Председатель ЧК снял пенсне и близоруко сощурился.
— Дорогие мои товарищи, нужно нам всем без исключения запомнить одну вещь: тот, кто часто не бранит себя мысленно в порядке самоанализа за свои поступки — действия или бездействия, — тому приходится ругать себя громогласно в порядке вынужденной самокритики, а чаще с успехом это делают за него другие окружающие люди.
В комнате стояла звенящая тишина: каждый боялся пропустить какое-нибудь важное для себя слово, потому как перед ними выступал интеллигент, человечный и скромный по натуре.
Совещание закончилось, когда большие напольные часы, что стояли в углу кабинета председателя ЧК, звонко пробили полдень. Измайлову было велено остаться, когда сотрудники начали расходиться по своим комнатушкам.
— Вот что, Шамиль, — обратился к нему Олькеницкий, — берите сейчас вот эту бумажку и хорошенько подумайте: что нужно в первую очередь по ней предпринять. — Он подал ему клочок газеты. — Через часок зайдите ко мне. И еще. Сегодня после обеда свободные сотрудники поедут на стрельбище. Проведенные операции показали: стрельба у нас заметно хромает. Так что собирайтесь и вы. Будем осваивать все виды стрелкового оружия. Кстати, как у вас с этим делом?
— Стрелял только в тирах из винтовки-воздушки.
— Ну, тем более вам это надо.
Измайлову поставили стол в просторной комнате с двумя окнами выходящими в сторону запущенного купеческого сада. В этой комнате работало еще несколько чекистов. Вскоре он быстро со всеми перезнакомился и, присев за стол, начал вчитываться в текст, написанный фиолетовыми чернилами ровным мелким почерком:
«Председателю ЧеКушки
Олькеницкому!
Вчерася я угощался в ресторации „Казанское подворье“ с Санькой-анархистом-антихристом. Дак вот, этот Санька на ухо мне шепнул, что ихнее бюро анархистов замышляет громадный мировой шухер. Советовал и мне туды поспешать, потому как всем потом обломится что-то хорошее, вроде вкусной манки на золотом подносе. А это дело будет прикрываться фейерверком на пороховом заводе.
Измайлов вновь и вновь перечитывал этот текст, но каких-то полезных неожиданных мыслей в голове не появлялось. Он только возмутился тем, как оскорбительно назвал этот некто Сабантуев его организацию.
«Может, это действительно какой-нибудь большой охотник до выпивки или вообще спившийся субъект, если у него такие ассоциации с бутылочными четвертинками. Ведь именно так выпивохи называют чекушками четвертинки с водкой. Ну, допустим, что это пьянь писала. Что из этого? А то, что для пьяницы чекушка — это не нечто презрительное, а наоборот. — Измайлов усмехнулся про себя. — Дурак ты, Шамиль. Тоже мне, сделал логический умный вывод. Скажи об этом Олькеницкому — поди, с полчаса будет смеяться. И правильно сделает. Вот тебе и логика с латынью. Лучше бы я уж тогда молчал, что изучал эти предметы. Легче бы было при докладе. Не ожидал бы он тогда от меня чего-то большего. С неуча-то какой спрос?»
Измайлов сидел как на горячих кирпичах, то и дело поглядывая на настенные часы, висевшие в простенке между окнами. Стрелка неумолимо приближалась к часу дня, когда он должен был докладывать свои соображения.
Если он, этот выпивоха, не преследовал цель оскорбить ЧК, то возможно, что он написал правду, то есть то, что действительно слышал. Но почему тогда не указал свой адрес? А может, он считает себя известным человеком, которого многие знают. Ведь многие алкоголики часто считают свою персону довольно значимой и известной.
Поэтому он, возможно, полагает, что мы в поисках его прямиком двинем в этот ресторан. Значит, перво-наперво надо посетить это заведение. А дальше? Если это вымышленная фамилия? Значит ли это, что писуля — ерунда, чепуха на рыбьем жире?
Молодой чекист лихорадочно взглянул на часы: оставалось пять минут! А если никакого Сабантуева нет, то это еще не значит, что анархисты ничего не замышляют. Очень может быть, что это сообщение правдивое, но заявитель хочет остаться в тени вообще или до поры до времени. Скажем, когда ему будет выгодно, может заявить, что именно он сигнализировал об этом. Вполне возможно. Измайлов напрягал голову изо всех сил.
Часы показывали, что ему уже пора поспешать на доклад. Пока шел к начальству, Измайлов подумал: эту бумажку написал, по-видимому, какой-нибудь спивающийся писарь: уж больно четким, красивым почерком был исполнен текст. За это говорили и слова, которые вряд ли употребил бы образованный человек, скажем, с университетским дипломом. А если судить по существу, то получается: анархисты вздумали организовать взрыв на пороховом заводе, чтобы отвлечь внимание от своей главной операции, скажем, от нападения на госбанк. А может, это письмо — дело рук германской разведки, чтобы мы направили свои усилия не в ту сторону? Можно, конечно, допустить и такое. Но ясно одно: нельзя упускать из виду и пороховой завод. Для этого надо ознакомиться, наверное, с архивами органов контрразведки Временного правительства. А может, что-нибудь высветят архивы царской охранки? Выходит, это тоже первоочередная работа.
