные обстоятельства или в большей мере можно было обвинить Мулюкова в том, что тот как следует не отработал, не выявил систему законспирированной связи между диверсантом и Двойником. Именно это Миргазиянов и пытался в последующем объявить основной причиной его неудачи в поиске резидента. Упрямо утверждая при этом, что полет его творческой самостоятельной инициативы, как птица, натолкнулся на невидимую, замаскированную сеть, расставленную агентами. Так или иначе комбинация по поимке Двойника и резидента с треском провалилась.
Капитан Мулюков не тешил себя иллюзиями относительно успеха дальнейшей борьбы с агентами иностранных разведок. Он хорошо понимал: пока не выгонят из его конторы бездарей и продажных дельцов, все усилия остальных сотрудников — бесплодная мышиная возня. Если бы даже и случилось такое чудо, освободились от балласта, все равно остались бы патологические завистники, которые порой распоясываются не хуже отпетых уголовников по части клеветы, интриг и обмана. Они-то особенно ему досаждали, хотя Мулюков с юности был искренне убежден, что ему-то уж никто не завидует ни в чем: ни ростом, ни статностью, ни богатством он не обладал. Правда, природа не обделила его двумя качествами — умом и энергией. Было в нем, как говорили женщины, и что-то притягательное, одни говорили ему, что у него веселый нрав, другие утверждали, что у него обаятельная улыбка. Может быть, и было так, но Мулюков не очень-то в это верил. И конечно же Миргазиянов и другие подобные субъекты завидовали не его обаятельной улыбке, не веселому нраву, хотя на работе это никогда не проявлялось, а удачливости в работе контрразведчика. Напротив, они считали капитана Мулюкова, в общем-то, недалеким человеком, но везучим. Когда, например, он вышел на немецкого агента, один из завистников громко бросил: «Всегда везет дуракам в женитьбе да в работе».
Это оскорбление Мулюков снес молча, но про себя подумал, что патологический, прирожденный завистник — это тот же подлец, но только спящий, который, однако, всегда просыпается, когда до него доносятся звуки фанфар, возвещающие о чьих-то трудовых или иных успехах либо о личном счастье знакомых ему лиц. И он про себя решил, что существует, по крайней мере, три вида патологических завистников: завистник-бездельник, завистник-неудачник, завистник-тщеславец, но все они, как разновидности ядовитых змей, одинаково опасны.
Правда, чуть позже Мулюков размышлял о человеческой зависти несколько с другой стороны и пришел к определенному выводу, который запомнил, зазубрил как таблицу умножения, дабы не повторять ошибки, не ошибаться в мотивах человеческих поступков, лучше познать суть человека. Он потом повторял своей жене, что, какая бы ни была зависть — черная или белая, она всегда вызывает определенную реакцию, заставляет людей встрепенуться: одних — чтобы больше работать над решением своих проблем, ибо они воспринимают чужой успех как пример того, что может достичь, сделать обыкновенный человек, других — очнуться от дремотной жизни на короткое время, чтобы, горестно повздыхав, основательно попереживав, снова погрузиться, как ленивый бегемот в болотную тину, в свою тихую, размеренную жизнь, а третьих — чтобы нагадить человеку, вызвавшему зависть, ибо эта категория людей воспринимает чужой успех как удар по самолюбию, как косвенное оскорбление, как принижение их талантов, как косвенный укор их деятельности.
Капитан Мулюков уже с университетской скамьи испытал на себе недоброе влияние злобных чар завистников, которые были на него направлены лишь за то что он не зря тратил время, постигал науку на совесть. Собственно, он видел в этом единственную узкую тропинку, ведущую через мрачные годы нужды и лишений, в которых прозябали его отец и мать — рабочие завода Крестовникова. Его маленький рост, из-за которого он немало переживал, некрасивое лицо, унылая одежда, свидетельствовавшая о материальной скудости, не являлись, однако, надежным щитом от стрел зависти. И Мулюков тогда понял: прозябай ты в какой-нибудь медвежьей дыре, голодай, имей жалкий вид, но коль имеешь хотя бы одно достоинство — обязательно найдутся завистники. Не завидуют, пожалуй, только умершим, и то не легкой быстрой смертью в старости, а умершим с муками и в молодости.