Измайлов, несколько успокоившись, вошел в кабинет Олькеницкого и не спеша изложил тому все свои мысли. Председатель ЧК внимательно выслушал своего молодого сотрудника и сказал:
— Ну что ж, Шамиль, неплохо, очень даже неплохо для начала. А самое главное — у вас есть то, что необходимо чекисту: умение анализировать конкретный факт, ситуацию.
Олькеницкий провел кончиками пальцев по нижней губе и задумчиво произнес:
— Немецкая разведка, говоришь… Возможно, что она тут замешана… Правда, прямых доказательств пока нет…
Председатель губчека взял обрывок газеты и сказал:
— Вы, Шамиль, не обратили внимания на одну важную деталь: не уточнили, когда эта газета вышла. Надо было этот обрывок сопоставить с текстом недавно вышедших номеров газет «Кзыл Яшляр», и тогда более или менее точно определишь, когда этот Сабантуев написал свое послание. Ведь ясно одно — он не мог нацарапать писулю, пока не вышел этот номер газеты. Так ведь?
— Да, конечно…
— Ну, ничего, ничего, Шамиль. Со временем такие детали не будут так легко выпадать, словно зерна из худого мешка. А наперед все-таки надо уяснить: так называемая мелочовка может, как зерно прорасти крепкими стеблями истины.
По распоряжению Олькеницкого в кабинет принесли пачку газет «Кзыл Яшляр» за апрель текущего года.
— Просмотрите-ка, Шамиль, эти газеты, тем более что я татарского языка пока что не знаю. Полагаю, это написано на газете недельной давности.
Оказалось, председатель ЧК прав. Некто Сабантуев использовал номер газеты за двадцать второе апреля. Стало ясно: сведения, которые содержались на клочке газеты, написаны не позже семи дней, но и не раньше четырех дней назад.
Олькеницкий снял пенсне и, близоруко сощурив глаза, заметил:
— Бумажка эта пришла к нам по почте. Почта сейчас не очень расторопна: письмо внутри города до адресата идет, как черепаха, медленно, целых три дня. И если учесть, что мы это сообщение получили вчера, то, стало быть, заявитель написал его числа двадцать четвертого или двадцать пятого. — Олькеницкий мельком взглянул на календарь. — А сегодня, как известно, двадцать девятое апреля восемнадцатого года.
Потом председатель губчека вытащил из ящика стола большую лупу и внимательно посмотрел через нее на клочок газеты:
— Почерк хорошо разработанный, автору этих строк приходится много заниматься писаниной. А буковки — как по линейке выстроились. Определенно, наверное, писарчук какой-нибудь. — Олькеницкий положил лупу в ящик и сказал: — Коль это какой-то мелкий чиновник, то его надо искать в дешевеньких харчевнях. Так или нет?
— Всего скорее, — несмело отозвался Измайлов. — В шикарных-то ресторанах нужны большие деньги. Поэтому Сабантуева надо, видимо, действительно поспрашивать в разного рода забегаловках. Наверное, и анархисты по таким дешевым заведениям шастают.
— Ну не скажи, — выразил сомнение Олькеницкий. — Есть такие, что не вылезают из самых дорогих ресторанов города.
На следующий день утром Шамиль Измайлов имел в кармане список увеселительных заведений города. Этот список оказался не таким уж длинным, и к полудню Шамиль обошел половину ресторанов, кафе, чайных, чайхан. Везде отвечали, словно сговорились, одно и то же: «Про Сабантуева ничего не слыхали».
Только после обеда, часа в четыре, Измайлов обошел всю Большую Проломную и направился на Воскресенскую улицу. Солнечный шар, пылающий с раннего утра в бездонном синем небе, начал уже растягивать падающие от домов тени с тротуаров на булыжные мостовые. Теплый блуждающий ветерок, то и дело менявший направление, вконец подсушил улицы города, особенно на возвышенностях, но и дорожная пыль еще как будто дремала после зимней лежки, и проезжавшие на большой скорости извозчичьи пролетки да изредка автомобили и трамваи не в состоянии были поднять ее с дороги.
«Во погодка, лишь бы она подольше продержалась», — подумал Шамиль, поравнявшись с величественным Петропавловским собором, который, как живой исполин, забравшийся на гору, тянулся всем своим существом ввысь, к солнцу. Юноша невольно остановился, залюбовавшись храмом, построенным в пышном стиле барокко в честь приезда в Казань Петра I. Удивительно все же устроен мир: даже одно лишь посещение города истинно великим государственным деятелем и то не проходит бесследно — благодарные современники или потомки всегда стремятся воздать этому человеку должное, расценивая, и вполне справедливо, приезд его куда-либо как историческое событие, как благотворное историческое явление, которое обязательно нужно отметить памятником грандиозного созидания, а не разрушения, то есть сообразно духу великого человека, его сути. Ибо великий человек — это прежде всего созидатель. Он разрушитель лишь постольку, поскольку старое мешает созиданию нового. Ни один человек на свете не стал великим лишь за счет разрушений, пусть даже самых грандиозных. Герострат, разрушивший выдающийся памятник зодчества, и подобные ему люди вош