Капитан также четко усвоил, как прекрасный ученик, нетрудный урок, что человек, которому завидуют, в глазах патологических завистников всегда видится пронырой, ловким дельцом, проходимцем или счастливым дураком, удачливой серостью. Но никогда не видят в нем ни талантов, ни тем более гениальности. А потому завистники — полуслепцы. Но они и полоумны, поскольку, как типичные глупцы, замечают и осмысливают все результаты деятельности людей, которым завидуют, не как объективную закономерность, а как чистую случайность. И Мулюков написал однажды полушутя-полусерьезно на клочке бумаги: «Завистник — это полоумный полуслепец, который в оценке успехов деятельности окружающих его людей, в отношении к ним исходит из полузвериных инстинктов, унаследованных еще от обезьянолюдей плиоценского периода кайнозойской эры, и который испытывает удовольствие, как дикарь-каннибал, когда пожирает очередную свою жертву».
Мулюков даже не предполагал, что из-за этой бумажки у него будут неприятности по службе. Он оставил ее на своем рабочем столе и на минутку отлучился. Когда же вернулся в свой кабинет, бумажка с этой записью бесследно исчезла. Собственно, капитан и не искал ее. Но через несколько дней его вызвал к себе полковник Кузьмин, положил перед ним этот клочок бумажки и тихо, сухо спросил:
— Ваше сочинение?
Увидев знакомую бумажку, Мулюков утвердительно кивнул.
— Значит, вы, милостивый сударь, относите меня к завистникам-людоедам? — Лицо полковника побагровело. — Позвольте вас, досточтимый капитан, спросить: почему в вашем представлении я заслужил такой высокой чести?
Мулюков в первую минуту не мог понять, каким образом эта бумажка оказалась у его начальника и почему тот отнес ее содержание на свой счет. Но когда капитан пробежал глазами по тексту, он чуть не поперхнулся: кто-то приписал, подделав его почерк: «Сей завистник-душегуб и дубина — полковник А. П. Кузьмин». Мулюков конечно же пояснил ему все как было. Но все равно после этого случая его начальник резко изменился: перестал с ним советоваться, всегда говорил холодным тоном, совал его, как кляп, в пасть провалов и огрехов, которые допускали его коллеги. Словом, жизнь стала трудней, и Мулюков начал замечать в последние дни злорадные ухмылки Миргазиянова и его дружка прапорщика Дардиева, служившего в одном из полков казанского гарнизона. Этот Дардиев, перед тем как пойти на военную службу, промышлял граверными работами. И Мулюков слышал, что прапорщик за большой куш вспоминает свое ремесло: фабрикует разным хмырям и уголовникам чистенькие документы с надежными печатями. Этот бывший гравер мастерски подделывал любые почерки.
То, что его подставили под удар два этих молодца, капитан не сомневался. И в эти дни его душила, как астма, не обида на этих темных прощелыг, а досада на самого себя, на свою дурость: ведь он дал возможность этим тыловым ничтожествам торжествовать, праздновать гнусную победу над ним, боевым офицером. А этот тупица полковник Кузьмин поверил подсунутой ему туфте и сбросил маску лощеного интеллигента с дипломатическими вывертами. Три дня тому назад, перед командировкой в Чистополь, полковник Кузьмин, сделав ему внушение, отстранил от проведения одной заманчивой операции, которая обещала выход на агента-связника. Мулюков понимал: полковник будет попросту выживать его, создавая трудности по службе и обвиняя при любом удобном случае во всех грехах, в том числе и тех, в которых нет его вины. И он теперь больше думал о том, что ему делать дальше: проситься на фронт или же немного подождать, потерпеть. Ведь могут же этого дряхлого мерина наконец-то шугануть из его теплого, уютного стойла, где он не работает, а находится в постоянной сладостной дремоте. Всем же очевидно: не тянет уж больше, не под силу ему тащить тяжелую поклажу контрразведки целого военного округа. Есть же в отделе сильные мужики со светлыми головами. Вон хотя бы взять подполковника Иванова. Чем не начальник? Этот бы гору свернул. А какой человечище! Нда… Такие люди почти всегда в стороне. Заняты второстепенными делами. А жаль! И все потому, что нет руки да лишний раз не склонит свою гордую голову в почтительном поклоне перед сильными мира сего. Да, так уж повелось исстари, с незапамятных веков: талантливые люди обычно уповают на свой талант, на свою способность вершить большие дела, полагая, что этого вполне достаточно, чтобы достичь поставленной цели, чтобы утвердиться в жизни. Но жизнь чаще всего посрамляет таких легковеров-оптимистов. Они-то как раз и терпят поражения на государственно-чиновничьей службе, потому как не